У меня плохая память на лица и имена, а одежду я запоминаю сразу и навсегда. Соседа я узнала только потому, что на нем был тот же поношенный серый в темно-синюю полоску костюм гэдээровского производства, в котором я видела этого человека, когда он спускался мимо нашей двери по лестнице или, наоборот, поднимался, понурив голову и пряча взгляд, а может, и не пряча, не могу сказать точно; просто мне казалось, за те годы, что он жил в нашем доме, я ни разу не встретилась с ним взглядом, но это могло быть причудой моего воображения, а не реальной действительностью, которую я не всегда воспринимала такой, какой ее видели остальные.
Он стоял за низким столиком, на котором лежали несколько серебряных ложек, три старых (именно старых, а не старинных) медальона и пара фаянсовых кувшинов, довольно больших и очень красивых.
Кто-то толкнул меня локтем, потому что я загородила узкий проход между рядами, и мне пришлось подойти ближе, чего я, честно говоря, не собиралась делать.
Он поднял на меня взгляд (за столько лет впервые), и я обратила внимание, что лицо у него не такое старое, как мне всегда казалось, а глаза ярко-голубые, чистые и распахнутые, словно книга, которая ждет, чтобы ее прочитали.
— Это вы… — пробормотал он. Наверное, ему не хотелось, чтобы кто-то из знакомых застал его на блошином рынке, где он за облезлым столиком продает ненужную домашнюю утварь.
— Здравствуйте, — сказала я и замолчала, потому что имени соседа, естественно, не помнила и о чем с ним говорить, не представляла. С другой стороны, просто отойти в сторону мне казалось невежливым: мы столько лет встречались на лестнице и, хотя не обменялись даже парой слов, здесь было чужое пространство, в котором мы оба ощутили некую общность, единение, не знаю что… Я была уверена, что и у него возникла такая мысль, именно мысль, а не ощущение, потому что сосед (так мне казалось) был человеком рациональным, больше думающим, нежели чувствующим.
— Вы, — спросил он со стеснением в голосе, — хотите что-то купить? Или… просто так?
— Хочу купить, — сказала я и добавила: — Просто так.
— Ну да, — сказал он и тоже добавил, помолчав: — Если вы мне дадите три минуты, я сверну свое хозяйство, и мы сможем пойти в «Либерти» выпить по чашечке кофе.
Не дождавшись моего решения, он стал быстро собирать и складывать в черный потертый дипломат серебряные ложки, туда же полетели медальоны, и даже кувшины странным образом поместились — крышка закрылась со щелчком.
Кивнув мне, сосед пошел, не оглядываясь, к выходу, я поплелась следом, хотя могла остаться или направиться в противоположную сторону. Он и не заметил бы моего отсутствия, может, до самого «Либерти» — маленького кафе на углу Семеновского проспекта, где действительно можно было выпить чудесного кофе с удивительно вкусными плюшками. Я заходила туда как-то раз с Герой Маклаковым, который вроде в меня влюбился на втором курсе, но после нескольких коротких свиданий исчез без объяснения причины — нечего было объяснять, я сама все прекрасно понимала, не то у меня воспитание, чтобы целоваться в первую же неделю.
Я не считала себя недотрогой, но была ею — что поделаешь, много всяких комплексов вбила в меня мама, пытаясь сделать из дочери существо высокой духовности, рассеянно взирающее на этот безумный, безумный, безумный мир. Но если героев любимого фильма моего детства, американского, между прочим, ждал в финале большой приз, меня в жизни не ждало ничего, кроме разочарований и унылого прозябания в районной библиотеке, где, несмотря на свое высшее филологическое образование, я числилась простым библиотекарем, а место начальницы у нас занимала старая мымра Бадаева, окончившая техникум вскоре после войны… не знаю какой, может, русско-японской.
Он открыл дверь кафе, посторонился, пропуская меня, и я направилась к дальнему столику, откуда можно было видеть улицу сквозь большое окно.
— Вас Юля зовут? — спросил он.
— Юка, — машинально поправила я и сразу добавила: — То есть Юля, а Юка — так меня зовут… некоторые…
— К числу которых я, понятно, не допущен, — улыбнулся он. — А меня зовут Станиславом. Некоторые называют Станиславом Никоновичем. Для иных я Стан — не Слава, терпеть не могу, когда меня называют Славой, я же не капээсэс, чтобы…
Я не собиралась называть его ни Славой, ни Станом и вообще никак. Я собиралась выпить кофе и уйти. Вообще-то я хотела уйти прямо сейчас, но было неудобно: пришла, села и вдруг…
Он заказал по большой чашке «эспрессо» и: «Вы не против, Юля?..» — каждому по фирменной плюшке.
— Знаете, Юля, — он вошел в разговор осторожно, как входят в холодную воду осеннего моря, — вы можете подумать, что я… что эти вещи мне просто не нужны. Действительно, зачем одинокому пожилому мужчине серебряные ложки и сервиз, из которого не пили уже лет сто…
— К вам никто не приходит в гости? — вырвалось у меня. Я часто задаю вопросы, не подумав, правда, почти всегда потом оказывается, что попадаю в точку, но, видимо, не в этот раз.
— Ко мне? — удивился он так, будто я спросила, приходила ли к нему в гости статуя Командора. — Бывшие коллеги, да. Я по специальности физик. Был, если говорить точно. Мы спорим. Есть много такого, что мы не успели обсудить… Впрочем, вам это не интересно.
Он откинулся на спинку стула, чтобы дать возможность официантке переставить с подноса на стол чашки с кофе (какой аромат, даже пить не надо, только сидеть и вдыхать) и тарелочки с плюшками.
— Интересно, — сказала я. — Я встречала вас на лестнице и думала: наверное, ученый.
— Значит, вы меня все-таки узнали, — пробормотал он. — Тогда… — он помолчал, принимая, видимо, какое-то решение, и, чтобы ускорить мыслительный процесс, отпил из чашки и откусил от плюшки; ни то, ни другое не произвело на него впечатления, он просто отпил и просто откусил, думая совершенно о другом, а когда решение было наконец принято, поставил чашку на блюдце, плюшку положил на стол — не на тарелочку, а мимо — и спросил:
— Вы пока не нашли свою вторую половинку?
Я как раз подняла чашку… хорошо, что не успела отпить, иначе наверняка поперхнулась бы. Бережно поставила чашку и столь же осторожно переспросила:
— Не нашла — что?
— Я сам был молодым, — вздохнул он и неожиданно улыбнулся — улыбка его оказалась такой… светлой?.. нет, скорее, робкой?.. нет, это уж совсем не то слово… не знаю, я никогда не видела, чтобы кто-то из знакомых мне мужчин так улыбался. Мне не с кем было сравнить, не с литературными же героями, на самом деле: те улыбались по-всякому, но сейчас был другой случай, и я смутилась еще больше, хотя и постаралась напустить на себя вид равнодушной и все понимающей особы.
— Когда мне было двадцать, — сказал он, сохраняя в углах губ странную улыбку, жизнь которой продолжалась независимо от выражения лица, как у Чеширского кота, — я влюбился в свою однокурсницу и решил, что мы с ней — те самые половинки, которые, соединившись… Вы понимаете, это как резонанс. Каждый сам по себе, и не более того. А вместе — и только они двое, никто иной! — вдруг становятся единой сущностью, способной своим желанием передвигать горы… «Они жили долго и счастливо и умерли в один день». Вот. Так две половинки одного целого существуют в этом мире, а потом вместе уходят.
— Понимаю, — сказала я и добавила, хотя не собиралась говорить на эту тему: — Что-то такое у меня было с Володей, пять лет уже прошло, мы собирались… то есть он хотел… но я вовремя поняла, что нет — он не моя половинка… А свою я потом нашла, но потеряла, то есть отдала, нет, это тоже оказалась не моя, а свою я пока не нашла, вы правы, это трудно, это, наверное, просто невозможно, потому что круг ограничен: ну что, хожу каждый день на работу, читатели со мной дел не имеют, я ведь не на раздаче, а в фонде, и никого, а вечерами тоже… Нет, я не жалуюсь, это глупо, но свою половинку можно найти, если бывать на людях, знакомиться… Вы ученый, вы поймете: это как метод проб и ошибок в науке… Пробуешь, ошибаешься, находишь, если повезет, а если не повезет, чаще всего и не везет. Все равно что миллион в лотерею выиграть, я никогда не выигрывала…
Я все-таки поднесла чашку к губам и сделала большой глоток, просто чтобы заставить себя закрыть наконец рот.
— Вот, — сказал он. — Вы точно заметили — метод проб и ошибок. Заметила, да. Хотя и не поняла, почему это сравнение пришло мне
в голову. Какой из меня физик? Я даже законы Ньютона забыла…
— Жена давно от меня ушла, — сказал он, глядя в чашку. — Сын, менеджер по профессии, он с семьей в Штатах, раз в году звонит, поздравляет с днем рождения, я благодарю… никогда не спрашивает, как я тут… мамино воспитание…
— Это была не ваша половинка, — вставила я.
— Нет, конечно. Мало ли что кажется по молодости… После университета… извините, Юля, что я рассказываю, вы потом поймете, почему это важно… после университета я работал в теоретической лаборатории ФИАНа, занимался квантовыми структурами, а потом ветвлениями. Это область квантовой физики…
— Я в этом ничего не понимаю, — сказала я, пресекая дальнейшие рассуждения на темы физики, уравнений и каких-то там квантовых функций.
— Неважно, Юля, я не собираюсь вас утомлять… Один только вопрос: вы хотите быть счастливой? Хотите найти ее — свою половинку?
— Да, — сказала я, хотя, наверное, правильнее было поблагодарить за кофе (неужели я уже выпила свою чашку? даже не заметила!) и плюшку (которой не попробовала), встать и уйти отсюда подальше, то есть домой, дальше просто некуда, и потом, встречая соседа на лестнице, вжиматься в стену и делать вид, что мы не знакомы.
— Все хотят, — кивнул он, улыбаясь, — но никто понятия не имеет, что это означает на самом деле.
Наверное, он хотел, чтобы я спросила: «Что же это означает на самом деле?» Я отвела взгляд, мне расхотелось разговаривать, потому что это никого не касается! Меня тоже. Если у человека больше нет второй половинки, что он будет делать еще с одной? Я не слушала, о чем он говорил, думала о своем, а он все это время разговаривал, губы его шевелились, он произносил какие-то слова, которые плохо доходили до моего сознания.
— … И все это не так, понимаете, Юля? Мы ищем себя, только себя и никого больше. Мы себя самих хотим собрать из наших же осколков, разбросанных по всем ветвям мироздания. Понимаете? Нет, — огорченно сказал он, — вы меня даже не слушаете. Вспомнили, как нашли свою половинку и потеряли ее? Уверяю вас, ничего вы не потеряли, потому что он… ну не мог он быть вашей половинкой, никак, ни при каких обстоятельствах!
— Откуда вам знать? — возмутилась я, забыв, что не собиралась с ним разговаривать.
— Я и не знаю, — улыбнулся он. — Конкретно о вас, Юля, мне ничего не известно… Но я физик, всю жизнь занимался квантовыми системами. Волновые функции — это абстракция, к реальной жизни никакого отношения не имеющая. На самом-то деле… нет, скажу иначе. Вот вы сейчас выпили чашку кофе, посмотрели на булочку и решили для себя: не буду я ее есть, а то поправлюсь… или еще почему-то… есть не стали, отодвинули даже, чтобы избежать соблазна. То есть приняли решение. А могли решить иначе и съесть булочку — она, кстати, очень вкусная… Так вот, квантовая физика, о которой вы так плохо думаете, утверждает, что в природе всегда выполняются все возможные варианты выбора. Это не предположение, как вам может показаться, это установленный факт, еще Эверетт в пятьдесят седьмом… нет, это сложно, не буду. Вы отодвинули блюдце с булочкой, и в тот же момент мироздание разветвилось, и возникла другая ветвь, где вы, та же самая Юля, сидящая передо мной, решили иначе и съели эту булочку, и разговор наш на той ветви пошел, может быть, немного по-другому. Понимаете?
— Что-то я читала об этом, — неуверенно сказала я. Не для того, чтобы согласиться, а чтобы прервать хотя бы на минуту поток слов, мне совершенно не интересных. Он хотел сказать о моей… или своей… половинке? При чем здесь кванты, ветви мироздания, булочка эта, которую я не собиралась пробовать, ни в этой реальности и ни в какой другой? — Да, читала, кажется, в журнале «Знание — сила». Будто бы вселенных на самом деле миллионы. Но мы никогда не узнаем, что в них происходит, потому что…
Дальше я не помнила. Кажется, в статье говорилось о горизонте событий, заглянуть за который невозможно.
Он кивал в ответ на мои слова, подобно китайскому болванчику, и я замолчала, чтобы остановить эти движения.
— Да, — сказал он, — множество вселенных, о которых мы ничего не знаем. Об этом я и думал все годы. Каждый наш выбор… и не только наш… любой! Электрон выбирает траекторию движения — одну из двух, — и мироздание ветвится. Амеба может разделиться на две, а может на три части — и возникают вселенные, в одной из которых амеба разделилась надвое, а в другой — на три. И опять возникают ветви в мироздании… А человек! Вы представляете, Юля, сколько важных и несущественных решений каждый из нас принимает за свою жизнь! Все эти миллиарды вселенных реально существуют, они здесь, в нас самих, потому что наше сознание выбирает, в каком из миров окажется в следующее мгновение, понимаете?
— Ага, — сказала я, дотронувшись до тарелочки с плюшкой: может, действительно, съесть и оказаться в такой вселенной, где… Где — что? Все давно прошло, и я не хочу, чтобы вернулось. — Если я сама выбираю себе мир, то почему всегда выбираю неправильно? Почему не самый лучший?