Не все землепроходцы так однозначно поддерживали решение совета, как Аттаре. Позицию несогласных во внутренней газете "Северной Оливы" высказал Дан. Он писал, что, поддерживая Ярвенну, ветераны отдают предпочтение отвлеченной идее и забывают про право на счастье каждого человека. Их утешает мысль о Ярвенне, преданно плачущей у алтаря своего мужа, потому что они дошли до крайнего максимализма.
Дан не первый раз выступал против того, что он называл "землепроходческой романтикой". Комитет народов заявил, что Обитаемый мир не намерен вести войну с Землей Горящих Трав, не будет ни мобилизации, ни попытки установить на Земле свою власть. Все участие людей из Обитаемого в судьбе мира-соседа будет исключительно добровольческим, но Комитет обещает создать условия для подготовки бойцов. Большинство землепроходцев видело будущее Земли Горящих Трав только как свободное от власти ивельтской элиты и переданное в руки передовой части народа, которая, несомненно, выделится в процессе борьбы.
Подобные замыслы настораживали Дана и его единомышленников. "Романтика землепроходцев" имела тревожную тенденцию обернуться пафосом войны, подвигов — не мирных и не трудовых, — отказом от простых радостей жизни во имя чужого светлого будущего и опасностью далеко зайти в этой затее.
Себя Дан относил к «умеренным», а большинство ветеранов — к «радикалам». Дан считал, что вмешательство в дела Земли должно ограничиться истреблением паразита, чтобы он не заразил Обитаемый мир и, прежде всего, чтобы не пожрал саму Землю. После этого оставалось бы только придерживаться политики невмешательства, возможно, вступить в переговоры со Стейром и заключить соответствующий пакт на условии, что ивельты не попытаются подсадить в недра Земли еще одного паразита.
Землепроходцы не соглашались с позицией невмешательства по двум основным причинам. Во-первых, еще Ри предвидела: "Как только ивельты лишатся паразита, их единственной опорой останется техническое превосходство, вооруженное усмирение бунта. Кончится тем, что «быдляки» просто растерзают верхушку, или наоборот, ивельты зальют мятеж такой кровью, какая еще никому не снилась". Поэтому землепроходцы были убеждены, что истребление паразита уже исключает всякое дальнейшее невмешательство. Во-вторых, многие из них восприняли идею Стелаиса, что вся вселенная — единый мир, и народы, живущие в нем, связаны общей судьбой.
Но к мнению Дана и других «умеренных» Совет землепроходцев серьезно прислушивался. В Обитаемом мире уже давно не было почвы для фанатизма, для достижения цели любой ценой. Строить школу в глухой деревне или ликвидировать наводнение в Хельдерике было подвигом, за который с азартом брались любители приключений вроде Сеславина. Теперь речь шла о реальной и опасной борьбе, о растущей ненависти к врагу, жажде мести за погибших друзей. В этом котле оказывались люди, мало видевшие в своей жизни зла, эмоционально развитые, все принимающие близко к сердцу. Поэтому Совет землепроходцев большое внимание уделял моральной подготовке добровольцев. Суд над Аттаре за уничтожение сторожевого катера землян тоже был вызван желанием Совета дать оценку зарождающемуся «романтизму».
Теперь "спасательная экспедиция" Ярвенны стала болезненным вопросом не только для Северной Оливы, но и для всего движения землепроходцев. Дан осуждал ветеранов за то, что они своим авторитетом провели в Совете решение, ради "идеальной любви" приговаривающее молодую женщину к верности погибшему мужу.
Ярвенна вернулась на свою полынную поляну и виделась только с сыном. Стиврат по-прежнему жил у бабушки в Лесной Чаше. Он был еще слишком мал, чтобы очень скучать по отцу. Ярвенна объяснила, что Сеславин выполняет важное задание на Земле Горящих Трав, и Стиврат лишь изредка о нем вспоминал. Зато сама Ярвенна непрестанно думала о муже. Она подолгу сидела у корней дуба, над ее головой висела железная лампа Сеславина. Так сидят у постели больного: на всякий случай, чтобы, открыв глаза, он мог видеть родное лицо. Иногда Ярвенна вставала и уходила в полынь, становясь невидимой для человеческого взгляда.
Ярвенну навещал только Хородар. Она сама просила друзей дать ей побыть одной, не беспокоить ее слишком часто. Хородар замечал, как день ото дня полынь на Ярвенниной поляне становится выше и гуще: это было верной приметой, что здесь водится полевица. Если Ярвенна не выходила к Хородару сразу, он, бывало, ее не звал и возвращался в Северную Оливу, так и не повидавшись. Художник понимал, что, растворившись в полыни, Ярвенна отдыхает, что она в это время сама, будто трава, жива чувством земли под босыми ногами, дождем и ветром.
Хородар был влюблен в Ярвенну с тех пор, как увидел ее в гостях у Аттаре, где она пела "Семена полыни". Но Ярвенна была счастлива с мужем, и Хородар покорно полюбил всю ее семью. Сеславин с Ярвенной тоже считали его своим близким другом, и, приглашенный на все их домашние праздники, художник Хородар с кудрявой головой, широким лбом и бородой в блестящих черных завитках сам себе казался диким чудищем, которое в одиночестве наблюдает из зарослей за влюбленной парой.
Теперь Ярвенну через год признают вдовой. У Хородара камень лежал на сердце. Если бы он встретил ее впервые только сейчас! Тогда бы в его любви не было той сомнительной, темной стороны: что он выиграл на смерти друга.
Хородар был влюблен так, как умеют любить художники: в Ярвенне для него воплощался какой-то таинственный идеал, ее красота обнаруживалась в линиях, пропорциях, в чередовании движения и статики. Только сейчас у него появился шанс приблизиться к ней иначе: как к женщине. Но несчастного художника изводил внутренний голос: "Может быть, случилось то, на что ты надеялся? Ты не смотрел на девушек, столько лет был верен замужней женщине… чего ты ждал? Во всяком случае, теперь ты рад, правда?". Хородар ужасался этой мысли. Ему казалось, Ярвенна обязательно спросит его: зачем же он пять лет был вхож в их семью, зачем стал другом человека, жену которого втайне любил?
Хородар чувствовал, что должен дать Ярвенне понять: с ним она снова может быть счастлива. Ярвенна увидит, она поверит, что Хородару был дорог и Сеславин, и точно так же дорог маленький Стиврат, его сын, и он действительно любил всю их семью, и только больше всех — саму Ярвенну. Но пока Хородар не смел даже намекнуть ей на это.
Чтобы встретиться с Даном, Хородар заглянул в редакцию. Лагерная газета "Листок Оливы" версталась в типографии в Даргороде. Только что привезли пачки свежих номеров. Они лежали в углу редакционной комнаты, дожидаясь, пока их отнесут в Дом собраний, куда за газетой может зайти любой.
— Давай поговорим, Дан, — напряженно сказал Хородар. — Надо бы кое-что обсудить.
Редактор сразу догадался:
— Ты про Ярвенну? Ну, давай.
— Зря ты лезешь в ее жизнь, — художник опустил голову. — Зря…
— Располагайся, — предложил сидящий за столом Дан. — Кажется, разговор у нас не на два слова.
Хородар опустился на свободный стул, подождал, не добавит ли Дан еще что-нибудь. Тот молчал. Светописец мирно сказал:
— Ты не прав. Ярвенна любит Сеславина, для нее он жив, и тут ничего не поделаешь.
— Если это ее личное дело, объясни, зачем мы тогда его обсуждали на Совете? — слегка усмехнулся Дан. — Кажется, вам самим хотелось привлечь побольше внимания к жертве Ярвенны. Она для вас вроде живого памятника на могиле героя-первопроходца.
Светописец слушал в немом удивлении, порываясь возразить.
— Что ты такое говоришь? — произнес наконец Хородар. — Что ты выдумал? По-твоему, мы хотим из памяти друга сделать святыню землепроходцев, превратить Сеславина в нашего героя? И для этого нам вдобавок нужна верная, безутешная вдова? Ты с ума сошел, или я тебя не понимаю. Из Сеславина не надо делать героя: он и так герой, он награды свои заработал трудом и кровью. И Ярвенна… Для нее не жертва — прождать его десять лет, а, наоборот, для нее жертва — ради приличий заставлять себя даже сейчас жить обычной жизнью, держать для таких, как ты, благопристойный уровень "личного счастья". У тебя самого, Дан, счастье каждого человека — отвлеченная идея, — хмуро добавил он, — так что и герой для тебя — кто-то опасный, и любовь — какой-то максимализм…
Но Хородар не смог переубедить редактора и ушел от него ни с чем. Он вышел из редакции, мучаясь в душе вопросом, какова доля правды в словах Дана? "Неужели мы все авантюристы? — светописец нахмурился, стараясь представить это себе. — Предположим, через сто лет в учебниках истории напишут: "…погиб во время авантюры на Земле Горящих Трав". Внезапно ему вспомнились строки из географического трактата в стихах, найденного археологами:
Вихри Летхе,
Темные ели Кибехо
И теплота Тиевес,
Травы и листья Патоис
И Хирксон-скалы.
"Отдал жизнь за будущее Земли… за теплоту Тиевес, за травы и листья Патоис… вот как напишут в учебниках", — подумалось Хородару, и эта мысль вопреки всему заставила его улыбнуться.
Поляна Ярвенны все гуще зарастала полынью. Закончилось лето. Созрели полынные семена. Ярвенна по-прежнему ждала своего пропавшего мужа. После первых недель беспросветного горя ее жизнь вошла в новую колею. Ярвенне действительно казалось, что она в экспедиции. Она вела дневник полевых наблюдений, отмечая все необычное, что происходило вокруг нее.
Ярвенна писала. "Я услышала страшный рев. К счастью, я сразу поняла, что это не здесь, а в сопределье. Я посмотрела, что происходит. Тур Сеславина ревел и рыл копытом землю, а потом всю Патоис окутала пелена дождя". "Пелена дождя по-прежнему окутывает Патоис, и здесь, на моей поляне под Даргородом, тоже моросит дождь". "Меня часто навещает зверь-проводник. Мне кажется, он зовет меня в Патоис".
Но Ярвенна не имела права совершить переход: после того как Сеславин попал в плен, локусы в сопределье, о которых он знал, были временно оставлены землепроходцами.
Явления, происходящие на поляне в Патоис, повторялись в локусе-двойнике в Обитаемом мире, и наоборот. В Патоис тоже выросла необыкновенно высокая и густая полынь. Подняв голову, Ярвенна иногда видела, что над ней кружит белая птица, временами издавая скорбный крик. Ярвенна понимала: это Дух создал свое воплощение, чтобы вместе с ней выразить свою скорбь. Тур на поляне иногда бесновался, словно в поисках обидчика. Дух снова становился свидетелем гибели людей, которых считал своими, и ощущал, что в этом опять виноваты пришельцы, хозяева паразита.
В полевом дневнике Ярвенна писала: "Я вижу Духа в том облике, в котором он являлся нам с Сеславином: в виде рогатого исполина в вышитой бусами медвежьей куртке. Мне кажется, он повторяет мои движения: когда я сажусь, он садится, и стоит неподвижно, когда я стою".
Однажды на рассвете Ярвенна увидела, как в Патоис через поляну проходят призрачные воины здешних краев, вооруженные луками и копьями. В воздухе разносился бой бубнов, звуки воинственной песни на древнем языке. Людей Патоис вел высокий бородатый человек, на плече у которого сидел ворон, а у ног держался матерый волк. Вдалеке Ярвенна различила фигуру женщины в длинном платье, благословлявшую его движением обеих рук. Это были Стиврат и его жена.
"Полынная поляна в Патоис привлекает грозных псевдообъектов, — писала Ярвенна (слово «псевдообъект» землепроходцы давно взяли в свой обиход). — Сюда стягиваются волки, они бродят вокруг в зарослях, и несколько раз я замечала парящего громоносца. С каждым разом Дух все больше принимает облик воина. Сначала он приходил безоружный, в последнее время его лицо и руки покрыты боевой раскраской, он держит в руках топор. Кажется, он чего-то ждет. Я хотела бы явиться к нему".
Первое время Ярвенна была слишком поглощена горем, чтобы осмысливать то, что происходило на полянах-двойниках. Но теперь все стало настолько необычным, что она уже не могла не придавать значения своим наблюдениям.
Поздним вечером огонек в лампе, качавшейся на ветви дуба, казался всего лишь светляком.
Вдруг Ярвенна беззвучно вскрикнула, поднеся к губам руку. На поляне-двойнике под чернеющим во тьме дубом стоял Сеславин. На голове у него был венок из листьев, а в руке — проросший ростками тяжелый посох, набалдашник которого зорко смотрел во тьму горящими глазами. Он казался скорее задумчивым, чем печальным. Ярвенна не могла разглядеть его лица, но они так хорошо знали друг друга, что она узнала его и поняла его настроение по одним очертаниям фигуры. Забыв о запрете, она готова была шагнуть в сопределье. Но раньше, чем она сделала это, Сеславин растворился во мгле. Это был такой же призрак, как богатырь Стиврат или древние воины.
Сеславин объявил сухую голодовку. Он требовал, чтобы официально вынесенный ему смертный приговор был на деле приведен в исполнение.
На допросе Армилл велел испытать на нем новую версию сыворотки «х-2а».
— Ваша раса обладает врожденной способностью к молекулярной транспортации, поставленной на семантическую основу — эти ваши алтари из металлов и растений, — сказал ему Армилл. — Но ты уже убедился, что мы не дадим тебе уйти?
Сеславина подготовили к опыту, усадили в кресло и зафиксировали.
— У тебя, как всегда, есть выбор, — объяснил глава Ведомства, подойдя к креслу вплотную. — Ты добровольно участвуешь в опытах. Не сопротивляешься сканированию мыслей и прочим нашим способам получить информацию. Это тебя не освободит от болезненных ощущений, потому что нам необходимо хорошо изучить возможности будущего врага: твою устойчивость к боли, холоду и жаре, химическим препаратам, различным ментальным воздействиям. Но если ты будешь сотрудничать, мы постараемся причинить твоему телу и личности как можно меньше разрушений. По окончании опытов гарантируем жизнь, — Армилл наклонился над Сеславином и многозначительно понизил голос. — Не хочешь — учти: мы можем снять с этого кресла полутруп, а уже завтра ты будешь готов к повторению. Подумай о возможностях нашей медицины. Мы посмотрим, что у тебя внутри, иномирец, разберем и соберем тебя столько раз, сколько нам будет нужно. Сегодня начнем с испытания новой версии сыворотки правды: я хочу знать, что ваши землепроходцы уже успели натворить на Земле, и как вы надеетесь добраться до паразита. Ты все понял?..
Сеславин так стиснул зубы, что не сразу смог разжать их. Для всей Земли он уже казнен "гуманной казнью", через смертельную инъекцию. Что бы с ним ни сделали, об этом никто даже не узнает.
— Я не сотрудничаю… — обреченно повторил Сеславин то, что чаще всего ему приходилось говорить все последнее время.
Он вздрогнул, ощутив, как ему в вену вводят иглу. Дальше с ним собирались разговаривать только тогда, когда он, обработанный специалистами, уже не будет иметь собственной воли.