Алоиз Стейр любил простоту в отношениях с людьми, но простоту особого рода. Он любил вставить крепкое словцо, сделать панибратский жест; сам сесть за руль и, неожиданно припарковавшись, оставив охрану в машине, заглянуть в какой-нибудь не самый изысканный ресторан. Но Стейру было нужно, чтобы его простота поражала народ, чтобы ее свидетели дрожали от волнения, а потом, как о чуде, рассказывали другим о панибратстве Стейра.
Получив от Армилла доклад о том, как Сеславин сорвал с себя ошейник и ушел с допроса, канцлер вдруг велел подать закуску и снова пригласил обоих иномирцев к себе.
На столике стояли бутылка, графин с водой, тарелочка с сахаром и три бокала. Алоиз Стейр сам разлил по бокалам зеленоватый напиток.
— Это абсент на экзотических травах, — сообщил он. — Роскошь. Так я, собственно, о чем? — отставив бокал, Стейр откинул ладонью откинул назад иссиня-черные волосы. — Вы опять сильно смутили моих людей. Что это было, Сеславин? — он в упор посмотрел на иномирца и продолжал, не дожидаясь ответа. — Если бы не я, Армилл разобрал бы вас на мелкие детали.
— Мне пришлось защищать свое человеческое достоинство, — ответил Сеславин.
Ярвенна, не знавшая, что произошло, настороженно перевела взгляд с одного на другого.
— Достоинство! — повел плечом Стейр. — Вы только подумайте! По-вашему, мои ребята не нашли бы способа справиться с этим «достоинством», если бы я им позволил? Да, у вас есть какие-то силы, недоступные обычному земному человеку — видимо, это ваши предки-боги постарались, — но они не беспредельны. Одно дело — зажимы анатомического кресла. А если заковать так, что вы не сможете и пошевелиться… и все-таки вколоть "х-2а"… — медленно договорил он, всматриваясь в лицо Сеславина.
— Я подавлю ее действие, — ответил Сеславин. — С этой дозой я всегда справлюсь, а в передозировке-то вы сами заинтересованы?
— Пусть медики разбираются, — ответил канцлер.
Из этих слов Ярвенна сделала вывод, что Сеславина допрашивали — и он сорвал допрос.
— Вы что, не понимаете, что поступаете против всякой совести? — она подалась вперед. — Вы унижаете нас и даже не задумались об этом ни разу. Почему вы не хотите говорить с нами на равных?
— Свобода, равенство, братство?… — передразнил Алоиз Стейр. — Да вы герои… — и добавил, — мифов. Вы, наверно, в вашей боевой ярости и боли не чувствуете?
— Угу, — подтвердил Сеславин.
— Своей, — Стейр поднял тонкий палец. — А другого? Ведь я мог бы, — ну или не я, а Армилл — извлечь кое-какие методы из багажа наших предков, из светлого прошлого человечества, так сказать. И с помощью обычных древних пыток, о которых Сеславин недавно вспоминал с такой нежностью, выпотрошить одного из вас на глазах другого. Даже не знаю, — он переводил взгляд с Ярвенны на Сеславина, — кто в таком случае ломается быстрее, мужчина или женщина? Или вас научили получать от этого удовольствие? — Стейр рассмеялся.
— Прекратили бы вы ёрничать, канцлер, — возмутилась Ярвенна. — Мы не дети, чтобы пугать нас страшными сказками. Вы ничего нам не сделаете, потому что в любой момент за нами могут прийти соотечественники из нашего мира. И тогда вас спросят о нас…
— Ну и что, — хмыкнул Стейр. — Не начнут же они из-за вас войну миров? Святое дерьмо! Вы — две лабораторные крысы.
— Но вы же хотите узнать, кто придет после нас? С кем вам придется столкнуться? — спросил Сеславин. — Сами видите, связь между нашими мирами существует. Значит, они придут, с непонятными вам целями и умениями. Так что хватит чепуху молоть про пытки и казни. Ничего вы не сделаете.
— Да ничего с вами никто не собирается делать! — раздраженно махнул рукой Стейр. — Я запретил Армиллу применять к вам жесткие методы. Будем говорить "на равных", — он презрительно покривился и отхлебнул из бокала. — Похоже, мы на пороге удивительных открытий…
— Это другое дело, — сказала Ярвенна.
"Учи меня, сучка, — неприязненно подумал канцлер. — Все равно я вскрою вас, как консервы… Таких миров, как ваш Обитаемый, я видал сотни. В другое время мы за сутки бы установили у вас свою власть и научили бы вас, маргиналов, подчиняться высшему вселенскому принципу! Пришлось бы тебе и твоему дружку уважать наши правила, если не хотите всю жизнь жить на пособие по безработице… Место твоего дружка — у конвейера на самом примитивном производстве, а ты бы работала в борделе для низших слоев, поскольку в элитные заведения тебя не возьмут".
— Что ж, между нами — нормальные трения представителей разных культур, — легко сказал Алоиз Стейр Ярвенне. — Давайте забудем о недоразумениях и просто поговорим… Вы плохо понимаете природу власти. Есть одна тонкость. Я бы сказал, парадокс. Власть тем милосерднее, чем она сильнее. Вы уже убедились, что у меня не было необходимости жечь вас каленым железом и бить кнутами, чтобы получить показания. У меня есть сыворотка. И поверьте, с вами бы обошлись еще мягче, если бы вы поддавались гипнозу. Я могу себе позволить милосердие и снисходительность. Вот и «быдляки» наши не жалуются. Я не сажаю на кол и не рублю головы. Я могу позволить себе перевоспитывать их в хороших и чистых тюрьмах. Экстремист с помощью психокоррекции превращается в ягненка. В этом разница между варварской слабой властью — и моей. Максимальное превосходство элиты над сбродом — залог всеобщего благоденствия. Вы же, — Стейр кивнул в сторону Сеславина, — доводите вашу ненависть к власти до абсурда. Вы боретесь со мной за то, чтобы я не мог поступать с вами милосердно! Это ли не вздор? Всегда, всю свою историю повстанцы боролись за то, чтобы условия жизни людей стали более милосердными, а вам что, хочется нищеты и расстрелов? Это такой синдром сторонников свободы-равенства-братства — жажда расстрелов и нищеты?
— Повстанцы никогда не боролись за то, чтобы народ зависел от милосердия господ, — начал Сеславин.
— Оставим это, — отмахнулся Стейр. — Население всегда будет зависеть от милосердия власть имущих. Патернализм в лучшем смысле этого слова. Разумнее не строить утопий… или вы у себя в Обитаемом мире уже построили? — иронически добавил он. — Меня интересуют ваши особые способности. Я лично не думаю, что человек может развить в себе силы какого-то глобального значения. Например, то измененное состояние, в котором вы сорвали допрос… — Стейр поглядел на Сеславина. — Боевое неистовство… Это не такое уж чудо.
— Этому у нас учат всех.
— Зачем? Вы так много воюете?
— Не для войны, — сказал Сеславин. — Просто полезно в жизни. Например, пожар: надо кинуться в дом, выбить дверь, а если человек без сознания — вынести его. В состоянии неистовства это сделает даже подросток. Или тебе самому нужна помощь, и надо добраться до места, где ее окажут…
— В крайних ситуациях может оказаться каждый, — добавила Ярвенна.
— Любопытно… И если вы видите уличную драку, вы тоже готовы вмешаться?
— Конечно, — сказал Сеславин. — Даже маленький ребенок хотя бы побежит звать взрослых.
— А ваши преступники и хулиганы обладают такими же способностями, как и все? — приподнял брови Стейр.
— Да, — подтвердила Ярвенна. — Но, понимаете, эти способности и делают нас всех примерно равными. У нас нет сильных злодеев и несчастных, слабых жертв. Преступник не может победить другого человека в открытую, да еще на улице города: люди его не боятся, любой прохожий вмешается. Я сама из деревни, — как бы извиняясь, добавила она. — В деревнях у нас все друг друга знают, и преступности совсем нет. А в городах иногда случается… Но очень редко бывает, чтобы человек нападал на человека…
— Бывает, просто сдуру, сгоряча кто-нибудь подерется, — уточнил Сеславин. — Выпьет лишнего…
— Все-таки пьете? — хмыкнул канцлер, поглядев на нетронутые бокалы обоих иномирцев.
— Кто как, — уронил Сеславин. — …Вообще-то я состою в даргородской дружине. А дружинники особо не пьют.
— Это еще что?
— Такое добровольное общество, — Сеславин усмехнулся. — У меня есть обязанность раз в месяц приходить на семинары по подготовке и право снимать с дерева всех котят, которые умудрятся туда забраться.
— Каких котят? — не понял канцлер.
— Ну, это то, что приходится делать чаще всего, — пояснил Сеславин. — Есть случаи, когда люди не знают, к кому обратиться. Котенок. Или дверь в квартиру нечаянно захлопнулась, а ключа при себе нет. Тогда смотрят: вон человек со знаком дружинника! Зовут меня… Этот знак — изображение тура, которое носят на груди на цепочке. Или кто с моего двора — те и без знака меня знают.
— Тебе за это платят? — поднял бровь канцлер, позабыв, что миг назад еще все-таки обращался к парню на «вы».
— Я бы за деньги этого не делал, — нахмурился Сеславин. — Даже время не стал бы тратить.
Стейр поморщился:
— Иначе говоря, ты ходишь по улицам со знаком на цепочке и бесплатно решаешь чужие проблемы, но не стал бы этого делать, если бы тебе предложили заплатить? Интересная логика. Вы сумасшедшие?
— У самого у вас "логика", — огрызнулся Сеславин. — Я добровольно согласился помогать людям, — это совсем не то, что я нанялся бы служить за жалование… — он помолчал. — А вот вы, канцлер… Вы все говорите о милосердии, о том, что вы отвечаете за других людей. Разве у вас не та же логика? Почему тогда вам странно, что я хожу со знаком и бесплатно решаю чужие проблемы?
— Потому что в целом, от природы, люди плохи, — отрезал Стейр. — Есть отдельные, избранные натуры.
— Например, вы, — в тон ответил Сеславин. — А остальные — быдло.
— Остальные — лю-ди, — подчеркнул канцлер. — Люди, со всеми вытекающими последствиями, со всеми слабостями и недостатками, с косностью разума, недоверием к высшим, ревностью и завистью к чужому богатству, с упрямством, озлобленностью. И в принципе это нормально, это человечно, люди таковы, что с них взять.
Я дал им счастливую жизнь. Другой мог бы втоптать их в грязь. Вот и все! — но Стейр сдержался. — Знаете, что самое интересное? — он расслабился и закинул ногу на ногу. — Я вот думаю… У вас таки анархия? На пожарах сами спасаете, утопающих сами вытаскиваете, хулиганов сами ловите… Хотел бы я знать, ваша полиция, пожарные, спасатели что-нибудь делают? Или у вас даже такого понятия нет?
Сеславин повел плечом:
— Была такая пословица: не давай голодному рыбу, дай ему удочку. У нас все построено как раз на этом. Есть и пожарные, и спасатели, и стражи порядка. Но случись что, любой из нас может постоять за себя и за другого.