– Нельзя, – неуверенно сказала она. – Ну ладно, покажу, только не дотрагивайся.
И опустилась одним коленом на неровный кирпичный пол. Осторожно положила на сухое место продолговатый, как лодочка, темный камень, который, задрожав, завертелся на остром конце и замер, указывая другим концом вперед, в сумрачный туннель коридора. На поверхности камня я заметил небольшой выступ и неразборчивые знаки. Это могли быть примитивные солнечные часы, выдолбленные в окаменевшем куске железной руды.
– Знаешь, я, когда болела, все время была на том острове, где мы с мамой родились.
– Ты же говорила, что болела здесь.
– Ничего ты не понимаешь. Я, честное слово, там была. И все помню. Травы, деревья, камни, море. Могу рассказать каждый день, час за часом. Но никто мне не верит.
Помолчала минуту, наморщив лоб, а потом шепнула:
– Этот камень у меня оттуда.
Я хотел напомнить, что мать подарила ей камень здесь, перед смертью, но тут вернулся заметно приунывший Себастьян. Очень благовоспитанно, самым кончиком языка, он слизнул что-то со своих черных губ и, старательно скрывая волнение, сказал:
– Потоп. Кто-то напустил чертову прорву воды. Сматываемся, пока не поздно.
– Ох, это, наверно, с пивоварни,– небрежно бросила Эва.– Ничего страшного. Выход уже близко.
Мы невольно ускорили шаг. Прошли несколько подвальных залов, два или три извилистых коридора, спустились по маленькой лесенке, но затем вынуждены были остановиться.
– Минутку, – сказала Эва. – Я не вижу прохода.
Мы тупо смотрели на ряды двухэтажных железных кроватей, совершенно голых, оскалившихся искривленными пружинами.
– Как это не видишь? – спросил Себастьян.
– Вот так, не вижу. А раньше был.
– Где?
– Кажется, в левой стене.
Себастьян протиснулся между кроватями, тщательно обнюхал стену.
– Ты, наверно, ошиблась. Пошли обратно.
Мы повернули назад, но не обнаружили ни новых ответвлений коридора, ни скрытых проходов. Только все громче и грознее ревел этот проклятый водопад.
– Даю вам слово, что в зале с кроватями есть проход, – все еще спокойно повторила Эва.
– Я же проверил, – буркнул Себастьян.
– Может быть, справа. Он точно должен быть, я знаю.
Мы со всех ног бросились обратно, тем более что на полу уже образовалась лужица пенящейся воды, влетели в зал с кроватями, и Себастьян принялся нервно обнюхивать стены. Похоже было, он сильно сдрейфил, потому что поминутно задевал боками эти железные койки, и одна даже чуть не свалилась прямо ему на спину. Эва схватила меня за руку. Я почувствовал, что ладонь у нее вспотела; тонкие пальчики перебирали мои пальцы, будто искали между ними что-то маленькое и хрупкое.
– Никакого прохода здесь нет, – прохрипел Себастьян, и я почувствовал, что он просто в панике.
Обыскав пол, Себастьян исследовал сперва зубами, а затем когтями какой-то выступ в стене, волчком завертелся на месте, потом кинулся в ту сторону, откуда мы пришли, и вернулся очень медленно, на подгибающихся лапах.
– Вода подступает.
Эва подбежала к левой стене, заколотила по ней кулаками.
– Неправда. Тут есть проход, я отлично помню. Бежим. Ну что вы стоите столбом?
Вероятно, она перестала нажимать рычажок фонарика, и свет начал потихоньку меркнуть, словно пожираемый столетним мраком. Еще минуту я видел ее черноволосую голову, поблескивающую от влаги, длинную шею, покатые плечи под шелковой тканью и худенькие ноги в испачканных белых носочках.
– Отсюда нет выхода, – вяло пробормотал я, потому что мне вдруг стало на все наплевать. Где-то далеко, словно за тридевять земель, бился страх, что мне наставят двоек, что отец никогда не устроится на работу, что я буду ужасно, бесконечно долго умирать.
– Вы правы. Никто отсюда уже не выйдет,– едва слышно, точно за пятью стенами, сказал кто-то.
– Это ты сказал? – спросил я Себастьяна.
– Нет. Я думал, ты.
Мы долго молчали, прислушиваясь к шуму приближающейся воды.
– Это он, – наконец беззвучно прошептала Эва. – Терп.
Вдруг зазвенели кровати, раздался глухой гул и как будто плач.
– Терп, дорогой! – истерически закричала Эва. – Выпусти нас. Я не хочу умирать.
– Уже поздно, – услышали мы искаженный толщей стен голос Терпа.
– Неправда! Я тебя одного, одного-единствен-ного люблю. Больше всех на свете!
– Опять врешь. Не верю. Не верю. Не верю,– повторял Терп, а может, нам казалось, что повторяет.
– Терп, я промочила ноги, руки закоченели, пальцы уже совсем синие, меня колотит, как перед приступом. Терп, ведь ты меня любишь!
– Ты меня предала, – донесся издалека бесстрастный голос.
Эва опять забарабанила по стене кулаками.
– Нет, нет! Это все из-за вашего надзора. Я просто не могла больше выдержать. Хотела немножко побыть на свободе. А теперь уже не хочу. Терп, ты меня слышишь? Выпусти нас, умоляю!
– Слишком поздно, – невнятно прозвучало в ответ.
Эва перестала колотить мертвую стену. С минуту было тихо, только журчала вода, как будто неподалеку из-под земли бил холодный горный ключ. Потом Эва стала нажимать рычажок фонарика; слабый красноватый свет медленно оживал. Эва сидела на краешке ржавой кровати, горестно подперев левой рукой щеку; слипшиеся мокрые пряди закрывали ее лицо. По ногам у меня забегали какие-то сороконожки. Я потоптался на месте, чтобы стряхнуть эту пакость.
Себастьян подполз к Эве, деликатно лизнул руку, в которой она сжимала фонарик.
– Не хочу, – отшатнулась она и спрятала руку за спину.