Занятый своими мыслями, Аттаре рассеянно дал подвести себя в деревянной скамье.
— Кожа у него была темно-кирпичного цвета, глаза карие и немного навыкате, как говорят, воловьи, — продолжал живописать он. — Волосы черные и жесткие, словно конская грива. Лицо грубое, но выразительное, надглазные кости приподняты, ноздри и губы толстые, и каждая выпуклость или впадина на лице как будто выточены рукой мастера.
Сеславин внимательно слушал, все лучше представляя себе удивительного земного исполина.
— На нем были сандалии с живыми ящерицами на месте пряжек, в руке — темно-розовый палисандровый посох, в набалдашнике которого сиял глаз. Посох смотрел! Но этот атлет почему-то даже со своим посохом не казался мне страшным. Скорее печальным и каким-то безумным. Он сам — как огромный человек, который не сумел окончательно принять человеческий облик.
— Что же он делал? Просто стоял? — поднял брови Сеславин.
— Нет. Он сначала глядел — тоскливо, мрачно, недоверчиво. Он словно всматривался в меня, узнавая и сомневаясь. То поднимал, то опускал руку, как будто хотел дотронуться. Вообще так ведут себя безумные. Он неуверенно коснулся моей одежды. Потом он вложил свой посох с глазом мне в ладонь. Снял с головы венец — я забыл тебе сказать, у него был золотой венец в виде широкого обруча — и надел на меня. И одарив меня таким образом, этот огромный получеловек присел на землю у моих ног и смотрел на меня с радостью и ожиданием. Как будто он принимал меня за кого-то давно знакомого.
Аттаре беспокойно поднялся, опершись на спинку скамейки.
— У меня были странные переживания… Чувство слияния со всей жизнью вокруг, со зверями, растениями. И такое странное ощущение: ты как бы ощущаешь в себе сознание неодушевленных предметов, например, металлов, камней. Пойдем, я уже отдохнул, — Аттаре отмахнулся от коснувшихся лица веток жасмина. — Этот сон… или, лучше сказать, видение… Пока я лежал в палате, я многое обдумал.
Друзья свернули с аллеи на тихую тропинку, заросшую травой. В кустах перепархивали птицы. Аттаре говорил.
— Сравни фрески, которые были в верхнем и нижнем храме. Все сюжеты посвящены теме даяния! Люди что-то дают местным существам. Это привычно для нас, так было и в наших древних цивилизациях, вспомни возлияния вина или дары хлеба лесовицам, дубровникам и озерникам. Тамошние существа — такие же дети мира. Лесные — взять того, с кабаньей головой, или с рогами. Морские — краб. И летающие — многокрылая птица. Но что дают этим существам люди из мира Горящих Трав? Танец, музыку, и, наконец, письменность… Одним словом…
— Культуру? — догадался Сеславин.
Аттаре улыбнулся:
— Вот именно. «Лишним» предметом в этом ряду кажется хлеб, который на одной фреске давала женщина — помнишь? Но если рассматривать хлеб не как пищу, а как земледелие, символ обработки злаков… Итак, все эти картины изображают лишь то, что люди делятся культурой с существами. Для чего и зачем? В нижнем храме мы видели статую крылатой змеи. Она — на постаменте, что подчеркивает ее центральное значение для храма. Барельефы вокруг — картины человеческой жизни. И что на них? Обычные занятия, учение, ремесла, зачатие, рождение детей, и общение с существами.
Из всех событий, показанных на барельефах, только зачатие и рождение связаны с природой самого человека, остальные — с его культурной жизнью. Если принять эти образы как послание, как руководство к действию, что получается? — рассуждал Аттаре. — Ты — человек Древней Тиевес. Эти фрески говорят тебе: "Ты родился человеком, расти, учись, овладевай ремеслами, продолжай род, трудись и общайся с существами, сам учи их всему, что знаешь, передавай им свой опыт, будь им другом. В этом и состоит смысл и содержание твоей жизни".
Очень важную мысль я не успел досказать тебе в храме. Люди Земли обрели разум, сознание, способность к творчеству. Мир дал им силы, чтобы они смогли стать разумными. Он выслал людей вперед — как передовой отряд на пути своего развития. Наши ученые все чаще высказывают мнение, что странные существа Земли Горящих Трав — это не самостоятельные особи, а только формы, многочисленные облики, в которых людям является некий Дух Земли. Это — его зрение, слух, другие органы чувств, его воплощения, через которые он связывается с человечеством.
Мир уже много дал людям в свое время — и защиту, и пищу, и самую жизнь. Теперь их цель, их долг — просветить и вочеловечить его…
— Ярвенна тоже говорила про эту гипотезу: будто бы существует Дух Земли, таинственный разум, один в разных обликах, — вставил Сеславин.
— Да, — подтвердил Аттаре. — Если все это верно, то храм в Тиевес был посвящен союзу людей и их мира. Трудно вообразить, какими силами обладали бы люди Земли, если бы достигли своей цели! Мы, впрочем, не знаем, была ли их жизнь в действительности такой, как показано на фресках и барельефах, или это представления о золотом веке? — уточнил Аттаре. — И все же мне кажется… — закончил он неуверенно, — что в моем видении мне явился сам Дух Земли. Раскапывая посвященный ему храм, мы пробудили его — от забвения, от безумия, не знаю. Должно быть, он думал, что я — один из возвратившихся неизвестно откуда людей Древней Тиевес, и он хотел, чтобы я остался с ним.
Пока Сеславин работал на раскопках в Тиевес, Ярвенна была занята особыми исследованиями.
Дочь полевицы, Ярвенна решила поставить на себе опыт. Она выбрала подходящее место в Патоис и поселилась на поляне в лиственном лесу. Она сделалась полевицей Земли Горящих Трав. Ярвенна сумела стать хозяйкой своей поляны, уловить ее порядок и лад. От одного ее присутствия там вскоре завелась и полынь. В это время, как все земнородные, она почти не нуждалась в пище: ей хватало горсти ягод или орехов. Силы Ярвенны поддерживала связь с поляной, с травой и, прежде всего, с полынью. Она носила простое платье без опояски и то замирала среди деревьев, то неподвижно сидела у бегущего в овражке ручья, вбирая в себя все смутные ощущения мировой души. Так Ярвенна собиралась провести все лето, а осенью, когда осыплются семена, и полынь потеряет силу, вернуться домой.
Пускай на дикое дерево Земли Горящих Трав привьется ветвь Обитаемого мира. Пришельцы из сопределья постараются понять Землю, приучить ее к себе, восстановить ее утраченную связь с человечеством.
В землю у подножия старого дуба, широко раскинувшего крону прямо посреди поляны, был воткнут нож. Воздух возле дерева задрожал, как полуденное марево, и через миг под дубом возник человек. Это был Сеславин.
— Ярвенна! — позвал он.
Стебли полыни раздвинулись, и Сеславин увидел полевицу.
— Ярвенна, вот тебе гостинец! — Сеславин постелил на траве небольшой белый лоскут, выложил на него пирог и поставил кувшин с молоком.
Полынница наклонила голову, как небольшая птица, которой насыпали зерен. Выцветшие волосы упали ей на лицо. Сеславин протянул руку, чтобы поправить льняную прядь. Полынница замерла, готовая в любой миг скрыться.
— Ярвенна, — тверже и настойчивее повторил Сеславин, — я пришел тебя повидать!
Хозяйка поляны слегка вздрогнула:
— Милый…
— Узнала? — улыбнулся Сеславин.
— Милый! Ты приходил на солнцеворот. Лето перевалило за середину, где же ты пропадал?
Сеславин осторожно прислонил Ярвенну к своей груди, стараясь не напугать: отвыкшей от человеческих рук, ставшей живым воплощением поляны, его жене-полевице могло, как зверюшке, почудиться, будто ее ловят.
— Я скучал, — произнес Сеславин. — А тебе тут было не страшно, не грустно одной?
Он знал, что полевице нипочем ни ночная тьма, ни дожди, но Сеславину всегда было не по себе представлять, как в Патоис спускается ночь, траву и листья осыпает росой, и Ярвенна, оцепенев, целые часы безмолвно стоит в зарослях полыни. В это время ее не увидит ни зверь, ни человек: ее оберегает чудесная способность отводить глаза.
Ярвенна глубоко вздохнула.
— Мне было страшно, — вспомнила она. — Однажды мне было страшно… С тобой что-то случилось, да? Ты болел? Ты был ранен?
Сеславин ответил:
— Я был ранен и немного болел, но больше этого не повторится. На раскопках обвалился храм, меня ударило камнем. Меня хорошо лечили, твоя мама в больницу все время приезжала. Мы решили тебя не беспокоить. Все-таки у тебя важные исследования, а ты бы все время думала обо мне. Я ведь тебя знаю!
Ярвенна озабоченно покачала головой:
— Ты еще не совсем здоров. Хочешь, останься, переночуй тут, на поляне? Это место, будто чаша, наполнилось жизненной силой моей травы. Я наведу на тебя сон, и ты отдохнешь.
— А я и пришел на весь день, — подтвердил Сеславин. — И на всю ночь.
Ярвенна сама потянулась к нему. Отстранившись после долгого поцелуя, она скользнула в глубину полынных зарослей, протягивая ему руку. Сеславин шагнул за ней, и они исчезли среди высокой травы.
— Полынное царство, — сказал Сеславин, отводя от лица Ярвенны стебель и снова целуя ее. — Везде полынь, везде — ты.
После свадьбы они с Ярвенной поселились в однокомнатной квартире Сеславина: она была достаточно просторной и удобной для двоих, а Ярвенна полюбила эту комнату и кухню еще с тех пор, когда впервые пришла сюда пить чай. Теперь белые накрахмаленные занавески с узорами украшали окно. Чисто вымытый заварочный чайник покрывала салфетка.
Соболий плащ, который Сеславин получил в награду за победу на игрищах, Ярвенна сняла со стены и убрала в сундук. Платяной шкаф пришлось заменить на больший, кроме того, Сеславин все свободное место на стенах занял под книжные полки. Ярвенна привезла из деревни много книг и подборки журналов по своим научным дисциплинам.
Шкаф служил перегородкой: с одной стороны, у окна, — письменный стол, с другой — новая кровать. Обратную сторону шкафа украшали самые яркие из сеславинских трофеев: инкрустированный серебром пастушеский посох, меч и чеканное блюдо.
В свободные дни Сеславин заполночь сидел на кухне, пил чай и читал: он собирался сдавать экзамены за весь курс историко-философского факультета.
Ярвенна развела дома целые заросли комнатных растений. Горшки с ними в два ряда выстроились на широком подоконнике. Ярвенна с сосредоточенным видом поливала их по утрам из маленькой лейки.
Но теперь молодых мужа и жену занесло в разные стороны сопределья: одного к теплому морю Тиевес, другую к листьям и травам Патоис, — и цветы в квартире поливала соседка. Все вроде бы оставалось на месте, однако уют из жилья словно выветрился. Выписавшись из больницы, Сеславин не стал долечиваться дома, а сразу уехал в "Северную оливу".