Он замолчал; на некоторое время наступила торжественная тишина, а затем другой голос лениво и с легким раздражением произнес:
- К этому рассказу явно не может быть никакого доверия, и вот почему: если, как говорит рассказчик, Благодетелю действительно было достаточно одного взгляда, чтобы определить степень виновности человека, то с таким же успехом он мог бросить этот взгляд и во время пира. Вовсе не обязательно было свою жертву приводить ещё раз на допрос. Кроме того, из услышанного нами рассказа следует, что Благодетель по крайней мере некоторых вещей не умел делать в совершенстве: а именно, выглядеть простым человеком, таким же, как и все, или по крайней мере внушить окружающим вести себя так, как если бы они были равны ему.
Вновь раздался голос рассказчика; если раньше создавалось впечатление, что его устами вещает кто-то другой, то сейчас он явно говорил от своего лица и не без горячности.
- Ваше замечание бессмысленно. Вся процедура с переселением обреченного семейства в новую квартиру и пиром и последующий внезапный арест должны были привести подозреваемых в такое состояние, в котором вся их душа отражалась в их глазах. Что касается искусства внушения, то Благодетель, безусловно, мог внушить кому угодно все что угодно, но ему было надо, чтобы человек действовал сам, по своей воле, а не в соответствии с его внушением, как заведенный автомат!
Его оппонент возразил:
- Значит, Благодетель не умел в совершенстве читать по глазам душу человека, если для этого ещё требовались дополнительные процедуры. И вообще, разве Благодетель хотел, чтобы кто-нибудь был с ним на равных, если, как говорится в этом рассказе, одно движение бровей всех ставило на место?
- Дело совсем в другом, - ответил рассказчик. - Благодетель, во всем своем совершенстве, видел, что все попытки держаться с ним на равных искусственны и ненатуральны. Естественно, у него не было никакого желания играть в этот спектакль дальше. Ему нужно было, чтобы с ним действительно держались на равных, а не делали вид. А то, что это именно так, следует из того, что тот, кто пытался изображать равенство с Благодетелем, при первом, даже воображаемом признаке недовольства со стороны последнего, немедленно прекращал этот фарс.
- А по мне, кончайте вы эти споры вокруг того, чего, скорее всего, никогда и не было, - раздался новый голос. - Нет никого, кто бы присутствовал на этих пиршествах - если они действительно когда-либо были, что крайне сомнительно - а значит, достоверность всех этих рассказов равна нулю, и никто не может подтвердить их.
Лязг железной двери вырвал Н. из состояния полусонного оцепенения, в котором он находился с того момента, когда рухнули его надежды на скорое освобождение и получение вестей об Алине. На этот раз вместе со смотрителем в камеру вошел человек в форме с голубыми погонами, каких Н. раньше никогда не видел, и с автоматом.
- Н. здесь есть? - звонко выкрикнул он, проникая орлиным взором в дали, скрытые для обитателей камеры.
- Это я, - пошевелился Н.
- Ну наконец-то! - обрадованно воскликнул офицер. - Куда ж это вы запропастились? Который день вас найти не можем! У, падла! - вдруг напустился он на надзирателя. - Документы он перепутал, вредитель! Ты про Комиссию не забывай! - и поднес к его носу кулак. Надзиратель, хоть и был выше офицера на голову, беспомощно отступал, прижимаясь к дверному косяку. - Вставайте, - вновь обратился офицер к Н. - Пошли!
Н. направился к двери, чувствуя, что ботинки без шнурков на каждом шагу сваливаются с ног.
- Руки за спину! - приказал офицер.
Н. попробовал это сделать, но его левая рука плохо двигалась и при попытке завести её назад отзывалась резкой болью. Поэтому Н. не выполнил приказ до конца, но как ни странно, конвоир не стал придираться. Он шел сзади, иногда командуя: "направо", "налево", и Н. спиной все время чувствовал направленное на него дуло автомата. Их путь пролегал по мрачным темным коридорам. В отличие от камеры, потолки здесь были очень низкими, приходилось нагибаться, чтобы не оцарапать макушку о шершавый бетон, покрытый толстыми напластованиями грязи. Под потолком, а иногда и по стенам, тянулись все те же бесконечные трубы, кое-где ощутимо протекавшие: мерно падали капли или бежали струйки воды. Нос Н. различал неотчетливое, но вполне явное зловоние, как будто здесь недавно кого-то тошнило, и вонь ещё не успела выветриться.
Путь был неблизким. Похоже, что сокамерники не врали: они действительно находились в каком-то лабиринте. Иногда в коридор выходили железные двери камер, но гораздо чаще тянулись длинные голые стены. Во многих местах коридор был по щиколотку залит слоем грязной воды. Конвоир был обут в сапоги, но у Н. ноги очень быстро промокли, и он понял, почему в камере преобладающим ароматом была вонь преющих носков. Несколько раз приходилось спускаться и подниматься по грубым, сильно стертым ступеням. Должно быть, по ним прошло немало людей, раз в них образовались такие выемки. Пока они шли, им ни разу не встретилось ни одного человека. Тяжелые железные двери, иногда закрывавшие проход, казалось, отворялись сами собой при их приближении. Постепенно коридор становился менее мрачным. Тусклые лампочки сменились люменисцентными трубками. Стены покрывала зеленая краска. Двери здесь были не железными, а обычными, выкрашенными в белый цвет, иногда обитыми черной кожей. Но трубы под потолком и вонь никуда не делись.
Конвоир велел Н. остановиться перед одной из дверей и постучал.
- Войдите! - ответил из-за двери хриплый голос.
Н. вошел в кабинет.
Перед ним за письменным столом сидел полковник Акрор собственной персоной. Рядом с ним, у стола, стоял ещё один - также в форме с голубыми погонами, с черными, сильно засаленными, прилипшими к круглому черепу волосами, широким румяным лицом, маленькими глазками и очень низким лбом. Судя по всему, он был к тому же изрядно пьян, а запах перегара изо рта перешибал даже табачный дым, сизым туманом висевший в кабинете. Не дожидаясь никаких приказов, Н. решительно шагнул к Акрору и грозно спросил:
- Где Алина?!
- А, это Н.! - осклабился Акрор, откинувшись на спинку стула. - Какая Алина? - спросил он рассеянно. - Садитесь, надо поговорить. Познакомьтесь, это лейтенант Ирсон, - кивнул он в сторону черноволосого. - Минутку... - и он стал рыться в бумагах.
Н. присел на стул, обнаружив, что тот прикреплен к полу, и пока Акрор перекладывал папки, разглядывал кабинет. Стены, вдоль которых стояло множество сейфов, были облицованы деревянными лакированными панелями, похожими на те, какие Н. видел как-то в приемной ректора института. Одну стену сплошь завешивали тяжелые шторы, но непохоже, чтобы за ними скрывались окна. Потолок, как и в камере, терялся на высоте, из-за чего помещение приобретало некоторое сходство с колодцем. Трубы под высоченным потолком и сырой запах сортира присутствовали здесь так же, как и повсюду в изоляторе. Письменный стол посреди кабинета был тяжелым и очень старым.
Но больше всего заинтересовала Н. странная игрушка на столе у Акрора. Это был железный паучок размером с кулак на тонких ножках. Время от времени он самопроизвольно включался и с жутким скрежетом начинал бегать из стороны в сторону, а потом замирал на месте, чуть-чуть приседал и, сверкая красными глазами-лампочками, тарахтел, имитируя стрельбу из пулемета. Н. подался вперед и привстал, чтобы его рассмотреть, но тут Акрор отодвинул папки в сторону, положил на стол руки, сплетя пальцы, и сказал:
- Ну вот. Устраивайтесь поудобнее, работа нам предстоит долгая и ответственная.
- Для чего я вам понадобился? - процедил сквозь зубы Н., восприняв слова полковника как явное издевательство.
- Вот вам бумага, вот карандаш. Мы хотим, чтобы вы написали нам все, что знаете о Зверюшках, - вежливо объяснил Акрор.
- В смысле? - растерялся Н.
- В прямом.
- Все, что знаю только я? Или общеизвестное тоже?
- Что общеизвестно, а что - нет, не вам решать, поэтому пишите все.
- Так времени сколько уйдет!
Акрор улыбнулся и сказал:
- Вот и начинайте побыстрее, чтобы его не терять.
- Ну хорошо, - вздохнул Н., пожав плечами. Пододвинул к себе лист бумаги, посмотрел на него, задумался и начал строчить:
"Откуда Зверюшки появились, никто не знает; некоторые люди утверждали, что видели их всегда, только раньше их было гораздо меньше. Когда они только появились, их ещё можно было спутать с какими-нибудь хомячками или бурундучками. Вот так сидишь, готовишь задание, и тут пробежит из угла в угол - быстро, только что-то мелькнуло. А то сядет посредине пола и глядит на тебя - маленький, как мышь, серый, большие глаза, а лапки длинные и тоненькие. Шикнешь на него - ноль внимания. И так может просидеть несколько часов, а потом отвернешься на мгновение, а его уже нет. Вообще среди них одинаковых почти не встречалось, все были на свой манер, и нередко бывало так, что смотрят на одного Зверюшку двое людей, и каждому он по-своему кажется. Тогда в них ещё мало кто верил, а те, кто слишком много рассказывал про встречи с ними, нередко даже уезжали в Столицу. Потом, когда Зверюшки сильно расплодились и стали гораздо более уродливыми, а Ответственные Товарищи заявили о беспощадной борьбе с ними, в Столицу стали уезжать уже те, кто не верил в их существование. Однако как сильно с ними не боролись, их становилось все больше. И чем больше их становилось, тем наглее они себя вели. Они не только больно кусались, но и в размерах увеличивались. Теперь они стали чаще появляться на улицах, чем в домах. Кошки и собаки от них сильно страдали. Сами же Зверюшки были для собак неуязвимы - стоит такой, будто броней накрыт, собаки об него все когти пообломают и уберутся восвояси. Но иногда, как утверждали рассказы, собакам все же удавалось справиться с противником, и тут уж они его не жалели и раздирали на части.
В то время, когда на Зверюшек ещё ставили мышеловки, считая, что это какая-то разновидность грызунов, по городу широко разошлась история о том, как некая женщина действительно поймала одного Зверюшку. Обычно-то они не ловились - приманка съедена, мышеловка захлопнулась, а в ней никого нет. Но у этой женщины Зверюшка попался, и она посадила его в клетку. Судя по рассказам, он почти полностью состоял из круглой головы, покрытой пушистой шерстью, с одним глазом и шестью ногами-щупальцами внизу. Рот у него был такой маленький, что непонятно было, как он мог есть - да он и не ел ничего, но не издыхал. А через несколько месяцев эта голова взяла да и начала высовываться из клетки на длинной шее, неизвестно откуда выходившей - туловища-то у Зверюшки не было, - рот расширился, и в нем оказалось полным-полно острых зубов. И не успела эта женщина опомниться, как Зверюшка просунул голову через прутья и прокусил ей палец. А ещё через час высунул наружу одно щупальце, отпер клетку и был таков. Его хозяйка - тоже. Она отправилась в Столицу - возможно, узнать у тамошних ученых о том, что это был за зверь такой, и не отравил ли он её при укусе каким-нибудь ядом. И она имела все основания для беспокойства - то, что укусы Зверюшек распухают и долго не заживают, было известно всем. Врачи усердно лекарства прописывали, однако, без всякого толку.
Впрочем, что именно народ нашел странного в этой истории, совершенно непонятно. Не менее уродливых и причудливых Зверюшек наблюдали все или почти все. Больше всего смущало и раздражало то, что про них нельзя было сказать ничего определенного - рассказы очевидцев были смутными, как туман, и будто рассыпались в клочья при попытке выяснить что-то более определенно; делать какие-то выводы было все равно, что ловить дым руками. Зоологи только руками разводили и говорили, что ничего не понимают; а один вообще заявил, что с научной точки зрения их существование невозможно - после того, как одного поймал, вскрыл ему брюхо и обнаружил, что внутри у Зверюшки ничего нет, только какая-то бисквитообразная масса, при рассмотрении коей в микроскоп не выявляется никакой структуры. Наука тут бессильна, - сказал он, и его мигом отправили в Столицу, выяснить, может ли быть бессильной наука в обществе, уверенно претворяющем в жизнь Великую Редакцию на строго научной основе.
Но общественность было трудно успокоить; она была взбудоражена как непрекращающимся ростом числа Зверюшек, так и продолжающимся увеличением их размеров - некоторые особи доходили до метра в длину, а один охотник с возбуждением рассказывал, как видел на склоне Черной сопки существо - ну точь-в-точь крокодил, только на оленьих ногах. Появились лягушки с заячьими лапами, маленькие очень зубастые мышки, и совсем отвратительные твари гигантские гусеницы с собачьими головами; они все активнее кусались, портили личное имущество и нападали на людей; некоторые граждане стали бояться выходить на улицы, но это мало помогало - Зверюшки возникали и в герметично закрытых помещениях, куда и комар не смог бы пробраться. В общем, тот ученый был не так уж и неправ. Когда по улицам разгуливают существа с туловищем теленка, рыбьей головой и оленьими рогами, да ещё в аккуратную шахматную клетку, волей-неволей перестанешь верить в силу науки.
Наконец, в печати появилась статья молодого, но талантливого зоолога, который объяснил все с глубоко научной точки зрения. Он заявил, что "все не поддающиеся научному объяснению факты" не выдерживают строгой критики и порождены нездоровой фантазией морально неустойчивых сограждан. Ответственные товарищи всемерно поддержали статью, её перепечатали все газеты края, и молодой ученый успешно поднимался на академические высоты. Но людей он не успокоил; более того, нашлись и такие, которые просто не желали соглашаться с автором статьи; но почти все они вскоре уехали в Столицу.
А Зверюшки эволюционировали, если можно так сказать. До какого-то момента они обходились землей, но затем начали завоевывать небо и воду. Появились крылатые монстры - орлы с кошачьими головами, летучие мыши вообще без голов, гигантские воробьи и крохотные длинномордые твари с кожистыми крыльями. Жить стало ещё неприятнее - идешь, а в небе над тобой парит какая-нибудь зубатая гадость, и не знаешь, бросится она на тебя или нет. Появились сообщения о странных четвероруких человекоподобных существах, которых не брали пули... Впрочем, - вдруг закруглился он, - не знаю, сколько правды в этих историях. Я ведь сообщаю с чужих слов. Сам я Зверюшек никогда не видел."
Акрор выхватывал листы бумаги, едва Н. их дописывал. Дочитав до последней фразы, он поднял глаза и тихо спросил:
- А почему?
- Ну... откуда мне знать...
- Нет, - сказал Акрор, вставая, - так не пойдет. Мы же вас просили: писать все. Вы поймите - это делается для вашей же пользы. Вы ведь хотите стать таким, как все, верно? Ладно, сидите, вспоминайте. Пока не напишете всего, отсюда не выйдете.
Оба следователя направились к двери. "Неужели одного оставят?" - с удивлением обрадовался Н., но вместо них в помещение вошел охранник с автоматом и сел за стол напротив Н. Он положил автомат поверх бумаг и стал смотреть на Н. пристальным немигающим взглядом, от которого тому стало очень неловко. Он смущенно опустил глаза, ерзал на стуле, хотя ему гораздо больше нравилось находиться в относительно чистом кабинете, а не в сырой, вонючей камере с её убожеством и мерзостью. Даже сидеть на стуле было намного приятнее, чем лежать на грубых досках нар. Он не слышал бормотаний и ругани своих сокамерников, не видел, как они хлебают из котелка, давясь и отпихивая друг друга. Сегодня утром (по крайней мере, он думал, что это утро) он снова не сумел заставить себя принять участие в общей трапезе, несмотря на мучения пустого желудка. Правда, по утрам, кроме баланды, выдавали ещё довольно большую порцию хлеба. Н. кое-как проглотил её, стараясь при этом не смотреть по сторонам и не вспоминать грязных рук раздатчицы. Хлеб наполнил ему желудок, и на какое-то время чувство голода прошло.
Через полчаса вернулся Ирсон, избавив Н. от взглядов молчаливого истукана.
- Ну что, сидим? - весело закричал следователь, и Н. понял, что тот успел ещё сильнее нализаться.
Он положил на стол сверток и развернул его. Там были пирожки с румяной корочкой, распространяющие невероятно аппетитный запах. Н. был готов сжевать одну лишь промасленную бумагу, в которую они были завернуты. Затем Ирсон достал из стола бутылку водки, стакан, выпил, закусил пирожком, и доверительно произнес, обращаясь к Н.: