– Что скажешь, сынок? – спросил он вроде бы дружелюбно, но вместе с тем как будто приготовившись к драке.
– Я по объявлению.
– В кино хочешь сниматься?
Ушастый вылупил на меня глаза – я даже испугался, уж не выросло ли что-нибудь у меня на голове.
– Ну да. Можно попробовать.
– А предки что?
– Какие предки?
– Мать или отец. Требуется согласие.
– Я сирота, – неохотно пробормотал я, потому что не люблю врать без нужды.
– Тогда опекун. В общем, кто-нибудь из взрослых.
– У меня никого нет. Правда.
Он помолчал, продолжая сверлить меня печальным взглядом, и наконец неуверенно сказал:
– Ну не знаю. – И крикнул в соседнюю комнату: – Щетка!
Оттуда вышел мужчина. Рожа у него была, как у бандита с большой дороги, огромный нос устрашающе испещрен красными прожилками, похожими на таинственные иероглифы.
– Чего там у тебя, Нико? – спросил он. – Нового Гжеся нашел?
– Это второй режиссер, – сообщил мне прозрачный Нико. – Родителей нет, опекунов тоже, сирота.
– На какие же шиши ты живешь? – поинтересовался второй режиссер.
– Я ищу работу.
– Дохлый номер, Гжесь. Без согласия опекунов ничего не выйдет.
– Но мне обязательно нужно. Я правда могу пригодиться. Разбираюсь в астрономии, в астронавтике.
– А что такое хохмология, знаешь?
Что такое хохмология, я, к сожалению, не знал, поэтому промолчал и уставился на женщин, барабанивших по клавишам пишущих машинок.
– Приглядись, Щетка, мне кажется, он подойдет, – несмело вступился за меня бледный Нико.
– Не уверен, – сказал Щетка. – А зачем тебе башли, Гжесь? Ты про комету слыхал?
– А если она пролетит мимо?
– Поставишь с первой получки?
– Ясное дело.
– Ишь, какой щедрый. Ладно, покажем тебя Зайцу.
Заяц был сам директор картины. Он полулежал развалясь на очень неудобном стуле, явно работая под американца. Мельком глянул на меня белыми глазами, из которых повеяло холодом, как из морозильника.
– Это против правил, – сказал он. – Вам что, больше делать нечего?
– Да вы посмотрите еще разок, – сказал Щетка, который, похоже, на меня поставил. – Типичный шпаненок. Сразу видно. В кичмане сидел?
– Где?
– В тюряге, Гжесь.
– Нет. Только в малолетке два месяца. Щетка, кажется, уже мною гордился. Теперь он смотрел на меня взглядом бандита, дождавшегося наследника.
– Я его покажу Щербатому, ладно?
Заяц, то есть директор картины, только недовольно поморщился. А мы перешли в другую комнату, где перед зеркалом сидел мужчина в очках и внимательно себя рассматривал. Лицо у него было все в каких-то рытвинах.
– Получай еще одного Гжеся, – сказал Щетка и плюхнулся на сундук с надписью «Не садиться».
Щербатый тоже довольно долго меня изучал, а потом спросил, косясь в зеркало:
– Кино любишь?
– Очень люблю, – сказал я с притворным энтузиазмом.
– А какие актеры тебе нравятся?
– Ну разные.
Меня бросило в жар: таких вопросов я не ждал.
– Например?
Я стал лихорадочно припоминать какие-то фамилии. Щербатый кивал, не переставая поглядывать в зеркало.
– А вы даже похожи на Тревора Хауарда, – с отчаяния сказал я наконец.
Щербатый замер перед зеркалом.
– Тебе так кажется? – медленно протянул он.
– Честное слово.