Эва шла передо мной, одной рукой подобрав подол платья. Себастьян вел нас уверенно, как бывалый солдат, но время от времени бросался вперед и ужасно смешно колотил передними лапами по воде. Вначале я подумал, что бывший лорд-путешественник от сильных переживаний слегка спятил, но потом понял: подталкиваемый инстинктом, он охотился за рыбками, сновавшими у него между ног. Да уж, ничего не поделаешь. У Себастьяна душа разумного существа, но он не в силах противостоять требованиям своей собачьей натуры. Такой внутренний разлад, по-видимому, очень унизителен. И трудно этому удивляться.
Я, конечно, мог бы и не поверить, что в предыдущем воплощении Себастьян был английским лордом. Многие из вас – самые умненькие и трезвомыслящие, – возможно, не верят ни единому его слову. Но у меня совсем другой характер. Если кому-то хочется, чтобы я его считал таким, каким он желает быть, – пожалуйста. Именно в этом и заключается культура общения. Стремление быть умнее всех – штука небезопасная. Ею можно подавиться, как рыбьей костью.
Наконец берега стали заметно круче. Река теперь бежала в овраге, один склон которого был просто отвесным. Себастьян, внимательно оглядевшись, начал взбираться вверх по глинистому обрыву, отчаянно дрыгая задними лапами. Я знал, что он стесняется Эвы, боится показаться смешным, но деваться было некуда.
Над собой мы увидели луг, вернее, его смутные очертания. Где-то неподалеку фыркали лошади, одна из них, стреноженная, неуклюже скакала, глухо стуча копытами по торфяным бугоркам. Пастухи сонно тянули какую-то песню. В темноте вспыхивали огоньки цигарок.
Мы поднялись еще выше, обогнули несколько деревьев.
– Себастьян, за нами кто-то идет, – сказал я. – С самого начала.
– Тебе кажется, – пыхтя ответил Себастьян. Язык высунуть он не решался, как ни трудно ему было дышать.
– Я слышал, кто-то шлепал по воде.
– Это река бурлит на камнях.
Началась знакомая ограда. Мы перелезли через нее.
– О боже,– шепнула Эва.– Мне опять страшно.
– Может, плюнем на этот камень, – тихо сказал я.
– Нет! Ни за что! – Она крикнула так громко, что пришлось зажать ей рот. – Я вас очень прошу.
И с каким-то отчаянием поцеловала мой мизинец. Мне стало неловко. – Сзади войдем, Себастьян? – спросил я.
– Угу, – буркнул он и направился к черной громаде дома, в котором не светилось ни одного окна.
Я смахнул прицепившиеся к одежде клубки паутины, стряхнул ползавших по спине гусениц и жучков.
– Ох, только бы Терп не проснулся. Дайте руку. Я ужасно боюсь, наверно, сейчас умру со страху.
Она судорожно схватила меня за руку. И тут я увидел на кустах одичавшей сирени какой-то колеблющийся отблеск и невольно замедлил шаг. Себастьян уже плюхнулся в траву.
– Внимание! Прячьтесь, – скомандовал он. Притаившись в чахлом бурьяне, мы смотрели, как из-за угла дома выплывает фонарь – закопченная лампа, какими раньше пользовались в конюшнях. Под лампой маячили белые ноги, такие белые, что у меня вдруг мелькнула мысль, не покойник ли это, и по спине побежали мурашки.
Позади нас кто-то тяжело шлепнулся на землю, ломая хворост. Потом послышалось шуршание: казалось, невидимка прутиком царапает кору. Кто же это за нами шпионит? – едва успел подумать я, как фонарь приблизился к зарослям сорняков. В тишине раздался сладкий, певучий голос старичка Константия:
– Какой бес вас по ночам носит, а?
Мы молча забились еще глубже в бурьян.
– Не прячьтесь, аманы, я вас с сеновала видел.
– Это не мы, – глупо пискнула Эва.
– Эх, барышня, некрасиво-то как, – запел Константий. – Шляетесь по ночам неведомо с кем. Может, они просто жулики, охламоны.
– Выбирайте слова, – сердито сказал Себастьян, поднимаясь с земли. – Мы здесь жили на даче.
– Да, да, – добавил я. – Зашли попрощаться. Мы уезжаем. Навсегда.
– Это ночью-то? Ой нехорошо, барышня. Вы ж еще молоденькая.
– Ты никому не скажешь, правда, Константий, никому-преникому? – захлебывалась Эва. – Не проболтаешься, что они меня проводили домой после прогулки?
Серебристый старец прикрутил в лампе фитиль. В желтоватом свете он немного смахивал на доброго дедушку, который вот-вот начнет рассказывать сказку.
– А они обещались Винцуся отыскать и письмецо привезти.
– Мы нашли, – быстро сказал я, хотя ужасно не люблю врать. – Мы уже знаем, что ваш Винцусь делает.
– Ну и как он, хорошо живет?
– Он начальник моего хозяина, а хозяин тоже большая шишка, – пришел мне на помощь Себастьян.
– Экая хитрющая сявка, – умилился Константий.
– Хорошо живет ваш внук, – добавил я. – Даже людей иногда изводит.
– По злобе или зазря навряд ли, – неуверенно сказал серебряный Константий. – Коли изводит, значит, любя. Он всякому добра желает, вот иной раз и нажмет, чтоб ему добром платили. Важный, говоришь, начальник?
– Жутко важный. Вот управится с неотложными делами и сразу за вами приедет, – убежденно ответил я.
– Ладно, так уж и быть, не скажу панычу, что вы по ночам колобродите.
– Спокойной ночи. Мы навсегда уезжаем. Только проводим барышню до крылечка.
– Но сявка чтоб не брехала. Упаси бог. Весь дом спит.
– Мы тихонько, как мышки. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
И пошел куда-то в сторону хозяйственных построек, может на ту пивоварню, которой мы еще ни разу не видели. Фонарь мерно раскачивался, вырывая из темноты островки травы, мокрые от росы ветки и босые ноги Константия.
– Не будем терять время, – в третий раз за эту ночь повторил Себастьян. – Вы помните, где его искать?
– Конечно. Я весь дом наизусть знаю. Не могла спать, когда болела, и целыми ночами бродила по комнатам.
Мы бегом бросились на зады усадьбы, к знакомой веранде с выбитыми окошечками. То ли жук, то ли большая навозная муха, словом, какое-то крупное насекомое с жужжанием, шурша жесткими крылышками, билось об остатки стекла. Под ногами застонали прогнившие доски.
Внезапно кто-то метнулся из зарослей за угол дома. Казалось, темная полоса ночной тени упала на росистую траву. Мы в испуге замерли. Себастьян мотнул головой, приказывая нам подождать, сам же направился к выщербленной дощатой резной балюстраде.
За углом притаилась Феля. Тряся головой и подвывая на диво тоненьким голоском, она лихорадочно рыла передними лапами землю.