- А верно, - сказал я. - В таких случаях они не милуют.
Мы постояли еще тихо минут десять. Потом осторожно, почти на цыпочках, поминутно озираясь и прислушиваясь, двинулись дальше. Нина Витольдовна прижималась плечиком к моей груди. Но сейчас это совсем меня не волновало.
И, только выйдя из кустов на чистый луг, когда рядом заблестели рельсы на железнодорожном полотне, мы немного успокоились.
А когда увидели желтый огонь фонаря на стрелке и дошли до будки, где жил начальник станции Степан Разуваев со своим выводком, почувствовали себя почти счастливыми.
От узкоколейки было рукой подать до плотины. Понурые старые вербы над прудом полощут свои темные косы, шум воды в шлюзе - как все это мило сердцу! Мы привыкли к этому, как к чему-то живому. И мы почувствовали себя спасенными, невредимыми, живыми. И так стало радостно, что я пошутил:
- Нина Витольдовна, вы живы? Бьется ли у вас еще сердце?
И эта милая женщина прекрасно меня поняла, потому что надавала шлепков моей невинной руке своей нежной, разумной ручкой.
И вот я, как тот солдат на посту, сдал свою смену с честью. Драгоценная амфора снова перешла во владение крутого нравом хозяина. Виктор Сергеевич давно уже прибыл из какого-то села и улегся спать, так и не дождавшись жены. Он долго бурчал и совсем невоспитанно почесывал волосы на груди, пока Нина Витольдовна, оскорбленно прищурившись, проходила в хату. Потом Бубновский сырым голосом спросил меня, когда наши мужики начнут косовицу.
- Должно быть, завтра или послезавтра.
Для порядка мы еще немного помолчали. Виктор Сергеевич откровенно зевал.
- Бывайте.
- Счастливо, - проскрипел он.
Домой я возвращался в обход, селом.
Дорога жгла мне подошвы. Успеть бы рассказать все жене. А там уже пускай внезапная пуля ударит в грудь. Но нужно, чтобы осталось мое слово!..
Никто не преградил мне пути, даже ночной обход не встретил меня.
В нашей хате тоже все уже спали.
С пылким нетерпением стучал я ногтем в окно. И конечно же первой меня услыхала моя любимая жена.
Я влетел в сени, обнял Евфросинию Петровну за талию и поцеловал в плечо.
Она сказала недовольно:
- Разнежился возле чужой, так и своя милой стала?
О господи, никогда эти женщины не смогут стать полноценными людьми!
Я сказал:
- Мамочка, со мной такое приключилось!.. Вот послушай!
- У мужчин вечно приключения. Только мы, несчастные женщины, можем обходиться без приключений...
Я запротестовал:
- Если это так, мамочка, то с кем же тогда мужчины разделяют приключения?
На это моя любимая жена изрекла:
- С Магдалинами разными, с... - Последнее слово шлепнулось, как промасленный блин, брошенный на тарелку.
Я понял, что моя любимая жена не имеет ни малейшего желания выслушивать мои приключения.
Я поплелся в свою боковушу и тоже улегся спать. Долго не мог сомкнуть глаз, ворочался с боку на бок, кряхтел. Потом считал в уме и не помню уже, на которой сотне сбился со счета...
Наутро, еще и свет не занялся, пошел искать Полищука. Застал его в сельсовете - он готовил какие-то документы для поездки в волость.
На улице стояла подвода. И кто бы, вы думали, был кучером? Вот, ей-богу, не угадаете!..
Только я поднял на него глаза, как холодная истома подступила к сердцу.
Это Данько Титаренко в солдатских галифе и в опорках на босу ногу стоял опершись локтем на полудрабок. Картуз держался на кудрях где-то на затылке. Парень беззлобно и мило улыбался, сверкая ястребиными глазами.
Как зачарованный, я не сводил с него взгляда.
Он был чертовски воспитан, этот Данько Котосмал. Как только я поравнялся с подводой, он учтиво снял картуз и поклонился.
- Добрый день, Иван Иванович! Что, и вы собрались в волость?
Меня так заворожил его чистый взгляд, что я даже не ответил на приветствие. И кажется, рот приоткрыл от этой святой невинности.
И тут же подумал: "А может, и не он?" И поймал себя на том, что ненавижу его какой-то непостижимой биологической яростью. Даже скулы свело.
И подумал я еще: "Может, и не он. Может, это ненависть моя нашептывает на него? Может, и пожар не его рук дело? Разве может таким взглядом смотреть людям в глаза садист, поджигатель и бандит?"
И еще одна мысль мелькнула: "Неужели у такого отца может быть т а к о й сын?"
Вспомнил я и слова Нины Витольдовны Бубповской, перед святой чистотой которой благоговею: "...ваши предположения юридической силы не имеют..."
Конечно, всех этих слов, написанных мною только что, не было в моем сознании. Потому что знаю по собственному опыту, что человек мыслит не словами. Но как бы там ни было, а думал я именно об этом.
- А-а, - обрадовался Ригор Власович, завидев меня. - Так что там с читальней?
- Не закончили, Ригор Власович. Еще бы на один день...
Председатель разочарованно пожевал губами. Постучал пальцами по столу.
- На следующей неделе созовем еще раз. И бедный класс, и живоглотов. А с сегодняшнего дня вы, Иван Иванович, вместе со своими учительницами разберите библиотеку Бубновского. Там все в конюшне, в маштарке*. Ключ я вам сейчас дам. Вы сами знаете, что нужное, а что вредное для пролетариату. Только вот сумнение меня берет: товарищ Ленин запретил и "ять" и "ер". Как тут быть?
_______________
* М а ш т а р к а - кладовая в конюшне, где хранится упряжь и фураж.