Первые несколько дней после бегства из Радомля Избрана не задумывалась над тем, куда они направляются. Ее заботило только то, чтобы уйти как можно дальше и затеряться в лесах. Зима не лето, двигаться можно лишь по замерзшим рекам, иначе завязнешь в снегу, поэтому у возможной погони все направления поиска будут наперечет. Хедин вел дружину, петляя по лесным речушкам, и дней за десять они ни разу не вышли к жилью. Дичи в лесу хватало, так что голодать не приходилось, но соль скоро кончилась, и княгиня с трудом могла заставить себя есть несоленое мясо. Самим варягам было все равно. Эти люди могли бы, не морщась, есть сырую рыбу или похлебку из лягушек, и то, что уже десять дней у них не было возможности умыться и переночевать под крышей, их совершенно не беспокоило.
Но Избрана вскоре уже готова была проклинать все на свете. Всю свою жизнь она провела в тереме среди служанок, и теперь, грязная, пропахшая дымом, с нерасчесанной косой, уставшая от постоянного холода и ночевок на еловом лапнике, положенном прямо на снег, она была противна сама себе. Ожидая погони, которая могла появиться в любую минуту, она даже не решалась снова надеть женскую одежду и была вынуждена терпеть собственный нелепый вид: в штанах, в больших мужских сапогах и широком коротком полушубке, она выглядела немногим лучше неуклюжего соломенного Ярилы, которого в летние праздники наряжают только для того, чтобы тут же растерзать[18].
От жалоб и сожалений ее удерживали только гордость и сознание, что она сама так решила и сама выбрала именно этот путь. Она скорее согласилась бы замерзнуть в лесу, чем позволить навязать себе чужую волю.
— Куда мы идем? — однажды спросила она Хедина. — Я все время жду погони. Ты знаешь в этих краях хоть какое-нибудь укрытие?
Был еще один темный и холодный вечер из вереницы таких же вечеров. Дружина выбрала поляну для ночлега, нарубила веток, а для княгини сделали нечто вроде шалаша под низко опущенными лапами старой ели. От ветра он еще спасал, но от мороза — ничуть, и Избрана с содроганием думала, что ей опять предстоит холодная ночь — когда кончик носа, высунутый из-под вонючей шкуры, замерзает до бесчувствия. На стены шалаша варяги набросали снега, а внутрь, пока Избрана сидела у костра, Хедин послал Эйнара и Сиггейра, «чтобы надышали».
— Нас не будут искать в этой стороне, — ответил варяг. — Нас будут выслеживать в направлении Смоленска или каких-нибудь ваших городов.
— А мы куда идем? — Избрана огляделась, хотя это все равно ей не помогало. Она совершенно не умела определять направление в лесу.
— А мы идем к плесковским кривичам.
— Зачем? — изумилась княгиня.
До этого она думала, что Хедин бесцельно кружит по лесам, чтобы сбить погоню со следа, но конечной их целью будет все-таки Смоленск или какой-то из своих городов.
— А затем, что только там тебя не достанет твой брат Зимобор и его новый родич Столпомир.
— Но я должна быть в Смоленске! Там все наши люди, там...
— В Смоленске ты больше не княгиня, и ты это знаешь не хуже меня, только не хочешь признаться. Все смоленские бояре давно ждали, когда ты споткнешься и дашь им повод сбросить власть женщины. Каждый из них у себя дома подчиняется своей жене, как же они еще и в княжеской гриднице будут подчиняться женщине! — Хедин ухмыльнулся. — Ты проиграла битву, а твой брат ее выиграл. Теперь его встретят в Смоленске как князя.
— Но есть же другие города! — Избрана с трудом дышала от гнева и обиды, но понимала, что варяг прав.
— В других городах ты сможешь оставаться до тех пор, пока твой брат тебе это позволит. То есть и там ты будешь в его власти. А он не такой дурак, чтобы не научиться на собственных ошибках. Больше он не даст тебе воли. Я бы на его месте предложил тебе выбор: или ты выходишь замуж за того, кого он укажет, или отправляешься служить богиням в какое-нибудь из уважаемых и далеких от Смоленска святилищ. Тебе это нравится?
— Нет!
— Вот и я подумал, что тебе это не понравится, — невозмутимо согласился Хедин. — Я ведь знаю тебя, княгиня, мы с тобой знакомы не первый год. А твой брат очень обрадуется мысли выдать тебя не за кого-нибудь, а за Столпомира. Ему ведь тоже нужно получше скрепить этот союз, который сделал его князем. А Столпомир обрадуется случаю получить такую знатную, к тому же молодую и красивую жену. У него давно умерла жена, а дети погибли, у него нет наследников, и ему нужны новые дети от знатной жены, чтобы он мог оставить им свой престол. Так что этим союзом все останутся довольны. Он даже для тебя был бы совсем не худшим выходом из положения, если бы ты не была так упряма и своевольна. Но ты ведь никогда не смиришься с тем, что тебе навязали против твоей воли, и будешь всю жизнь несчастна, если не сможешь отомстить. А мстить своему мужу и отцу своих детей... Гудрун уже пробовала, только это никому счастья не принесло[19].
— Но что мне делать у плесковских кривичей? — спросила Избрана. Ее задело то, что Хедин так открыто говорит с ней об ее упрямстве и своеволии, но она знала, что он прав. — Можно подумать, что там мне очень обрадуются! Мы с ними даже не в родстве! И мой отец с ними воевал, и дед с ними воевал, и даже прадед воевал!
— И это даже хорошо! — Хедин кивнул с таким удовлетворением, как будто тут и впрямь было что-то хорошее. — Я слышал, что плесковскому князю Вольгасту в последние годы не везло. Его жена умерла в первый голодный год от какой-то повальной болезни, потом он посватался к дочери латгальского князя и даже был с ней обручен, но она обманула его и вышла за другого. Короче, князь Вольгаст сейчас обижен и зол на весь свет.
— И поэтому я должна к нему ехать! — с издевкой подхватила Избрана.
— Поэтому! — подтвердил Хедин. — У тебя сейчас тоже врагов гораздо больше, чем друзей, вы с ним друг друга поймете. А дальше возможно вот что. Ты меня слушаешь?
— А кого же еще мне слушать? — отозвалась Избрана, не отрывая мрачного взгляда от огня.
— Так вот. Если тебе еще не надоело воевать, то ты можешь попросить у Вольгаста войска, как твой брат попросил у Столпомира. Конечно, он тебе поможет не задаром, и какую-то часть земли придется ему отдать, но это лучше, чем лишиться всего. А если тебе надоело воевать или если князь Вольгаст не захочет идти в поход и ради чужих земель подставлять под меч свою голову, то ты можешь просто выйти за него замуж.
— Что? — Избрана широко раскрыла глаза. — Просто? Что значит — просто выйти за него замуж?
— Конечно. — Хедин поднялся, взял из кучи мерзлого хвороста толстый сук, с хрустом переломил о колено и бросил в костер. Избрана поморщилась, уклоняясь от тучи искр и золы. — Он остался без невесты, и теперь ему нужна другая, не менее знатная. Иначе он будет опозорен. А ты ничуть не хуже нее. И ваш брак будет очень удачным выходом и для тебя, и для него, и для нас.
— Для вас?
— Для меня и для ребят. — Хедин кивнул на дружину, которая тесными кругами сидела возле нескольких костров. Где-то спорили, где-то играли в кости на маленькой походной доске, а у дальнего костра Лейдольв Скальд уже который вечер подряд тянул длиннющую песнь про древнего конунга Хативульфа и троих его сыновей. — Нам ведь тоже не слишком нравится жить в лесу. Мы хотим иметь хороший теплый дом, хорошее мясо на вертеле, пиво в бочонке и серебро в кошельке. Мы заслужили это, Фенрир меня возьми! И ты дашь нам это — не в Смоленске, так в Плескове. Это нам все равно. Когда ты станешь княгиней в Плескове, ты снова сможешь содержать собственную дружину.
— Так ты, значит, все это время заботился о себе! — Избрана уколола его гневным взглядом.
— А не заботится о себе только дурак! — Хедин ничуть не смутился. — Будь я дураком, я бы не дожил до таких лет. У твоего брата нам нечего ждать хорошего. Он ведь не забыл, как его тогда вечером встретили возле курганов.
— Так ты сам сбежал из Смоленска! А я думала, что ты предан мне! Ведь я спасла тебя от виселицы, ты не забыл?
— Не забыл. Я никогда ничего не забываю, ни хорошего, ни плохого. Чем ты недовольна? Что еще я и ребята должны были для тебя сделать? Мы увезли тебя от твоих врагов, прячем тебя и везем туда, где ты устроишься получше. Ты приедешь не одна, как нищенка, а со своей дружиной. И если нас плохо встретят, мы силой заставим уважать и нас, и тебя! А клясться, что мы готовы на смерть ради твоих прекрасных глаз, — кому это надо? Мы верим в тебя, а это уже немало. Мы верим, что, в конце концов, ты обеспечишь нам и кров, и еду, и уважение. Мы продолжаем считать тебя своим вождем, хотя ты женщина и проиграла войну! Мы преданы тебе гораздо больше, чем твои смоленские бояре! И если тебе этого мало, то ты не так умна, как я о тебе думал.
— Этого хватит, — обронила Избрана.
Он опять был прав. Варяги остались с ней, когда свои ее предали. И глупо обвинять их в том, что они заботятся и о себе тоже.
— А если он не захочет на мне жениться? — спросила она чуть погодя.
— Тогда наши дороги разойдутся. Там в Плескове есть святилище, которым заправляют женщины княжеского рода. Ты пойдешь туда, а мы найдем себе другого вождя. Там же близко море. А на море есть и купцы, и морские конунги[20].
Избрана помолчала. Вот она и оказалась не хозяйкой, а пленницей собственной дружины.
— Но ведь это получается ничем не лучше! — в сердцах воскликнула она. — Ничуть не лучше того, от чего я уехала! Брат выдал бы меня за Столпомира, а вы хотите выдать за Вольгаста, а я не хочу выходить ни за того, ни за другого!
— Разница есть! — весомо поправил Хедин. — За Столпомира тебя выдавали силой, а за Вольгаста ты выйдешь по собственной воле. Ты сильна духом, и ты сможешь заставить себя сделать то, чего требует твоя честь. И чем выше цену человек платит, тем больше ему достается почета и уважения! Ты думаешь Скане было легко войти в горящий дом, чтобы погибнуть с мужем, которого она ненавидела? Или Брюнхильд легко решилась подстроить убийство Сигурда, которого она любила так сильно, что без него сама не хотела жить? Или королеве Асе было очень приятно поджечь дом, в котором была она сама, ее старый отец и вся дружина, а за стенами стояло вражеское войско? Подумай об этом, а если забыла, то мы сейчас свистнем Лейдольву и он тебе заново споет про них. По сравнению с этим твой жребий — тьфу, легче легкого. Тебе предлагается брак с равным по происхождению женихом, почетное положение, для которого ты рождена. Ты уже пробовала быть конунгом и убедилась, что это не по тебе, — так стань женой и матерью конунгов, это у тебя получится лучше! Даже если это для тебя жертва — осознай, что это необходимо, и решись, для этого у тебя хватит и ума, и силы. Заставить себя самому гораздо почетнее, чем ждать, пока тебя заставят другие. А повоевать с братом вы успеете и потом, когда будет более подходящее время. С местью не надо торопиться. Главное, не уронить своей чести. А к тому, кто сохранил честь, приходит и удача.
Избрана слушала его молча, не отрывая глаз от огня. Да, по сравнению с героинями варяжских сказаний ее судьба была совсем легкой. Хедин убеждал ее, что она сама решилась выйти за Вольгаста плесковского, а значит, это гораздо легче, чем выйти за полотеского князя, подчиняясь чужой воле. И она уже верила, что действительно сама так захотела и может гордиться силой своего духа. Думать иначе теперь, когда у нее не осталось других утешений, было бы слишком унизительно.
Когда они, наконец, выбрались на реку Великую, началась оттепель. Лед на реке местами был ненадежным, изобиловал полыньями, и часто приходилось пробираться по грязным, топким берегам. Избрана ехала верхом, но все равно за день совсем выбивалась из сил. Утешало ее только то, что теперь, скорее всего, погони можно было не опасаться.
На земле плесковских кривичей они отважились несколько раз переночевать под крышей. Не везде соглашались пускать на ночлег дружину из сорока человек, да еще и варягов, но два или три раза Избране все же удалось провести ночь на обычной постели, даже помывшись перед этим. И хотя жестким засаленным лежанкам было далеко до тех, к которым она привыкла, а в темных избушках и полуземлянках дым ел глаза, все же это было гораздо лучше, чем спать под открытым небом, и в такие вчера она была почти счастлива. Она уже боялась, что совсем одичает за время этого бесконечного путешествия и выйдет к людям, обросшая мхом или шерстью, как лешачиха. На нее, единственную женщину среди сорока мужчин, косились с удивлением и недоверием, но она никому ничего не собиралась объяснять и вообще не пускалась в разговоры с хозяевами.
Обдумав слова Хедина, Избрана убедилась в его правоте. Хитрый и опытный варяг все рассчитал. Древнейшей столицей северных кривичей был город Изборск, а Плесков до последнего времени мало чем отличался от обычного села. Лишь несколько десятилетий назад князь Вадимир, один из младших братьев изборского князя, то ли поссорившись с родней, то ли откликнувшись на просьбы плесковичей, которых одолевали внезапными набегами варяги, пришел туда на княжение и построил на мысу у слияния Псковы и Великой крепостную стену из деревянных срубов, превратив село в настоящий город. Нынешний князь, Волегость, которого варяги называли Вольгастом, был единственным сыном Владимира. Повзрослев, он закрепил свое положение женитьбой на одной из дочерей ладожского князя Гостомысла — той самой, что недавно умерла. Теперь, когда он лишился и жены, и поддержки Ладоги, жена из другого княжеского рода будет ему весьма кстати. Конечно, войти в изборский род для Избраны было бы почетнее, но нужна ли она в Изборске, имея из приданого только варяжскую дружину, которую надо кормить?
Одну из последних ночей они провели в городке Богумиле. Здесь уже имелся гостиный двор, где можно было разместить всех, и путники сделали остановку на целых три дня. Хедин погнал всю заросшую и одичавшую дружину в баню, потом велел чистить оружие, чинить обтрепанную одежду и вообще распорядился, чтобы «ребята» привели в достойный вид себя и свое снаряжение. Избрана за эти три дня отдохнула, женщины выстирали и починили ее платье, так что из Богумила она выехала уже более-менее похожей на княгиню. Конечно, она еще была бледна, но к ней вернулся почти по-прежнему уверенный и горделивый вид. Сейчас это было необходимо.
Кроме того, в Богумиле они собрали кое-какие сведения. Хозяева гостиного двора, привыкшие к тому, что все проезжие расспрашивают о новостях, рассказали, что осенью князь Волегость хотел было собрать войско, чтобы идти на летгалов — мстить тамошнему князю и его новому зятю за то, что у него отняли невесту. Но из сбора войска почти ничего не вышло: после двух голодных лет осталось не много людей, способных носить оружие, и собрать им припасы на дорогу было невозможно. В конце концов, князь Волегость ограничился посильной данью и ушел со своей ближней дружиной. Вернулся он уже или нет, в Богумиле не знали.
— Если он еще не вернулся, это хуже, — заметил Хедин. — Тогда придется ждать, а нам уже почти нечем. В смысле нечем жить. Тебе придется дожидаться его в святилище, а мы наймемся в охрану какого-нибудь купца. Но еще совсем зима, с купцами не густо. До весны нам будет трудновато дотянуть.
— Думаю, вы найдете выход, — обронила Избрана.
— Само собой, найдем. Если сорок вооруженных мужчин не найдут себе хлеба и мяса — это не мужчины, а слизняки, которым только и стоит подохнуть.
В последний раз они устроились ночевать в селе, где больше половины домов стояли пустыми. Где-то хозяева вымерли, а многих оставшихся, как рассказали уцелевшие, увезли заморские разбойники. Здесь ко всем бедам голодных годов прибавилась еще и эта: прослышав, какое несчастье ослабило южных соседей, «морские конунги» и даже просто конунги варяжских земель неоднократно приходили с моря, через Нарову и Чудское озеро, и увозили людей сотнями.
— Может, им еще и повезло, — рассуждала женщина, одна из оставшихся в селе. — Может, они там выжили, ведь их как-то кормили.
— А как же это допустил князь? — возмущалась Избрана. — Ведь они должны были пройти мимо Плескова? У него под носом увозят его собственных людей, а он сидит сложа руки!
— Говорят, его в Плескове не было, он тогда за своей невестой ездил. У них же свадьба была назначена, все сговорено, а он и знать не знал, что невесту уже другому отдали.
Завтра им предстояло увидеть, наконец, Плесков и, возможно, его властителя. От беспокойства Избрана плохо спала, хотя за последние месяцы привыкла ко всяким, чужим и неудобным, ночлегам. К тому же всю ночь в подполе что-то шуршало, скрипело, постанывало, подвывало — это давали знать о себе души умерших нехорошей смертью хозяев. Но после всего пережитого несколько неупокоенных душ вызывали у Избраны не страх, а только досаду: этих еще не хватало!
Наутро они отправились дальше, и еще задолго до сумерек увидели Плесков. Сначала вдоль берега Великой, по которому они ехали, начали попадаться рыбацкие избушки, потом целые порядки дворов, а впереди уже показался сам город — стена из деревянных срубов, опоясавшая узкий мыс. Перед детинцем вытянулись причалы для ладей. Сейчас они пустовали, хотя льда на реке не было и ветер нес резкий запах холодной воды.
Большинство домов выглядело заброшенными, людей почти не попадалось. Избрана забеспокоилась: после голодных годов большого оживления не наблюдалось нигде, но Плесков казался просто вымершим! Кое-где на улицах все-таки мелькали люди, однако, завидев большой вооруженный отряд, сразу прятались.
— Мы производим впечатление, это уже хорошо! — Хедин ухмылялся, стараясь ее подбодрить. — Может, все уцелевшие собрались в крепости? Я бы на месте князя согнал всех туда, чтобы хоть этих ветром не унесло.
— Если тут не погулял какой-нибудь черный мор, — заметил Хринг Сорока, обеспокоено озираясь. — Хотя вроде бы черепа под заборами не валяются...
— Тогда несло бы трупной вонью, — отозвался Стейн Грива. — Я видел во Фризии мор, я знаю, как это выглядит.
Однако перед самыми воротами детинца они наткнулись на целую толпу. Горели несколько костров, вокруг которых грелись десятка два мужчин, судя по виду, посадских жителей, вооруженных кто чем, в основном топорами и копьями.
— Э, а ворота-то закрыты! — воскликнул Эйнстейн Длинный.
Он был прав: городские ворота среди бела дня были закрыты, а по заборолу расхаживали несколько вооруженных кметей в кольчугах.
Появление неизвестного отряда переполошило и тех и других. Посадские сбились в кучу, выставив вперед рогатины и крепко сжимая топоры, что им мало помогло бы, вздумай приезжие на них напасть. Кмети на стене тоже забегали, оттуда послышались невнятные крики. Люди Хедина на всякий случай приготовились, но на них никто нападать не собирался. Скорее нападения ждали от них.
— Кто тут с кем воюет? — спросила озадаченная Избрана. — Они что, в осаде? И где же войско?
— Похоже, это оно и есть! — Гейр Упряжка ухмыльнулся и наконечником копья показал на посадских перед воротами. — Другого не видно.
От толпы тем временем отделились несколько человек.
— Похоже, у них и главный есть! — проницательно заметил Ингви Большой Кошель. — Ты бы поговорил с ними, Хедин.
Избрана осталась на месте, а Хедин и трое варягов вышли навстречу посадским. Те настороженно выставили копья, но Хедин протянул к ним руку ладонью вперед, показывая свои мирные намерения.
— Кто вы такие есть? — спросил один из посадских. На нем был очень потертый овчинный полушубок, зато на голове красовался настоящий железный шлем варяжского образца, с полумаской и даже выкованными из меди бровями. Правда, шлем был новому хозяину велик, а вместо подшлемника он использовал обычную шапку.
— Меня зовут Хедин, сын Асмунда, иначе Хедин Полуночник. Хотя едва ли вам мое имя что-то скажет, я никогда раньше здесь не бывал. Это все — мои люди, и еще с нами знатная женщина, имя которой вам пока знать ни к чему. А кто вы такие и почему ворота закрыты?
— А вы откудова будете? — вместо ответа опять спросил посадский в шлеме.
— Мы приехали из земель днепровских кривичей, из Смоленска. Ты слышал про него?
— И к кому такому путь держите?
— К князю Вольгасту. Он вернулся? И скажешь ты мне, наконец, почему закрыты ворота? Я терпелив, но, когда мне долго не отвечают, могу сильно огорчить!
— К князю Вольге? — Посадский удивился и по привычке хотел почесать затылок, но рука наткнулась на железо шлема и отдернулась. — Так вы не знаете, что его у нас нету больше, Волегостя Вадимирича-то? — недоверчиво спросил посадский.
— Как — нет? — Хедин поднял брови. — Он еще не вернулся?
— Так и не вернется. Убили его там.
— Убили? — повторил Хедин. Не оборачиваясь, он сделал знак рукой, и Избрана подъехала ближе. — Кто?
— Ну, кто на его невесте женился. Говорят, князь Вольга-то ее украсть пытался, а тот догнал и убил. Даже костей нам не отдали, в курган положить нечего. Видно, огневались боги. И то, огневаются — жертвы приносить нечего, скотины, припасов нет.
— Вот это дела! — пробормотал Гейр, а Эйнстейн протяжно свистнул.
Избрана промолчала, только крепче сжала поводья. От этой новости у нее похолодело внутри. Он убит, тот, у кого она надеялась найти помощь или хотя бы приют. И что же теперь? Ехать в Изборск? В Ладогу? Вот уж где ей нечего делать — ладожанам совершенно необходим мир со Смоленском, потому что от него зависит их торговля и ради свободного выхода на Днепр они с удовольствием сами отвезут ее Зимобору...
— А кто в городе? — Хедин кивнул на забороло, где тоже собралась толпа, внимательно за ними наблюдавшая.
— А там воевода Хотобуд. Да вон он сам! — Посадский кивнул на стену, где среди кметей поблескивал шлем с золочеными накладками. И тот шлем был тоже варяжской работы.
— А от кого он заперся? Что-то я не вижу осаждающего войска. — Хедин огляделся.
— От нас.
— От вас? — Варяг ухмыльнулся.
— Нас не так уж мало. Здесь только стража очередная, у нас в день две стражи и в ночь две. Я — Новина, староста Гончарной улицы, в этой страже я старший. На закате Бобрец с кузнецами меня сменит. У нас почти пять десятков, и оружия кое-какая есть. Да Твердята еще со своими, они ночью больше сторожат.
— Пять десятков... где? — не удержалась Избрана.
— В Плескове. — Новина окинул женщину пристальным взглядом, но ничего не спросил.
Приезжие помолчали. Ополчение Плескова составляет пять десятков человек, и они считают, что это много! Для вчерашнего села, конечно, много. Но для княжеского города это ничто!
— Так кто засел в детинце и что случилось? — спросила Избрана. — Объясните толком.
— Там засел воевода Хотобуд, — повторил Новина. — Ас ним наш князь.
— Но ты же только что сказал, что он убит!
— Не князь Вольга, а другой, новый. Сын его, Вадимир Волегостич. Мал он еще, десять годов едва сравнялось, да других нету никого, от всего рода он один остался. А мы, то есть отцы и деды наши, когда князя Вадиму Старого на княжение звали, ряд такой ему дали, чтобы, значит, других князей не звать и не искать, а его потомство чтобы одно владело нами. Вот ряд свой и соблюдаем. Один у князя Вадимы Старого был сын, князь Вольга, он нами владел, у князя Вольги один сын — он нами владеть один должен. Мы свое слово держим. Ведь богами клялись и чурами своими, ходу назад, значит, нету. А Хотобуд вон что задумал!
— Что он задумал? Хочет сам быть князем? — Избране мимолетно вспомнился Секач.
— Оно и есть. Он князев кормилец, а теперь захотел и воеводой стать. А пока князь мал, сам Хотобуд, считай, над нами князем будет. А мы его не желаем! Дурак он, прости Сварог, а руки загребущие. Всех нас в холопы заберет, дай ему власть.
— Да и князя на своей дочери женить желает! — добавил один из стоявших рядом с Новиной. Видя, что пришельцы настроены мирно, плесковцы немного оживились.
— А дочери его все семнадцать, какая же она ему пара! — воскликнул еще кто-то, и толпа загудела.
— Она горбатая, потому он ее и не выдал до сих пор! А теперь хотел за князя пристроить!
— Вече ему отказало, а он возьми да воеводу убей! — продолжал Новина, перекрикивая своих людей. — Прямо битва была его дружины и Мирославовой, чуть не перебил все вече, кто успел за ворота выбежать, тот только и уцелел. Зятя моего зарубили, вот, мести ищу! Теперь он, собака, в детинце заперся. Все бы ничего, да ведь и князь с ним. Как бы не сделал чего худого, князь-то ведь еще дитя, за себя постоять не может. Сирота он теперь. — Новина вздохнул. — У меня внучок вот, что тоже теперь сирота, ему как раз однолеток. Мы ему, князю Вадиме-то младшему, одни теперь родители. Не дадим в обиду сироту. Ведь богами клялись... А Хотобуд его не выпускает, пока, говорит, все ему не дадим, чего хочет, не выпустит.
— Ну, уже не все... — прибавил голос из толпы.
— А, да. Кроме дочери, — вспомнил Новина.
— А что с ней? — полюбопытствовал Хедин.
— Его двор люди разнесли, когда он в детинце заперся. Что оставалось, разграбили, а дочь утопили. — Новина кивнул на угрюмую серую реку. — Чтобы, значит...
— А прежний воевода убит? — уточнила Избрана.
— Убит.
— В Плескове есть хоть какая-то власть?
— Пока мы, старосты, а еще святилище. — Новина кивнул за реку, где тоже на мысу возвышался вал и частокол святилища с коровьими черепами на кольях. — Там правит сейчас Огняна, князю Вольге она тетка, а князю Вадиме Старому она сестра была.
— Обещала Хотобуда проклясть, если ворота не откроет, — опять прибавил голос из толпы.
— А если, значит, мы князя своего не выручим, нам Изборск нового князя даст, — продолжал Новина. — А мы нового не хотим, потому как Вадиме Старому клялись...
Избрана не дослушала: ей уже все было ясно.
— Надо идти туда. — Она повернулась к Хедину. Из всей верхушки когда-то многолюдного и сильного города оставалась только княжна-жрица, и в ней Избрана видела единственную достойную себя собеседницу.
— Пойдем, — согласился Хедин и огляделся. — Если нас пропустят эти милые люди.
Но те, кто стоял вокруг них, переглянулись и решительно сомкнули строй, выставив вперед копья. Строй их никуда не годился, и варягам ничего не стоило бы его прорвать, но Избрана желала по возможности договориться мирно.
— Зачем вам в святилище? — спросил Новина, воинственно глядя на них из-под своего щегольского шлема, который смотрелся на нем так странно и неуместно.
— Мне нужно повидать старшую жрицу, — ответила Избрана. — Пропустите нас. Мы не причиним ей вреда.
— Пусть сама скажет, допустит вас или как, — решил Новина. — Космина, беги, скажи ей. Если скажет, что можно пустить, — пойдете.
Гонец убежал, а дружина тем временем расположилась немного отдохнуть. Но оружия из рук варяги не выпускали и бдительно следили за плесковцами, а те не менее бдительно следили за чужаками.
Избрана уже подумывала, не занять ли какой-нибудь из пустующих домов возле пристани и не устроиться ли на отдых более основательно, когда посланный наконец вернулся.
— Жрица спрашивает, кто эта женщина, которая хочет с ней говорить! — объявил он.
— Я... А ты так и будешь бегать туда-сюда? — спросила Избрана. — А нам ждать здесь до самой ночи? Лучше я сама пойду! — Она строго оглядела толпу, и под ее взглядом никто не посмел возразить. — Если вы опасаетесь моей дружины, то я пойду одна!
Хедин открыл было рот, но Избрана бросила ему быстрый взгляд — и он смолчал. Хитрый варяг видел, что решительность и твердость гостьи производят сильное впечатление на плесковцев, и посчитал неуместным возражать. В самом деле, в святилище ей едва ли грозит опасность, а повидаться с жрицей стоит поскорее.
— Когда будешь с ней разговаривать, помни, что у тебя за спиной сорок вооруженных мужчин, — шепнул княгине Хедин на северном языке. — По нынешним временам это даже очень много. Если повести себя умно, то в обмен на нашу помощь можно много чего выторговать.
— Помощь! — только и сказала Избрана. Она явилась сюда просить помощи, а выходит так, что ей предстоит ее оказывать! Судьба еще раз усмехнулась своим переменчивым ликом, но Избрана уже разучилась удивляться.
Новина выделил Избране троих сопровождающих, и она поехала в обратную сторону. Оставив лошадь, она села в лодку, и провожатые перевезли ее на другой беpeг Великой, к святилищу. От берега к нему вела настоящая дорога: через равные промежутки с двух сторон стояли деревянные идолы в человеческий рост, изображавшие умерших предков, вдоль цепи которых ныне живущие приближаются к божеству. На частоколе красовались вылизанные ветрами и дождями коровьи черепа. Избрана вспомнила старое смоленское святилище, украшенное подобным же образом черепами прежних Сварожьих коней, и прибодрилась. В конце концов, она и та женщина, которая здесь правит, равны происхождением и воспитанием. Теперь, когда каждая из них осталась одна перед многочисленными бедами, они обязательно договорятся.
В открытых воротах стояла женщина, какая-то из младших жриц.
— Да пребудет всегда сила Рода и Рожаниц на этом месте! — сказала Избрана, остановившись в трех шагах перед ней. — Я хочу видеть старшую жрицу.
— Да будет с тобой благословение Рода! — ответила женщина. — Кто ты?
— Я — Избрана, дочь Велебора и Дубравки, смоленская княгиня.
Глаза женщины широко раскрылись, но она ничего не сказала и исчезла. Через некоторое время между приоткрытых воротных створок показалась новая фигура. Это была высокая и худощавая немолодая женщина, и ее совершенно седые длинные волосы были распущены в знак того, что она посвящает себя только служению божествам. Держалась она прямо и гордо, голубые глаза смотрели умно и ясно, а выражение морщинистого лица было открытым и уверенным. Жрица была одета в белую рубаху, накидку из собольего меха и красный плащ с золотой застежкой, со вписанным в круг золотым соколом. Она сразу заметила на груди Избраны почти такую же — только представители княжеских кривичских родов могли носить этот знак своего небесного покровителя, — а потом взглянула в лицо гостье. Просто одетая и усталая после долгого путешествия, Избрана и сейчас оставалась княгиней из рода Перуна и Прерады, и лицо старой жрицы смягчилось.
— Неужели к нам пришла сама княгиня Смоленска? — спросила она. — Трудно было поверить своим ушам, услышавшим эту весть, но не поверить своим глазам я не могу. Да будет с тобой благословение Сварога и Макоши, дочь моя. Проходи.
Она отошла от ворот, и Избрана последовала за ней. Идолы здесь помещались не на открытой площадке, а внутри постройки, но Избрана лишь мельком оглядела деревянную резьбу столбов, обходя храм. На пороге дома, где жили жрицы, ее уже ждали четыре или пять женщин. По размерам просторной избы было видно, что она рассчитана на гораздо большее количество жительниц, но голодные годы и здесь собрали свою дань. Причем все жрицы были стары — как видно, молодых и красивых увезли варяги, а на их места пришли осиротевшие старухи, потерявшие детей и внуков. Среди этих усталых старух Избрана была как солнечный лучик среди сугробов — и ей немедленно захотелось что-то сделать для них, принести в это горькое место хоть чуть-чуть молодости и силы.
Внутри горел огонь в очаге, было тепло. Избрану усадили к столу, предложили ей молока и хлеба — серого, жесткого, но все же хлеба. Молоко было налито в старинный, тяжелый серебряный кубок греческой работы, с голубыми и красными самоцветными камнями. Избрана взялась за него обеими руками: и кубок, сохранившийся несмотря на голод и разбойные набеги, и молоко казались ей чем-то удивительным.
— Так это правда, что князь Волегость погиб? — Избрана отпила немного молока и посмотрела на жрицу. — Там у ворот мне сказали, что он хотел отбить свою бывшую невесту...
— Да, он сделал то, что каждый год пытается сделать Велес, осенью похищающий Лелю. И каждую весну Перун настигает врага, и светлая богиня снова выходит в мир, чтобы дарить радость и процветание земле... — напевно отозвалась жрица, и глаза ее затуманились. В любом событии она привыкла видеть отражение тех сил и законов, которые правят вселенной, и потому ей все было ясно наперед. — Я говорила ему, что Велес терпит поражение и будет терпеть его, пока стоит мир, но он не послушал меня. Я спрашивала богов, вынимала для него резы, и выпала ему реза Нужда — знак Велеса, бога Нави. Ему выпал знак запрета, но он не внял голосу бога. Гордость ослепила его, он хотел непременно получить ту женщину, которую ему обещали, и не заметил, когда встал на путь Нави. Реза Нужда — знак запрета, но и знамение того, что душой его завладела тьма. Реза Нужда — знак неотвратимости. Князь Волегость был обречен. И он стал нашей жертвой, величайшей жертвой, которую могло принести богам племя кривичей. Князь Волегость остался в чужой земле, погас священный огонь, и нет у нас князя, чтобы разжечь его вновь.
— Но я слышала, у вас есть его сын?
— Да, есть, князь Вадимир, сын Волегостя и Ильмеры, да будет путь ее легок в садах Сварога. Ему всего десять лет, но он законный наследник плесковских князей. Но только через два года мы сможем вручить ему княжеский меч. А теперь он в руках Хотобуда. Но расскажи же мне, почему ты приехала? — Жрица пристально взглянула на Избрану. — Думается мне, смоленская княгиня не для того отправилась зимой в такую даль, чтобы узнать наши новости.
— Я хотела попросить помощи у князя Волегостя, — ответила Избрана и опустила глаза. — Мне... пришлось тяжело в последнее время... У нас... случилась война с князем Столпомиром полотеским... Мой брат... Мои люди побоялись, что проиграют войну и им всем придется плохо, и захотели заключить мир со Столпомиром любой ценой. И они решили, что хорошей ценой за это буду я. Они хотели предложить меня в жены князю Столпомиру, не спрашивая моего согласия.
— Но разве ты не дала бы согласия, если от этого зависели бы мир и благополучие твоей земли? — спросила жрица. Она понимала, что узнала еще далеко не все. — Ведь твой долг как княгини был в том, чтобы добыть мир для своего народа, даже если ценой за него будет твоя свобода.
— Я решилась бы на это, если бы... Если бы... — Избрана никак не могла выговорить, что уже не была к тому времени княгиней в своей земле. — Мой брат Зимобор... Он... Он стал союзником Столпомира, и смоленского князя люди видели теперь уже в нем. Земле смолян моя жертва уже ничего не дала бы, а для меня этот брак стал бы изгнанием и больше ничем. Я потеряла бы и престол, и свободу. А так я потеряла пока только престол.
— Так, значит, тебе пришлось бежать из собственной земли?
Не поднимая головы, Избрана кивнула. Жрица не слишком удивилась. Она была дочерью и внучкой князей и выросла на подобных историях.
— И сейчас в Смоленске правит твой брат Зимобор? — уточнила она.
— Не знаю. Видимо, да. Когда я ушла, он еще не вернулся, но он был в войске Столпомира, которое захватывало наши земли. Возможно, что сейчас он уже в Смоленске.
Огняна помолчала. Она хорошо понимала Избрану и сочувствовала ей, но обе женщины были почти одинаково бессильны перед плотным строем враждебных обстоятельств.
— Всем нам Перун дал не много удачи, — наконец сказала жрица. — Пока я могу предложить тебе только приют в доме Рода и Макоши. Даже если твой брат будет тебя преследовать, здесь ты будешь в безопасности. Женщина твоего происхождения может занять среди нас достойное место. Тем более что у меня нет наследниц, родных мне по крови... Но что будет происходить в Плескове, даже я пока не могу тебе сказать.
— Но ведь я приехала не одна. — Избрана снова подняла глаза. — У меня есть дружина из сорока человек, и каждый из них стоит двоих. И если плесковский князь во вражеских руках, мы сделаем все, чтобы освободить его. Все это варяги, но они отличные и надежные воины. И надежные люди, — тише добавила она, вспомнив, что варяги с их продаваемой за серебро отвагой остались верны ей, когда свои ее предали.
— Вот как! У тебя есть дружина! — Жрица оживилась, ее глаза заблестели. — Так что же ты сразу... Где они?
— Остались у ворот.
— Те, в детинце, их уже видели?
— Видели. Мы ведь подъехали прямо к нему.
— Жаль! — Огняна покачала головой. — Ну, да вы же не знали. Ничего! Сорок человек, о которых Хотобуд знает, все-таки гораздо лучше, чем ничего.
— А у него в детинце много людей?
— Своей дружины и тех, кто к нему присоединился, всего с полсотни человек. Но ведь и у старост почти пять десятков. И есть еще Твердята, десятник воеводы Мирослава. Самого Мирослава Хотобуд убил на вече, но из его дружины семнадцать человек уцелело, и сейчас это наши лучшие воины.
— Но Хотобуд за стеной.
— И нам нельзя терять времени. Если он вас видел, он тоже не дремлет и думает сейчас, что ему делать. Эй, те трое еще стоят у ворот? — спросила Огняна у младших жриц. — Пусть бегут к детинцу и позовут сюда старост и десятников княгининой дружины. И Твердяту!
— Хватит одного человека — скажите, что я приглашаю Хедина, — уточнила Избрана и спросила у Огняны: — Я прикажу моим людям занять несколько пустых дворов?
— Конечно, у нас теперь полным-полно свободного места. Вот только с припасами не густо. Я прикажу наловить вам рыбы.
— А в детинце есть припасы?
— Есть кое-что, князь Волегость закупил хлеба за морем. Поэтому Хотобуд может сидеть там еще долго, а вот мы не можем ждать.
Вскоре явился Хедин, а с ним Твердята, с которым варяг успел не только познакомиться, но и найти общий язык. Чуть позже пришли еще трое старост, в том числе Новина, который уже сдал дозор у моста кузнецам. До вечера они проговорили, потом старосты отправились готовить своих людей, а Избрану Хедин отвел в гостевой дом на пристани, построенный еще князем Вадимиром Старым для торговых гостей. Его люди уже разожгли там огонь в очагах и натаскали лапника на лежанки.
И впервые за много, много дней Избрана уснула почти с таким же удовольствием, как в богатой горнице смоленского терема. Этот чужой, холодный, полумертвый город нуждался в ней, и оттого она почувствовала себя здесь дома даже больше, чем когда-то в Смоленске.
Хитрый Хедин считал, что необходимо выждать, поэтому три дня почти ничего не предпринимали. Варяги отдыхали, не показываясь из гостевого дома, Избрана проводила время в святилище, и засевшие в детинце могли думать, что неизвестные им пришельцы уже покинули Плесков. Между тем Хедин, напялив драный полушубок и войлочный колпак, какие носили здешние простолюдины, ходил по посаду и разъяснял ополчению его задачу. При том, как мало сил у них было, от слаженных и выверенных действий зависел успех всего дела.
Жрица Огняна через день после их приезда пришла к воротам детинца и вызвала воеводу Хотобуда. Хедин, спрятавшись в толпе посадских, наблюдал за своим противником. Огняна завела разговор, который велся между ними уже неоднократно: то стыдила воеводу, то грозила гневом богов, но Хотобуд, обозленный разграблением своего двора и гибелью семьи, теперь был еще менее склонен идти на уступки, чем прежде. Теперь он хотел, чтобы на то время, пока юный князь не достигнет хотя бы двенадцатилетнего возраста, его, воеводу, признали единовластным правителем плесковских кривичей.
— Ты, жрица, не можешь править державой, ты старая женщина, твое дело — молиться! — кричал он со стены. — Кто будет править кривичами? Вот эти посадские неумытые рыла? Кто защитит тебя, их, святилище, да и самого князя Вадима, если здесь больше нет мужчин?
— Плесков клялся князю Вадиму Старому, что не примет и не даст власти над собою никому, кроме его потомков! — отвечала Огняна. — И мы не нарушим клятву, иначе нас проклянут боги.
— Головы дурные! Ведь я все как надо хотел — взял бы князь мою дочь в жены, и были бы их дети потомками Вадима Старого, чего еще надо? Ну, подождала бы она князя года три-четыре, не развалилась бы! А вы, сволочи недобитые...
— Ты сам навлек на себя гнев плесковцев.
— Да от Плескова ни одной собаки не останется, если будем ждать, пока малец подрастет! Изборский князь опять на нас пасть раззявил, небось между своими сыновьями выбирает, кому из них у нас сидеть! Так и так свою клятву нарушите, только я же миром хотел! Не захотели миром, дурни немытые, теперь придет к вам князь Славомысл! В Изборске-то не потерпят, чтобы такой город мальчонке достался!
— Изборские обещали, что не будут...
— Не сегодня-завтра опять варяги придут! — кричал Хотобуд, не слушая женщину. — Потом полотеские или ладожские князья, или латгалы, или чудь, или еще какая хрень — всех вас убьют, а нет, так в холопы продадут! А кто останется, тот от голода сдохнет! Здесь будет пустыня и волчий вой! Я — последний, кто этот город может спасти, а ты упрямишься, метла старая! Тьфу! — Выведенный из терпения воевода сплюнул со стены.
Огняна молчала, не отвечая на эти поношения.
— Что молчишь? — Даже ее молчание раздражало воеводу. — Я знаю, почему ты молчишь! Ты сама хочешь князя в руки забрать и растить, приучить всегда тебе в рот смотреть! Сама править хочешь, вот и мне не даешь! А с варягами как воевать будешь, ты подумала своим бабьим умом?
— Я происхожу из рода плесковский князей, и кого же слушаться отроку из моего рода, моему же внучатому племяннику, как не меня? — отозвалась Огняна. — У тебя нет никаких прав на власть, воевода Хотобуд, сколько бы ты ни кричал. Никто ведь не знает, удастся ли ребенку дожить до возраста мужчины, если он будет в твоей власти. У тебя есть еще дети и могут быть еще, поэтому ты захочешь перетянуть власть в свой род, и тогда плесковские кривичи погибнут, потому что лишатся благословения Рода и Макоши.
— Ну а если князь Вадимир умрет раньше, чем повзрос... — в запальчивости начал Хотобуд, но прикусил язык, поняв, что проговорился.
По толпе посадских пролетел гневный и негодующий гул, но Огняна и бровью не повела: она давно разгадала честолюбивые мечты и черные замыслы воеводы.
— Если род Вадима Старого на нашей земле прервется, то мы поищем себе князя, в Изборске, — твердо ответила она. — Ибо лучше отдать нашу землю потомкам Словена[21], чем передать ее в руки недостойных — вроде тебя, воевода! И не вздумай даже тронуть Вадимира, а потом выдавать это за болезнь или несчастный случай. Если он погибнет, не достигнув возраста, здесь будут править потомки других кривичских князей, но не твои. Скорее я сама прокляну эту землю и брошу меч Сварога в Великую, чем позволю прикоснуться к нему недостойным и нечистым рукам!
Они, конечно, ни до чего не договорились, но такой цели и не ставилось. Требовалось всего лишь показать Хотобуду, что ничего не изменилось, что жрица по-прежнему осталась единственным его соперником и не имеет никакой помощи со стороны.
За эти три дня посадские сколотили восемь штук лестниц, с таким расчетом, чтобы доставали до верхнего края стены. Это тоже подсказал Хедин, который еще в молодости участвовал в набегах на богатые британские монастыри.
Глухой ночью на четвертые сутки, когда все подозрения (и те, кто их мог питать) уже крепко спали, Хедин привел своих людей к детинцу. Гудящий над берегом ветер заглушал все звуки. Посадская стража, как всегда, несла дозор у ворот. Горели костры, посадские вой, вооруженные копьями, прохаживались туда-сюда, кутались в плащи от влажного холодного ветра. Безо всяких знаков и сигналов варяги, приставив к стене лестницы, полезли вверх. По всей окружности заборола воевода Хотобуд расставил людей, но в эту холодную ночь все они прятались от промозглого ветра внизу. На это Хедин и рассчитывал. К тому времени как кто-то учуял подозрительное шевеление на стене, здесь было уже больше полутора десятков варягов.
Под стеной закричали, дозорные Хотобуда побежали на шум, но варяги уже спешили им навстречу с оружием наготове. Часть из них вступила в бой, часть обороняла лестницы, давая возможность подняться остальным. Оба дозорных десятка стянулись к этому месту, бросив даже ворота.
— Пора! — решила Избрана, наблюдавшая от крайних дворов посада. — Хедин уже наверху. Идите, Перун благословит вас!
Посадские побежали к воротам, тоже волоча лестницы. Все Хотобудовы кмети стянулись к месту прорыва варягов, посадским никто не мешал подниматься. А, обнаружив, что на них напали с двух сторон, кмети заметались: теперь их было слишком мало. Гудел рог, бежало из дружинных изб кое-как одетое подкрепление. Но ворота были уже открыты, все посадское ополчение оказалось в детинце.
В общей суматохе никто не видел, как трое варягов, прячась в тени за углами, побежали к княжескому двору, где устроился воевода Хотобуд.
Внутреннее пространство детинца было довольно густо застроено. Здесь в основном высились большие, на широких дворах, терема воевод и бояр в окружении множества хозяйственных построек. Некоторые из этих жилищ стояли пустыми, но кое-где в окнах замелькал свет спешно разожженных лучин и масляных фитильков.
Хедин заранее выспросил, где находится княжий двор, и Эйнстейн с двумя товарищами знали, куда им идти. Притаившись за углом, неразличимые в черной тени, они видели, как распахнулись ворота и на внутреннюю вечевую площадь выбежал сам Хотобуд с двумя десятками кметей. Все были вооружены, огонь факелов бросал скользящие рыжие отблески на поверхность шлемов и лезвия боевых топоров.
— Скорее, скорее, мары вас возьми! — кричал Хотобуд.
Дождавшись, пока воевода скроется в стороне ворот, варяги проскользнули во двор. Здесь толпилась встревоженная полуодетая челядь. Она даже не сразу заметила, что пришли совсем чужие люди, а не трое воеводских кметей зачем-то вернулись.
Не давая никому времени себя рассмотреть, трое устремились в сени и кинулись вверх по лестнице. Никто не знал точно, где Хотобуд держит мальчика, но естественно было предположить, что где-то в горницах.
Выхватив у кого-то из холопов факел, Эйнстейн первым поднялся в верхние сени. Навстречу им оттуда кинулся какой-то отрок, но варяг просто спустил его по ступенькам. Потом появились еще двое, и Торгрим с Арнульвом быстро отправили их вслед за первым. Те были не вооружены и жаждали не столько вступить в бой, сколько спастись.
В передней горнице обнаружились пустая лежанка и недоумевающая бабка с седыми космами, торчащими из-под наспех наброшенного платка. Во второй горнице горела лучина. На лежанке сидела девушка лет пятнадцати, в одной рубашке, круглолицая, с растрепанной кудрявой косой, крепко обнимая мальчика лет десяти, очень на нее похожего.
— Се есть кнесь Вадимар? — выговорил Эйнстейн. За несколько лет в Смоленске он научился хорошо понимать по-славянски, но говорил еще плохо.
— Кто вы? Что вам нужно? — со слезами ужаса на глазах воскликнула девушка, не выпуская ребенка из рук.
— Се есть кнесь Вадимар?
— Пусти! — Мальчик вдруг освободился из ее объятий и вскочил на ноги. — Да, я князь Вадимар! — закричал он в лицо высоченному Эйнстейну, стоя во весь рост на лежанке. — А тебе чего здесь надо, скотина пготивная! Попгобуй только нас тгонуть, тогда узнаешь!
Он не выговаривал звук «р», но его глаза горели отвагой, маленькие кулачки были сжаты, и вся фигура в длинной белой рубашке пылала негодованием.
— Да, Стенни, это их маленький конунг! — усмехнулся Торгрим. Он был в Хединовой дружине всего полгода и почти не понимал по-славянски, но голос и фигура мальчика были достаточно выразительны. — По нему это видно. Скажи ему, чтобы одевался. Там снаружи очень холодно.
Эйнстейн первым вышел из горницы. Несколько холопов, вооруженных топорами, как раз начали подниматься, но варяг мгновенно ударил ближайшего копьем в грудь, и тот рухнул вниз, сбивая остальных.
Следом Торгрим нес мальчика, Арнульв шел последним, а позади всех торопилась, причитая на ходу, кудрявая девушка, которая сама увязалась за маленьким князем.
Прорвавшись через нижние сени, Эйнстейн выскочил во двор, угрожающе размахивая секирой. Челядь и домочадцы прыснули от него во все стороны. Хозяина-воеводы здесь не было, а без него никто не знал, что делать, и не решался подставлять голову под клинок.
Через несколько мгновений трое варягов и их добыча уже покинули двор и исчезли где-то за углом. Эйнстейн имел приказ по возможности не ввязываться в драки, а постараться, пользуясь темнотой и неразберихой, вынести маленького князя из города. Хедин рассчитывал, что в первые мгновения занятый обороной Хотобуд не вспомнит о мальчике, а когда вспомнит, будет поздно.
Ворота уже стояли открытыми. Возле створок лежало несколько тел, но живых поблизости не было. Дорога к святилищу была свободна.
А в детинце царила неразбериха. Все сторонники Хотобуда уже вооружились и старались отбить нападение, но нападавших было в два с половиной раза больше. Несмотря на усилия воеводы, дать достойный отпор нигде не удалось: к тому времени как он подоспел, нападавшие уже проникли внутрь и растеклись по улицам. На каждом углу вспыхивали и гасли маленькие битвы, и вскоре смятые и рассеянные кмети не столько бились, сколько искали, где бы укрыться. Жители детинца запирали ворота своих дворов и забивались по углам, со страхом слушая, как под их окошками звенят мечи и раздаются крики.
Воеводу Хотобуда нашли только утром, когда совсем рассвело. Он лежал под тыном на углу внутренней площади детинца, а рядом было несколько тел его людей и двое варягов. Но никто из оставшихся в живых не мог рассказать, что здесь произошло. Видимо, убивший Хотобуда в ночной темноте и неразберихе так и не понял, кто же был его противником. Дружина Хедина потеряла убитыми восемь человек, в посадской дружине, гораздо хуже вооруженной и менее опытной, погибших было около двадцати. Зато уцелевшие, снарядившись снятыми с убитых стегачами и шлемами, по-новому вооружившись, были полны боевого духа.
Впрочем, применить его пока было некуда. От дружины Хотобуда осталось неполных три десятка, и их пока заперли в пустой амбар. Маленький князь был в святилище, Избрана перебралась со своими людьми на княжий двор. Растерянная Хотобудова челядь с готовностью признала ее своей хозяйкой, да и что оставалось делать?
Но Избране было не до радости. У нее было чувство, что она захватила этот город, но что представляла собой ее добыча? Полумертвые улицы, где жизнь теплилась в лучшем случае на каждом третьем дворе. Еще три года назад каждое семейство насчитывало человек по десять, теперь же остались трое-четверо, в среднем один мужчина на двух-трех женщин. В святилище были Огняна со жрицами и маленьким князем, а в посаде около сотни жителей — полуголодных, забросивших свои ремесла. И гончары, и кузнецы, и кожевники теперь все кормились от леса и реки. У кожевников не было кож, а гончарам некуда было сбывать свои изделия — не имея лишних средств, каждая семья предпочитала лепить горшки своими руками, пусть кривовато, зато бесплатно. Избрана и ее люди оказались наибольшей силой в этом городе, а значит, она и отвечала за то, чтобы Плесков со временем ожил, а не захирел и не обезлюдел окончательно.
— Теперь ты здесь княгиня, так что прикажи посадским взять топоры и идти за дровами, — сказал ей Хедин. — Будем класть погребальный костер. Отправим наших мертвецов в дорогу, а у живых дела со временем наладятся. «Живой — наживает», помнишь, как говорил Один?
Большой погребальный костер для погибших варягов устроили на пустыре за рекой Исковой, напротив северной стены детинца. Угощением служила только наловленная в реке рыба, пива не было, но в остальном Хедин устроил все как надо: были и песнь в честь погибших, сложенная Лейдольвом Скальдом, и воинское состязание над свежим курганом. Избрана сама подожгла костер из просмоленных дров и стояла среди черного дыма, провожая отлетающие духи не только по обычаю, но в порыве искренней благодарности. Эти люди погибли не столько за мальчика Вадимира, который широко раскрытыми глазами наблюдал, стоя рядом с Огняной, весь обряд, сколько за нее и ее будущее.
Все только рассаживались на бревнах вокруг костра, где варилась похлебка из рыбы, как с берега прибежал какой-то рыбак.
— Там... два корабля от озера идут! — еле выговорил он, тяжело дыша после бега. — От озера... Скорей сказать... Новине и Колче хоть сказать... Мать Огняна... два корабля... Большие... Варяжские...
Побросав ложки, пирующие кинулись на пригорок и действительно увидели. По Великой, со стороны Чудского озера, шли два больших корабля.
В устье Великой, через которую корабли из Варяжского моря попадали сюда, еще князем Вадимиром Старым, приглашенным защищать город, была построена сторожевая башня. Завидев подозрительные или вражеские корабли, дозорные зажигали сигнальный огонь, а сами копьями и стрелами старались задержать врага, пока в городе подготовятся к встрече. Но с уходом князя Волегостя башня осталась без дружины, и теперь даже предупредить плесковцев было некому.
— Это наши, норманны! — тут же сказал Хедин, хотя всем и так были видны очертания узких, длинных кораблей с высоко поднятыми штевнями. — Боевые. Вот только не ясно, чего хотят.
Ветер дул с берега, поэтому парусов не было и корабли шли на веслах. Один был шагов тридцать длиной, другой чуть поменьше, и на каждом было примерно по сотне людей. Длинные борта были усажены рядами круглых ярко раскрашенных щитов, а внутри поблескивало железо шлемов.
— Всем за стены! — тут же распорядилась Избрана и повернулась: — Торир, беги в посад. Пусть все бегут в детинец и закрывают ворота.
Торир кивнул и прыжками бросился вниз по склону, помогая себе древком копья. Избрана только бросила взгляд в сторону Огняны, и ее с мальчиком тут же повели в детинец.
— Идем и мы тоже! — сказал Хедин. — Отсюда видно, что там больше двух сотен. А нас осталось не больше сотни, даже если мы опять дадим оружие тем, которые сейчас сидят в амбаре. Одна надежда, что эти не догадаются сделать лестницы.
— Думаешь, они глупее тебя?
— Надеюсь. Это не слишком умные люди. Иначе они знали бы, что здесь уже нечего взять, и поискали бы себе добычи и славы в другом месте. Отчего бы им не пойти в Британию или Францию? Там реки не замерзают, а после смерти короля Карла и порядка никакого нет. Там сейчас любой удачливый вождь может захватить кусок земли и основать собственное королевство. Ха! — Его осенила новая мысль. — Это мы и попытаемся сделать, если здесь не выгорит. Хочешь быть королевой на Рейне, а Исбьерг?
Именем Исбьерг, которое сам для нее придумал, Хедин называл ее очень редко, только когда чувствовал к ней наибольшее расположение. Но Избрана не заметила: ее мысли были заняты совсем другим.
— А пленные? Им нужны люди.
— А чем их кормить? Вместе с пленными всегда берут запас еды, чтобы они не перемерли по дороге на рабский рынок. А здесь нет запасов и на три дня. Им придется кормить пленных до самой Бирки[22] за собственный счет, и в итоге прибыль будет смешная.
— Может, им самим нужны люди?
— Эти старики и старухи, едва волочащие ноги от истощения?
— Ты думаешь, меня это утешит? — гневно воскликнула Избрана. — Что же мне делать?
— Тролли меня возьми, откуда я знаю! — в свою очередь сорвался Хедин. — Ты думаешь, я сам Один и все знаю? Ничего я не думаю, это не мое дело — думать! Я не знаю, что теперь делать. Я, конечно, могу им объяснить, что брать нас в плен невыгодно, но вдруг они обидятся, что напрасно плыли в такую даль, и от обиды решат сжечь город вместе с нами?
Они подходили к воротам почти последними, позади них только Сиггейр и Бьерн Маленький тащили на палке горячий котел с недоваренной рыбой. На ходу Бьерн глянул на Избрану, подмигнул и бросил: «Ни крошки врагу!» Эти люди ко всему привыкли. И от этой маленькой несвоевременной шутки у Избраны вдруг стало легче на душе: может, не все еще потеряно.
Она остановилась у мостика через Пскову, по которому с этой стороны попадали к пристаням и детинцу.
— Иди в город, а я останусь, — сказала она и оглянулась в сторону реки, по которой шли чужие корабли.
— Как? Зачем? — не понял Хедин.
— Поговорю с ними. Они ведь не знают, что у нас тут два с половиной человека, и те раненые! И не надо им об этом знать! Я скажу, что я правительница этого города, и спрошу, зачем они сюда явились.
— Ха! Я перестарался, уговаривая тебя брать пример с женщин древности! — воскликнул Хедин. — Смелость — хорошее дело, но это уже чересчур! Ты, женщина, хочешь одна встречать два корабля разбойников! И ты думаешь, что мы, мужчины, это допустим?
— Они ведь тоже не ждут, что их выйдет встречать одна женщина. Они удивятся, и мы уже кое-что выиграем. А вы будете ждать прямо за воротами. Ты тоже видел, у них нет на мачте красного щита!
— Но и белого я тоже не заметил![23]
— А это значит, что они сами не знают, с чем идут сюда, с миром или войной. Хотят посмотреть сначала, что тут происходит и на что можно рассчитывать. Если мне повезет, я заставлю их дать мирные обеты раньше, чем они разберутся в наших плачевных делах. А если у меня не получится, мы все равно все погибнем, чуть раньше или чуть позже. Мы все равно не отобьемся, когда у нас нет и сотни против их двух. Выйти и умереть вместе со мной вы всегда успеете.
— Уж к этому мы не опоздаем! — заверил Хедин. Похоже, она его убедила. — Ну, попробуй! Такую смелость боги не дают просто так, с ней они дают и удачу. А мы с ребятами и в Валгалле хотим сидеть на хороших местах. А для этого надо прийти туда с достойным вождем. Ты — достойный вождь, Исбьерг, я всегда так думал. Если тебе не повезет, мы умрем вместе с тобой и вместе пойдем к Одину. Нет, пожалуй, к Фрейе![24] — Хедин ухмыльнулся и даже слегка подтолкнул ее в бок.
Подобного свойского обращения между ними никогда не водилось, но Избрана не обиделась. Хитрый, жесткосердечный, но по-своему честный варяг таким образом выражал ей свою привязанность и преданность, а они стоили дорого.
Ворота закрылись, Избрана осталась одна в самом начале пристани. Вся варяжская дружина собралась на стене и выглядела довольно грозно. Дальше вдоль стены разместились посадские: сообразительный Хедин спешно загнал на забороло всех мужчин, кто вообще мог передвигаться, включая стариков и подростков, именно на них надев самые красивые и внушительные шлемы. Стена щетинилась копьями, пестрела щитами. То, что с других сторон не было вообще никого, с реки нельзя было разглядеть, и с пристани казалось, что крепость полна хорошо вооруженного войска.
Избрана стояла на берегу, только чайки скакали вокруг нее по песку и пронзительно кричали, перекрикивая ветер. Она сняла рукавицы, чтобы было видно золотые перстни и браслеты. Остывший на ветру металл холодил кожу, порывы трепали полы красного плаща, подбитого мехом. Сердце ее стучало так, словно она сама покинула землю, прошла по радужному мосту и стоит перед воротами, за которыми ждет ее бог, владыка мира. Будет это Сварог или Один, ей сейчас было все равно — среди варягов она привыкла относиться к богам славян и норманнов одинаково.
И ей вовсе не было страшно. После погребальных обрядов ее переполняло ощущение близости к небу, ее собственные умершие предки смотрели на нее из невидимых глубин, и она чувствовала, что стоит на плечах нескончаемо длинной цепи исполинов. Что ей были какие-то два корабля? Ее наполняли уверенность, спокойствие и сила, в душе поднималось такое воодушевление, что, казалось, она могла раскинуть руки и лететь, в своем красном плаще, как птица на крыльях. Больше всего эта женщина из рода смоленских князей страшилась несвободы, зависимости и беспомощности, а теперь она снова была вольна выбирать свой путь. Она радовалась испытаниям, которые давали ей возможность показать себя. И если ей выпадет судьба погибнуть, своим выбором она заслужит не меньший почет, чем те героини древности, подражать которым учил ее Хедин.
С усилием выгребая против ветра и течения, к детинцу подошел первый корабль. Еще издалека пришельцы заметили что-то красное на пустом берегу. По мере приближения это «что-то» превратилось в высокую, стройную женскую фигуру. И женщина явно была не из тех, кого опасность захватила врасплох и кто не успел укрыться. Она никуда не бежала, а спокойно ждала, повернувшись лицом к приближающимся гостям. Все в ней указывало на знатный род и высокое положение: гордая осанка, яркий красный плащ с золотой застежкой, белизна украшенных браслетами и кольцами рук, строгая и величавая красота лица. Она стояла у воды, как факел, раздуваемый ветром, и в этой одинокой неустрашимой гордости виделось нечто божественное.
А поодаль еще дымил погребальный костер, с которого не успели собрать прах и обгорелые остатки оружия. Пришельцам был ясен смысл этого сооружения. На краю безлюдного города их встретили только мертвые воины и женщина в красном плаще — точь-в-точь валькирия[25], из небесных чертогов пришедшая за павшими. Все это вместе настолько поражало воображение гостей, что корабль застыл и даже подался по течению назад — гребцы в растерянности опустили весла, не решаясь править к берегу.
Женщина сделала приглашающий знак. Взгляд ее скользил по кораблю, выискивая вождя. Она знала, что искать его следует на носу, рядом со стягом. Таким большим красивым кораблем может владеть только знатный человек, а у него наверняка есть свой стяг, прославленный в битвах и окропленный кровью, с гордым и жутким именем — «Лебедь битвы», или «Пес Одина», или «Опустошитель земель»[26].
И такого человека она вскоре нашла. Мужчина с горделивой осанкой стоял у борта, не сводя с нее глаз. Лица его было почти не видно под позолоченным шлемом с полумаской, виднелась только небольшая светлая бородка. Плечи его обтягивала кольчуга, позади оруженосец держал круглый красный щит с белым драконом и копье, броском которого вождь по обычаю начинает битву. Но сейчас он явно был растерян — вместо вражеского войска и вождя-соперника, в которого он должен был бросить это копье, напротив него стояла женщина, молодая, прекрасная, как валькирия, и грозная в своей отважной красоте.
Завидев ее приглашающий жест, вождь тоже сделал знак своим гребцам, и корабль ткнулся носом в песок. Но никто не спешил прыгать с него на берег, и в сердце Избраны поднялось ликование. Она добилась своего — она удивила их, смутила, заставила растеряться, а значит, сейчас она была хозяйкой положения.
— Кто вы такие и что привело вас к этим берегам? — громко и ясно спросила она на языке варягов. — Я не вижу на вашей мачте ни красного щита, ни белого щита, так чего же вы ищете здесь, воины, мира или войны?
— Что это за берег, я хотел бы спросить у тебя? — ответил ей вождь, и в его голосе слышалась неуверенность. — Именем Бальдра и Фрейра[27] заклинаю тебя, кто бы ты ни была, ответь — принадлежит он живым или мертвым?
— Он принадлежит мне. А я — Избрана, дочь Велебора, княгиня из рода Крива и Прерады, и род мой идет от богов. Я правлю здесь и хочу знать, кто пришел ко мне. Сойди же на берег, если ты и есть вождь этих людей, и ответь мне.
— Но я... Я не обращусь в прах, коснувшись этой земли?[28] — с тревогой спросил вождь, хотя долг требовал от него держаться твердо и ни перед какой опасностью не выказывать боязни.
— Тот мужчина, кто не боится действовать! — северной пословицей ответила Избрана и улыбнулась. — Ты ведь не трус, как я вижу, так подойди ко мне, и ты все узнаешь сам!
Ее улыбка могла не столько успокоить, столько усилить тревогу и недоверие гостя. Но после того как его перед дружиной спросили, не трус ли он, вождь не мог отступить. Все это слишком напоминало ему старинные саги о путешествиях в мир мертвых, но он не собирался уступать никому из древних героев. С таким решительным и отчаянным видом, словно делает заведомо последний шаг в своей жизни, он быстро вскарабкался на борт и широким прыжком перелетел на берег. Поскользнувшись на мокром песке, вождь едва не упал возле ног Избраны, но удержался и выпрямился.
— Теперь я вижу, что твоя, смелость достойна твоего войска, и род твой, должно быть, знатен, — одобрительно сказала Избрана. — Как твое имя?
— Я — Хродгар, сын Рагнемунда, и отец мой был конунгом Западного Етланда. На этих кораблях — моя дружина.
— Что привело тебя сюда, Хродгар сын Рагнемунда?
— Желание повидать чужие страны! — с какой-то ожесточенной дерзостью ответил Хродгар, и его яркие голубые глаза остро сверкнули в железных кольцах полумаски.
— Ты говоришь неправду, — мягко и ласково, как ребенку, сказала ему Избрана. — Вовсе не это заставило тебя покинуть родной дом в пору зимних бурь и туманов. Даже бродяга старается на это время найти себе теплый приют. А достойный муж зимой приводит свою дружину под крышу и там на пирах вспоминает подвиги, совершенные летом. Что же погнало из дома сына конунга?
— Ну, достойный муж и зимой не делает в подвигах перерыв! — Хродгар по-особому усмехнулся, намекая на что-то, пока неведомое его собеседнице. — Иной раз в чужой земле скорее найдешь надежный кров для себя и дружины, чем у себя дома!
— Это верно! — Избрана кивнула и подавила вздох. Разве сама она не была вынуждена среди зимы искать приют подальше от родного дома?
— Но я не бродяга и не буду выпрашивать для себя и людей сухие корки. — Гость гордо вскинул голову. — Я привез с собой такое сокровище, равных которому нет и на волшебных островах!
— Что же ты хочешь у нас найти?
— Мне нужно пристанище для меня и дружины на какое-то время. Может быть, до весны. Пока не придет время подвигов.
— Принеси клятву не причинять вреда никому в этой земле, и я дам вам пристанище.
— Я клянусь соблюдать мир на этой земле и в этом городе...
— Плескове, — подсказала Избрана.
— Городе Плескове, — старательно повторил гость, — и не причинять вреда ни тебе, ни кому-либо из твоих людей. Пусть Фрейр покарает меня, если я окажусь плохим гостем, пусть Бальдр не даст мне мира и процветания, и пусть Один откажет мне в месте за своим столом!
Избрана молчала. Эта клятва ей понравилась, но было стыдно, что в ответ она может предложить сыну конунга только пустой и нетопленый гостевой двор возле пристани.
Не зная, почему она молчит, Хродгар дернул ремешок шлема и снял его вместе с подшлемником. Избрана увидела тонкое, остроносое лицо молодого человека лет двадцати трех или двадцати четырех, обветренное, со старым шрамом на лбу, уходящим под волосы на виске, с горбинкой на когда-то сломанном носу. В светлой бородке слева была видна небольшая проплешина, тоже, наверное, оставшаяся после зажившей раны. Он смотрел на нее как-то неоднозначно — доброжелательно, но притом вызывающе, словно хотел сказать: да, я такой, а если вам не нравится, то это ваши трудности. Но Избране он понравился. У него был вид воинственного, но честного человека, который хоть и держит в одной руке меч, а в другой боевой топор, камня за пазухой не припас.
Некоторое время они смотрели друг на друга.
— Ты... сама правишь этой страной? — негромко спросил Хродгар.
— Да, — чуть помедлив, ответила Избрана. Она могла считать эту землю своей, раз уж оказалось, что выйти навстречу врагу здесь некому, кроме нее.
Она подняла голову и сделала знак Хедину, напряженно следившему за ними со стены. Хедин в свою очередь взмахнул рукой, ворота стали со скрипом открываться.
— Мои люди покажут вам жилье, — сказала Избрана Хродгару. — А потом я жду тебя в крепости. Думается, у тебя есть что рассказать мне.
Она повернулась и пошла к открывшимся воротам. Хродгар смотрел, как она уходит, ветер задувал ему в лицо светлые волосы, и он отбрасывал их, чтобы не мешали смотреть.
Избрана ждала гостей уже наутро, но за весь следующий день они так и не появились. Она даже отправила пятерых варягов во главе с Эйнстейном выяснить, в чем дело, то есть «хорошо ли гости устроились и не терпят ли нужды в чем-либо». Обычай предписывал хозяйке задавать такие вопросы, хотя предложить гостям на самом деле было нечего. Для прокормления ее собственной дружины приходилось снаряжать рыбаков на реку и на Чудское озеро, а какой-то из десятков каждый день отправлялся на охоту, чтобы раздобыть мяса.
Вернувшись, Эйнстейн рассказал, что гости просят ни о чем не беспокоиться и только дозволить им охоту в здешних лесах. Избрана дозволила, радуясь, что Хродгар ярл намерен сам заботиться о своих людях. По словам Эйнстейна, еты подошли к делу основательно: нарубили в лесу огромную кучу дров, растопили баню, а теперь моются, вовсю стирают одежду, чинят скамьи, лежанки и столы в обветшавшем гостином дворе, а по стенам развесили цветные ковры, которые привезли с собой.
— Они сказали, что к такой знатной женщине можно являться, только приведя себя самих в достойный вид, так что они надеются, ты извинишь их за небольшую задержку, — ухмыляясь, рассказывал Эйнстейн. — Чистят все оружие и щиты, только треск стоит, нашего бы Коля и Тормунда заодно туда отправить поучиться. А еще этот Хродгар ярл, который у них главный, спросил у меня, точно ли ты, хозяйка, сама правишь и у тебя мужа нет, — доверительно добавил он, склонившись к Избране. — Я сказал, что наша хозяйка никакому мужчине не уступит и достойного мужа ей найти не так-то просто. Он понял.
На третий день еты, наконец, явились. Хродгар ярл привел с собой полсотни самых знатных и прославленных из своих людей, и по ним было видно, что дружина и правда не потратила времени даром. Вся их одежда была чистой, на всех были цветные рубахи и плащи, на шеях блестели свежевычищенные серебряные и даже золотые гривны и цепи, на руках — браслеты и кольца. В знак мирных намерений из оружия каждый, не исключая самого Хродгара ярла, взял только меч. Волосы их тоже были вымыты и расчесаны, а кончики усов заплетены в тонкие косички. Такое Избрана увидела впервые, но не выказала никакого удивления. С ее стороны гости на пиру тоже выглядели неплохо: Хединова дружина, посадские старосты, остатки боярства в детинце. Конечно, присутствовали жрицы и маленький князь Вадимир. Принаряженные по мере возможности, плесковцы сидели взволнованные, неуверенные, но очень довольные, что после всех несчастий жизнь налаживается: у них снова есть власть, и даже устраивается пир с заморскими гостями.
Для такого случая Огняна дала нарядные скатерти с вытканным узором, достала серебряные и медные блюда, предназначенные для пиров в святилище. Угощение состояло из мяса и рыбы, варенных, печенных и жаренных всеми способами, было даже немного сыра и творога. Вместо пива подали брагу, изготовленную из березового сока, и еты, никогда о таком не слышавшие, были в восторге.
Но больше всех радовалась этому пиру Избрана. Пусть ему было далеко до тех, которые когда-то давались в Смоленске, но почему-то сейчас она чувствовала себя увереннее, чем во время своего недолгого правления в родных местах. И плесковцы, и гости смотрели на нее с почтением и восхищением. Для первых она была необходимой опорой и единственной надеждой на будущее, а для вторых — загадочной и прекрасной властительницей таинственной страны, в которой они все еще отчасти подозревали. Иной Мир. И Избрана не возражала.
Она не ошиблась, предположив, что Хродгару ярлу есть что рассказать. Но рассказ его превзошел все ожидания. Оказалось, что его семейная история удивительно схожа с историей смоленских Твердичей. Хродгар был младшим из двух сыновей Рагнемунда конунга, но значительно превосходил старшего знатностью рода.
— Моей матерью была королева Эйдехильд Мудрая, дочь конунга Гудлейва Могучего с острова Борнхольм, — рассказывал он, так вызывающе и дерзко вздернув свой острый нос, точно кто-то с этим спорил. — А Флоси родился от какой-то ирландской пленницы, рабыни, хоть он и рассказывает, что она-де дочь какого-то тамошнего короля. У них там в каждой долине свой король, и у каждого все богатство — три тощих коровы, из-за которых они вечно воюют между собой. Он родился от рабыни, и нрав у него всю жизнь был рабский — хитрый, коварный, подлый и трусливый. С тех пор как мне исполнилось двенадцать, я ни одного лета не сидел дома, а каждый год водил дружину за моря искать подвигов и славы! Я побывал в таких странах, о которых мало кто и слышал. Я был и на Рейне, и в Британии, и на Оркнейских островах, и во Фризии, и даже еще дальше, в тех землях, где все люди смуглы, как обожженная глина, а серебра и золота там полным-полно! Мой скальд споет тебе о моих походах. — Он кивнул на одного из своих людей, который, кроме меча, был вооружен еще красивой небольшой арфой. — А пока я был в море, этот подлец обделывал свои делишки дома! Отец не собирался делать его своим наследником, это ясно, как день, иначе он дал бы ему другое имя. Конунгов Етланда никогда не звали Флоси! Все наследство отец предназначал только для меня. Прошедшей осенью мой отец решил посвататься к йомфру Альви, внучке восточного конунга Ингольва. Но у нее уже был жених, один из гардских[29] князей, живший в Бирке, и он не пожелал уступить ее без боя. Они сражались, и жених был убит. Но и мой отец получил тяжелую рану. Он обручился с йомфру Альви, а свадьба была отложена до тех пор, пока он оправится от раны. Он не мог покинуть усадьбу, и я вместо него отправился собирать дань с наших подданных. А пока я был этим занят, рана моего отца воспалилась, и он умер! А вернувшись, я узнал, что эта сволочь Флоси, эта подлая гадюка, уже провозгласил себя конунгом на тинге и всех людей уговорил себя поддержать! Эта мерзкая собака каждому бонду вылизывал зад... Прости, госпожа. Всякой козявке он раздавал подарки, приглашал на пиры, ко всякому мелкому троллю ездил в гости в их конуры, чуть ли не детей нарекал у всяких недоумков, кто только имеет на тинге право голоса. Но по нашему обычаю, конунг даже после тинга еще не конунг, пока не примет священную чашу Фрейра. А она хранится в святилище, и извлекать ее можно только в присутствии всех членов рода, кто сейчас живет на свете. Поэтому без меня принять чашу Фрейра он никак не мог. Ему пришлось меня ждать. А когда я приехал, я, разумеется, возмутился. Какой-то раб и сын рабыни провозглашает себя конунгом Етланда, да еще ссылается на то, что его дед, дескать, правил каким-то ирландским болотом и его, видите ли, признал тинг! И еще что он старше на шесть лет! Конечно, отцу же надо было как-то обходиться, пока он не нашел достойной знатной жены и не заслужил право посвататься к моей матери, вот он и спал со всякими рабынями... Ну, короче, я сказал, что он не будет править Етландом, пока я жив. И в святилище он не войдет. И чашу Фрейра не получит, пока я жив. В общем... У нас случилась там целая битва между моими сторонниками и его, но моих было меньше...
— Но разве люди не понимали, что конунгом может быть только более знатный?
— Эти болваны говорили, что им нужен конунг, который будет сидеть дома и охранять их, а не ходить по морям, умножая только собственную славу. Ссылались на участь моего отца, который, понимаете ли, мог бы спокойно сидеть дома и взять в жены дочку кого-нибудь из них — они, дескать, были бы рады и счастливы породниться с конунгом! Кто бы сомневался! — Хродгар презрительно хмыкнул. — Вот только конунг не нашел бы большой чести в таком родстве! Они, знаете ли, не хотят, чтобы их следующий конунг, то есть я, погиб так же внезапно, за морем, оставив их без защиты. Им, понимаете ли, нужен такой, который будет лично присматривать за всеми их свиньями и попросятами... то есть поросятами, и слушать их дурацкие советы, и дарить им подарки, и поить их пивом на пирах. Подлый люд, короче. Но только другого конунга, кроме меня, у них все равно не будет.
— Наверное, это справедливо. — Избрана кивнула. — Но как ты собираешься этого добиться?
— Но ведь чаша Фрейра-то у меня. — Хродгар многозначительно усмехнулся. — И что они теперь будут делать?
— У тебя?
Хродгар кивнул одному из своих людей, и тот вынул из мешка какой-то округлый предмет, заботливо обернутый холстиной. От изумления и нетерпения Избрана даже приподнялась на сиденье. Вещь передали Хродгару, он поставил ее на стол, пригладил волосы, собрался и только потом торжественно снял холстину.
На столе перед ним оказалась круглая серебряная чаша, величиной примерно с две мужские ладони. На боках ее были вычеканены бегущие олени и пляшущие человеческие фигурки, тоже рогатые. Грубоватая работа дышала такой древностью, что у Избраны перехватило дух.
— Это она? — ахнула княгиня.
Хродгар кивнул, и вид у него был очень довольный — ему было приятно произвести впечатление на эту таинственную деву.
— Ты увез священную чашу своего народа? Увез прямо из святилища? — Избрана едва могла поверить в такую дерзость. — Но ведь, наверное, тебе так просто ее не отдали?
— Да, я же говорю, у нас была битва. Я видел, что Один сегодня не с нами и силой мне их не одолеть. Но я не так прост, чтобы сдаваться! Настоящий мужчина должен бороться, используя любую возможность, ведь так?
— Именно так! Конунг верно говорит! — на разные голоса, но очень убежденно подхватили варяги Хединовой дружины.
Сам Хедин чуть ли не смотрел в рот Хродгару, ловя каждое слово. Впервые за много лет он увидел знатного вождя, который полностью соответствовал его представлениям о доблести! Взглянув на его лицо, Избрана даже испугалась: старина Хедин сейчас бросит ее и запросится в дружину к Хродгару!
Выход один: взять к себе самого Хродгара! — мелькнуло в голове, и она улыбнулась. Он тоже беглец, ему пока некуда идти, а если получится так ли иначе привязать его к себе, то его двести человек — уже сила!
— Я забрал чашу из святилища Фрейра, и никто не посмел мне помешать, — горделиво продолжал Хродгар. — У нас говорят, что даже прикоснуться к ней может только человек из рода конунгов, потому что мы ведь ведем свой род от самого Фрейра. А если ее возьмет человек низкого рода, то она утратит свои чудесные свойства. Я никак не мог допустить, чтобы ее взял в свои грязные лапы этот свинячий хр... эта свинья, короче, — тогда весь Етланд лишится своего главного сокровища!
— А они не гнались за тобой?
— Их корабли не были готовы! — Хродгар усмехнулся. — Они ведь, дескать, никуда не собирались плыть. А я недавно пришел из похода. Конечно, мои корабли обросли и набухли, но все-таки мы ушли, и у них не было возможности нам помешать.
— Я буду рада, если такой достойный человек станет моим гостем, — уважительно проговорила Избрана. Она и впрямь была под сильным впечатлением. — Но хотелось бы узнать, в чем заключаются чудесные свойства этой чаши?
— В этой чаше слита божественная сила Фрейра и Бальдра! — с удовольствием пустился объяснять Хродгар. — Тебе знакомы имена этих великих богов?
— Да. — Избрана кивнула. Благодаря Хедину она неплохо знала веру северных соседей. — У нас они тоже почитаются, но под именами Дажьбога и Ярилы[30].
— Отлично! Тогда ты легко поймешь меня, как умная и сведущая женщина. Хоть Фрейр происходит из рода ванов, а Бальдр — из асов[31], между ними есть немало общего. Оба они заключают в себе драгоценную силу роста и процветания. Всем людям Фрейр несет мир, изобилие и удовольствие. А Бальдр, хоть и сошел в темное царство Хель[32], хранит там частицу света, которая после Затмения Богов прорастет, чтобы вновь наполнить мир жизнью. Эта чаша — жертвенная. В нее собирают жертвенную кровь, когда на празднике Середины Лета Фрейру приносят жертвы. И из этой чаши пьет конунг на праздничном пиру, пьет за добрый урожай и мир. И никто, кроме конунга, не имеет права из нее пить, и ни на каком другом пиру, кроме пира в честь Фрейра на Середине Лета. Ну, и кроме разных исключительных случаев, когда конунгу особенно нужна помощь Фрейра. И при соблюдении условий эта чаша приносит конунгу, а с ним и всему Етланду мир, урожай, изобилие, процветание, славу и удачу во всех делах.
— Я вижу на дне ее какие-то знаки, — заметила Избрана, с почтением оглядывая чашу, которую Хродгар показывал ей из своих рук.
— Да, здесь рунами вырезано очень хитрое и сильное заклинание, и несведущий человек никогда его не поймет.
— Но ты объяснишь мне его?
— Ты умеешь читать руны?
— Только как надпись, — призналась Избрана. Все свои знания она почерпнула от Хедина, а он, хоть и мог прочесть руны, их магические значения знал весьма поверхностно.
— Ну, тогда прочитай, что здесь написано. — Хродгар подошел к ней и поднес чашу к ее лицу.
— Литил-висс-м... — неуверенно разобрала Избрана. — Мало... мудрый... А дальше? Здесь только одна руна.
— Это руна Маннас, что значит «человек». То есть «человек, знающий немного», вот что здесь написано. А это значит, что человек, не обладающий достаточной мудростью, не поймет сокровенного смысла надписи.
— Вот как! — заметила несколько уязвленная Избрана, потому что этим маломудрым человеком явно выходила она сама. Но ей было любопытно, поэтому она не очень обиделась.
— А если поменять эти знаки местами, то получится слово «мистиль», — рассказывал Хродгар, явно довольный, что может блеснуть своими познаниями. — Оно же означает «мистильтейн», то есть побег омелы. Видишь, слово «тиль» начертано здесь дважды, и слово «виль» — «ремесло», тоже. Итого получается «мистиль-виль», что значит «ремесло омелы»[33]. Ты знаешь, как омела связана с Бальдром?
— Еще бы мне не знать! Из побега омелы изготовлена стрела, которой убит Бальдр.
— А если бы он не был убит, то не смог бы и возродиться, чтобы возродить вместе с собою весь мир. «Ремеслом омелы» мудрые люди называют ту власть над жизнью и смертью, которой обладает Один. Круговорот смерти и возрождения в этой чаше отражен его радостной, земной стороной, поэтому, видишь, здесь в узоре руны ингуз, руны Фрейра.
Вспомнив, что у нее тоже есть чем удивить гостей, Избрана послала за своим зеркалом. Увидев его, Хродгар издал восклицание.
— Тебе знакома эта вещь? — спросила княгиня.
— Эта — нет. Но я видел кое-какие вещи из той страны, где делают шелк. Они были очень похожи. Откуда это у тебя?
— Привезли торговые гости. — Избрана уже не помнила, кто именно доставил ей это диво. — Но мне говорили... да, говорили, что эта вещь имеет какие-то чудесные свойства.
— Об этом я ничего не знаю. Но, я бы сказал, за чудо сойдет уже то, что эти две вещи встретились за одним столом! — Хродгар кивнул сначала на чашу Фрейра, потом на бронзовое зеркало. — Они ведь, можно так сказать, принадлежат разным мирам.
Избрана попыталась представить расстояние, отделяющее Китай от Етланда, и зажмурилась — сотни и сотни переходов через пустыни, степи, горы, реки, леса, моря, через десятки разных стран и государств, как очень развитых и богатых, так и совсем диких. Люди с одного конца никогда не попадут на другой, даже не знают толком, что там, на другом конце земли. А вещи едут себе и едут — через десятки рук, перегружаясь с верблюдов на лошадей, с лошадей на ладьи, десятки раз будучи обмененными на деньги и товары, и в конце концов прибывают туда, где их смело можно посчитать осколком того света...
Невозможно было вообразить, что земля так велика и что ее противоположные концы, несмотря на отдаленность, все же могут как-то сообщаться. Голова кружилась от исполинских пространств, и почему-то просыпалось чувство гордости за неугомонного человека, который так мал и слаб перед огромностью белого света, но как-то умудряется его пересекать из конца в конец. А главное, зачем-то этого хочет.
— Я бы хотела, чтобы ты побыл моим гостем, — сказала Избрана Хродгару. — Ведь тот, кто владеет чашей Фрейра, и есть конунг етов, где бы он ни находился.
— По-настоящему умные люди это понимают! — Хродгар вдруг взял ее руку и крепко сжал. По его лицу, по глазам, слегка увлажнившимся после березовой браги, было видно, что он очень тронут, и у Избраны вдруг забилось сердце, как-то по-особому остро и гулко, так что она даже смутилась и отвела глаза. — Я рад, что я нашел здесь тебя, такие встречи не бывают случайными. Боги направляли мой путь.
— Да, — тихо сказала Избрана, сама не понимая, почему так волнуется. Между ней и Хродгаром было много общего, и это очень трогало ее. Чуть ли не впервые в жизни она встретила мужчину, с которым ее сближали и происхождение, и судьба.
— И пока я не вернусь в Етланд, я хочу остаться здесь и оказывать тебе ту помощь, которую я в силах оказать.
— Я мало чем могу вознаградить тебя за такую дружбу, — созналась Избрана. — Но я буду счастлива видеть тебя рядом.
В это время боярин Умысл, один из немногих оставшихся в Плескове знатных людей, поднялся на ноги и торжественно откашлялся. Старшая жрица кивнула ему.
— Мы, люди плесковские, решили тебя просить, Избрана Велеборовна, — сказал он, дождавшись, чтобы она тоже на него посмотрела. — Пока князь Вадимир в возраст не войдет — будь ты нашей княгиней и управляй нами, как боги тебя научат. Что скажешь?
— Будьте мне верны, и я клянусь заботиться о вас, как о родных детях, — сказала Избрана, и почему-то вместо гордости и торжества сейчас чувствовала только любовь к этим людям и горячее желание принести им все то добро, которого они от нее ждут. Они дали ей не просто дом, приют и почет — своей надеждой на нее они дали ей драгоценное чувство нужности, и это, как оказалось, было для нее дороже самой власти.
— Да будет с тобою сила Рода и Макоши! — сказала старшая жрица. — Завтра на заре мы снова разожжем огонь в храме, угасший в день смерти последнего князя.
К рассвету все уцелевшее население Плескова собралось в святилище. Женщины принесли даже грудных младенцев, и немногие оставшиеся старики приковыляли, желая в свой последний выход из дома увидеть это — возрождение священного огня и рода плесковских князей. Хродгар и Хедин тоже пришли и стояли у входа, молчаливые и торжественные, без оружия, но в ярко начищенных доспехах, как воинственные мужские божества на страже белого света.
С первыми лучами зари две жрицы, оставшиеся снаружи, подали знак и запели. Плесковцы подхватили хвалебную песнь Огненному Соколу, взлетающему на небеса. Старшая жрица, стоявшая вдвоем с Избраной возле очага, подала ей кремень и огниво. Обе вещи были очень древними, и Избрана взяла их в руки с таким трепетом, что едва могла ударить огнивом по кремню. Эти вещи принадлежали еще самой Войдане, и с их помощью она разожгла первый огонь на пустом и безымянном тогда еще месте, где только предстояло вырасти святилищу и городу.
Дубовые дрова, щепки и береста уже были приготовлены. Избрана выбила несколько искр, осторожно раздула упавшие на сухую труху, и от волнения у нее перехватило дыхание. Было чувство, как будто она раздувает огонь новой жизни для целой вселенной. Наконец показался первый язычок пламени, по толпе пробежал вздох.
Когда огонь запылал, старшая жрица отперла большой сундук, стоявший в нише позади идола, и вынула оттуда меч в богато отделанных ножнах. Этот меч брал с собой князь Волегость в свой последний неудачный поход, и его привезли назад осиротевшим.
— Вручаю тебе, дочь моя, священный меч Сварога, данный нам на защиту, врагам нашим на устрашение! — сказала Огняна и трижды провела клинком над пламенем жертвенника. — Освящаю его именами Рода и Макоши, призываю в него силу Огненного Сокола! Призываю на тебя благословение Макоши — да не погаснет огонь на священной горе, да живет вечно народ Войданы и Велеса!
Под радостные крики Избрана приняла меч и тоже трижды провела им над огнем. От возбуждения ей было жарко, и старинный меч не казался тяжелым. Священный огонь и меч плесковских князей вливали в нее такую силу, какой она не ощущала еще никогда. Казалось, она превратилась в дерево, уходящее корнями к подземным темным рекам и способное черпать силу самой земли. Она чувствовала себя древней Войданой, пришедшей сюда, чтобы населить безлюдные просторы, пробудить к жизни все их богатства, наполнить своим потомством все пройденные земли. И пусть пока все ее подданные помещаются в этот храм, пусть им предстоит еще не один голодный год, еще немало трудов и опасностей ждет их впереди, но священный огонь горит и будет гореть, а значит, Плесков победил-таки зиму и впереди у него — весна.
Когда князь Зимобор с собранной данью вернулся в Смоленск, здесь его поджидали долгожданные новости. Уже целый месяц здесь жил плесковский боярин Станимир с остатками дружины и уцелевшими домочадцами, всего восемь человек.
— Ох, княже, горе какое, горе лютое! — приговаривал он, рассказывая о своих бедах. — Сестра твоя, княгиня Избрана, у нас в Плескове объявилась! Князь-то наш Волегость погиб, сын его остался, ребенок еще, ни силы, ни разумения! Княгиня Избрана в Плесков чуть не целое войско варяжское привела. Брат мой Хотобуд, воевода, в детинце затворился с князем, хотел отпор ей дать, да не вышло! Варяги ее детинец взяли. Брата моего убили, князя малолетнего к ней отвезли. Сам я едва вырвался, в чем был, в том ушел! Теперь сидит она в Плескове, войска собирает, хочет на тебя ратью идти! Пойду, говорит, и Смоленск захвачу, а потом и Полотеск захвачу, одна буду всеми землями кривичскими владеть!
— Да где же она столько людей возьмет? — Зимобор с трудом мог поверить.
— Дак варяги же! Мало того, что своих привела. Потом, люди говорят, приехал из-за моря князь варяжский с огроменным войском и к ней пристал. Он там, за морем, поссорился со своими-то, они его выгнали, как разбойника бродяжного, а она ему, слышь, приют дала и честь оказала. Он себе поди еще таких разбойников набирает, а княгиня обещает смоленской добычей с ними расплатиться. Берегись, княже, а то и сам своей земли лишишься, как князь Вадимир лишился, соколик наш сизокрылый!
Зимобор молчал, глядя в пол перед престолом, После долго и трудного полюдья ему меньше всего хотелось собирать войско и снова идти за тридевять земель. И его дружине не хотелось. И Ранославу, который собирался на днях играть свадьбу, и Красовиту, и воям, у которых на носу самые важные полевые работы... Никому не хотелось. А надо. Потому что, если сейчас они не пойдут к Избране, она придет к ним сама. Нужно было ее опередить. А он — князь. И как бы ни хотелось ему отдохнуть — не выйдет. Вяз червленый в ухо!
— Ладно, Ранослав! — Зимобор нашел глазами молодого воеводу. — Играй свадьбу, три дня на гулянку и два на опохмел. А потом опять собираться. Или не пойдешь, дома останешься?
— Куда?
— На Плесков. Так непонятно?
— Как это — останусь? — Ранослав всем видом изобразил недоумение. — Я что, служил тебе плохо?
— Так ведь жена молодая...
— Ничего! За меня не бойся! — Ранослав с самым многозначительным видом успокаивающе потянул ладони вперед, и все в гриднице захихикали, от старых бояр до отроков. — Я свое дело и за три дня сделаю...
— То бишь за три ночи! — шепнул Коньша Жиляте.
Через неделю в Смоленске снова собирали войско. И бояре, и смерды шли охотно, несмотря на то, что пришла пора пахать. После удачного полюдья князю Зимобору верили, а новой войны у себя дома никто не хотел. Собирались бодро, мечтая поскорее завершить дело и вернуться — и вот тогда уже начнется настоящая весна!
А в Плескове весна была в разгаре, и у новой плесковской княгини было много дел. Еще до праздников в честь Лады и Медведя[34] она послал Хродгара в Ладогу, где у южных купцов удалось купить пшеницы и ржи. Где он взял денег, она не спрашивала. Дать своему воеводе серебра Избрана была не в состоянии, потому что сама имела только те ожерелья и браслеты из святилища, которыми украсила ее старшая жрица. Но Хродгар ни о чем не просил, и Избрана еще раз убедилась: этот человек не спрашивает, а действует. Оставь его хоть в лесу, хоть в море — он и сам с голоду не умрет, и другим не даст. И если деньги на пшеницу раньше принадлежали торговым гостям из Рибе или Волина — значит, им просто не повезло повстречать в море Хродгара, сына Рагнемунда.
Кроме зерна, он привез кое-какие новости. По слухам, его негодный брат Флоси всю зиму ездил по Западному Етланду, уговаривал бондов весной собирать войско, чтобы вернуть похищенную чашу Фрейра. Говорили даже, что Флоси отправлял посольство к кому-то из датских конунгов, чтобы посвататься к его сестре Мальфрид, но она отказала сыну рабыни, а ее брат не захотел родниться с Флоси, пока жив другой претендент на его престол. Этот отказ весьма порадовал Хродгара. Зимними вечерами они с Избраной часто беседовали о том, как он собирается бороться за свои права. Ведь не мог же он, законный наследник престола, остаться на всю жизнь вождем наемной дружины! Но для борьбы ему требовались деньги и сильные союзники. Избрана очень жалела, что не может дать ему ни того, ни другого, но разоренная земля кривичей пока была не в состоянии даже защитить себя. Но Хродгар вовсе не ждал от нее помощи. Летом, если все здесь будет спокойно, он собирался отправиться в поход — ему было известно немало мест, где можно найти хорошую добычу! Богатыми подарками он мог бы привлечь на свою сторону кого-нибудь из северных конунгов и попросить у них войско. Избрана подумала, что он мог бы отвезти подарки конунгу данов и его сестре Мальфрид — возможно, именно этого они и ожидали, отказывая Флоси. Но отчего-то она не сказала Хродгару об этом. Уж лучше ему сначала стать конунгом, а потом заключить более почетный и выгодный брак...
Привезенное зерно все целиком пошло на посев — вспоминать вкус настоящего хлеба было еще не время. Лошадей почти не осталось, пахали большей частью на людях. Избрана и Огняна освящали в храме перед жертвенником каждое лукошко семян, кропили каждый плуг и каждую борону в поле, призывая Велеса и Макошь помочь возрождению земли. Черное поле, взрыхленное железными лемехами и засеянное так, чтобы ни одно зернышко не упало на камень или на непаханый край, было поистине полем их новой жизни. Случись недород, град, засуха или еще какая-нибудь беда — на следующий год сеять будет некому, еще одной голодной зимы кривичи не переживут.
Беда пришла, откуда не ждали. Однажды, в теплый почти по-летнему полдень, в детинец прибежали посадские. Заслышав шум, Избрана спустилась из горницы и увидела в сенях кузнеца Долину и его сына Поджара. Она уже знала обоих, поскольку кузнецы отличились в сражении с Хотобудом.
— Княгиня, матушка, войско на нас идет! — закричали они, увидев ее на середине лестницы.
— Войско? Какое еще войско?
— Ездили мы в ночь за рыбой, в трех верстах выше место у нас, там ночевали, а утром глядь — войско в ладьях, и ладей столько, что и не сосчитать! Мы всех и не видели, только вся река, сколько видно, занята, и в каждой ладье люди с оружием!
Избрана прислонилась к перилам. В последнее время ее больше всего волновало, достаточно ли прогрелась земля для посева, не погибнут ли всходы от заморозков, от засухи, от града; она отвыкла думать о войне и забыла, что угроза может прийти не только с неба, но и с земли.
— Войско? Идет по Великой? Сверху? — Она оглянулась на двери гридницы. Там уже толпились кмети, не менее изумленные. — Кто оттуда может появиться?
— Скорее, княгиня, надо людей послать! Разведать, что и как, — подал голос один из молодых кметей, Ждибор, и Избрана глянула на него с благодарностью. Ей сразу стало легче оттого, что кто-то здесь не потерял головы и знает, что делать.
— Возьми десять человек, или сколько тебе нужно? — сказала она. — А еще пошли отроков за боярами, за Твердятой, и пусть разыщут Хедина, и еще послать за воеводой Хродгаром. Велите старостам собирать ополчение посада. Кто бы ни был, мы будем готовы. Да, и пошлите в святилище к матери Огняне.
Полупустой город снова оживился и наполнился движением. Тревожная весть быстро облетела все улицы, посадские жители поспешно собирали уцелевшие пожитки и торопились под защиту детинца. Но на лицах были ужас и отчаяние, и даже Избрана ломала руки, не в силах сохранять внешнее спокойствие. Какой толк спасать пожитки и бежать за стены? Ведь самое драгоценное, что у них есть, — засеянные поля — унести и спрятать невозможно! Кто бы ни привел то неизвестное войско — ему незачем осаждать детинец, воевать с людьми, у которых нечего взять! Достаточно затоптать всходы — и Плесков погибнет. К следующей весне здесь не останется никого.
— Нет, княгиня, зачем им поля топтать? — рассуждал боярин Умысл. Он пытался ее успокоить, а у самого дрожали седые брови и тряслись руки. — Что они, мары и навьи? Тоже люди, а хлеб сейчас всем нужен. Для них самих это наше поле — дороже золота. Может, за тем и идут.
— Нужен был бы хлеб, зачем весной идти воевать? Дождались бы, пока мы сами урожай соберем.
— Ну, за чем бы ни шли, поля не тронут. Стороной обойдут.
— Вот что, отец! — Избрана наконец взяла себя в руки, и решение ясно встало перед ней. — Нельзя нам за стенами прятаться. На краю города надо их встречать, на пустыре за ручьем. У нас сколько есть людей, там все встанут, а если у них больше — им же хуже, тесно будет. Если погибнем, значит, судьба, а поля надо прикрыть. Без хлеба — та же смерть, только медленная.
Кмети одобрительно кивали. Все понимали, что прятаться бессмысленно, — если поля погибнут, то стены детинца спасут плесковцев совсем ненадолго.
Вернулся Ждибор. Из десятка, который он брал с собой, назад пришли всего четверо, считая его самого.
— Столкнулись мы с их дозорными! — рассказывал он прямо посреди двора, где его встретила Избрана. Парень был чуть жив от усталости, без щита, правый рукав стегача намок от крови. Ему принесли воды, и он жадно пил, проливая на грудь, пытаясь одновременно продолжать рассказывать. — Видели мы это войско. Все правда, войско большое, две тысячи копий, может, чуть меньше. Они до Заева лога дошли, там пристали, на берег высадились. Отдыхают вроде, а пока сами вперед разведчиков пустили, мы на них и наскочили. Кого убили, кто раненый, я и не знаю, вот, четверо нас вырвалось, их-то два десятка было, не меньше.
— Да кто же они?
— Вот. — Ждибор вынул из-за пазухи поясную пряжку с обрывком ремня. На ремне сохранились две маленькие серебряные бляшки.
Избрана взяла пряжку, и у нее упало сердце. Это была вполне обычная бронзовая пряжка, она видела такие десятками. Если не сотнями. Точно такие же делали мастера, жившие на смоленском княжьем дворе. И почти все кмети смоленской дружины носили именно такие.
— А! — раздался у нее над ухом голос Хедина. Она и не заметила, как он подошел. — Чего-то такого я и ожидал! Пришел твой драгоценный брат!
— Ты ожидал? — Избрана подняла на него глаза.
— Конечно! Ты сбежала, оставив Смоленск ему. Он устроился там и подумал, что должен уничтожить тебя окончательно, иначе ему не будет покоя.
— Уничтожить?
— Чему ты удивляешься? Как будто все это началось только вчера! Он думает, что ты хотела его убить.
— Я не хотела!
— Не знаю, чего ты хотела, но какое-то время все выглядело так, будто ты хочешь его смерти. Год назад, перед тем как тебя признали княгиней. Когда он ушел, он наверняка думал, что спасает свою жизнь. Теперь он в силе и собирается покончить с соперниками раз и навсегда. Ну, я не утверждаю, что он собирается действительно тебя убить. Уважение к своему роду в нем всегда было сильно. Однако он хочет, чтобы ты не была больше княгиней нигде и никогда. Мы с тобой уже говорили об этом, ты помнишь? Он или выдаст тебя замуж за какого-нибудь мелкого воеводу и пошлет сторожить самый дальний глухой погост, или засунет в самое дальнее святилище, где ты будешь призывать благословение богини на две рыбачьи сети и одну дырявую лодку.
— Замуж? Святилище? О чем он говорит? — возмущенно воскликнул Хродгар. Поскольку Хедин говорил по-северному, етландец его понял, но вся предыстория ему была неизвестна. — Я не позволю! Пока я жив, никто не обидит королеву! — с вызовом крикнул он Хедину, сжимая рукоять меча. — Да приди сюда хоть войско великанов и троллей, я докажу, как отважен и верен Хродгар, сын Рагнемунда!
— Но их целых две тысячи, а у тебя всего двести человек, — ответила Избрана. — В посаде мы не соберем и сотни. А бежать нам уже некуда.
По всем окрестным поселкам послали гонцов, и можно было надеяться, что уговоры или угрозы дадут еще сколько-то человек в ополчение, но едва ли больше сотни. Наступала ночь, посад вымер, поскольку все его население перебралось в детинец. По заборолу расхаживали дозорные с факелами, вглядываясь в темнеющую луговину.
Избрана ходила по стене, кутаясь в зимний плащ на меху. Ее била дрожь, но в горнице, где топилась печка, ей не становилось лучше. У нее было чувство, что она гибнет и тащит за собой в Бездну весь мир. Зло, которое она натворила в своей безрассудной жажде власти, еще не искуплено. Хедин пытался убить ее брата; пусть она не просила варяга об этом, но он решился на это ради нее, а значит, перед богами в смерти Зимобора была бы виновата именно она. И боги еще не простили ее, как она надеялась. Наказание настигло ее на самом краю света, и дальше бежать некуда.
Некуда? Мелькнула мысль о Хродгаре: у него есть отличный корабль и сильная дружина. Правда, он сам изгнанник и у него нет дома, но разве мало на свете других земель? Не здесь, так на других берегах Варяжского моря найдется сколько угодно стран и городов, где их примут со всем почтением, ведь она — дочь князя, а Хродгар — сын конунга, оба они ведут свой род от богов. Многие почтут за честь принять их — в тех богатых и щедрых землях, где каждое ячменное зернышко не ценится дороже жемчужины...
Но тут же ей стало стыдно. Плесковская земля приняла ее, как родную, доверила ей власть над собой, свое благополучие и безопасность. Невольно она навлекла смертельную опасность на этих людей, ждавших от нее спасения. Плесковцы назвали ее своей повелительницей, а она сначала приманила на них огромное войско, а теперь думает сбежать...
Но разве может она их защитить? Даже если она сама возьмет меч и сядет на коня...
Конь Марены... Женщина на коне Марены... Как-то так грозил ей старый Громан, давно сгнивший, надо думать, в порубе на смоленском дворе. Если она возьмется за оружие, как он говорил, то на коне ее поедет сама Мать Мертвых.
Но дружина Хродгара и все ополчение, которое удастся собрать, никогда не одолеют смоленское войско. Плесковцы погибнут напрасно и не спасут ни ее, ни себя.
Оставался только один выход, и Избрана ясно видела, что он действительно единственный. Она должна бежать, но не за море, а туда, к Зимобору. Бежать немедленно, сейчас же, пока не прошла ночь, потому что на рассвете он наверняка поведет своих людей на город. Ему нужна она, его сестра-соперница. Пусть он ее получит. Пусть он выдаст ее замуж хоть за Пепелюху-водовоза, косоглазого придурка с княжеской кухни, пусть загонит ее хоть в самый глухой лес, пусть хоть голову ей отрубит! Но тогда у него не будет больше причин разорять Плесков. Она поставит условие, чтобы он немедленно увел войско назад, и Зимобор согласится. Избрана хорошо знала миролюбие брата, которое так часто казалось ей глупым, но сейчас в этом было спасение Плескова.
Она развернулась и пошла вдоль заборола к башне, где была лестница во двор.
— И правильно, княгиня! — одобрил десятник Громша, когда она проходила мимо. — Только зря мерзнешь тут, а если кто появится, неужели мы не увидим? Иди отдыхай, если что, мы сразу к тебе пошлем.
Избрана спустилась по лестнице и прошла через двор к воротам.
— Княгиня! — изумился тамошний дозорный и окликнул своего десятника. — Травко, ты где? Тут княгиня пришла!
— Нечего кричать, открывай ворота, — велела Избрана. — Мне нужно выйти.
— Зачем? — Изумленный десятник оправлял пояс и плащ, и видно было, что он не верит своим глазам. — Княгиня, куда ты?
— Не твое дело. В святилище, — подумав, добавила Избрана, понимая, что хоть какое-то объяснение дать надо.
— Одна? Ночью?
— Раз иду, значит, нужно! — Избрана строго взглянула на него. — Не твое дело, Травко, рассуждать, куда и когда княгине идти! Твое дело ворота сторожить и открывать, когда прикажут!
— Да я разве... Только как же ты одна пойдешь? Княгиня! Да мало ли что! А если эти подойдут! Белуга, буди Толстого, идите вдвоем — проводите княгиню!
— Не нужно меня провожать.
— Ну...
Тем временем ворота открыли, Избрана вышла, но Белуга и Стожар, по прозвищу Толстый, потянулись за ней. У них в голове не укладывалось, что княгиня среди ночи, да еще когда под боком огромное вражеское войско, пойдет к святилищу одна! Конечно, двое кметей мало чем ей помогли бы, но большего десятник сделать не мог, а на душе будет полегче.
Ворота детинца перед ней открыли быстрее: здешние дозорные тоже удивились, но все же у княгини могли быть свои причины пойти в святилище даже ночью. Двое кметей так и шли за ней, и десятник у городских ворот решил, что она сама взяла их с собой.
Но, оказавшись на берегу, Избрана пошла вовсе не к святилищу.
— Я иду к моему брату Зимобору, — отчеканила она, обернувшись к провожатым. — Хотите — идите со мной, хотите — возвращайтесь. Но будет так, как я сказала. И больше я от вас ничего слышать не желаю.
Кмети переглянулись, промолчали и, помедлив несколько мгновений, пустились догонять княгиню. Не их дело было вникать в ее замыслы, но их место было рядом с ней.
Торопливо миновав молчащие, вымершие улицы посада, Избрана оказалась в поле и тут замедлила шаг. В этих лесах она два или три раза бывала на охоте, но где находится Заев лог, не знала.
— Туда, княгиня, правее по тропочке, — подсказал Белуга.
Она свернула, куда он указывал, потом и вовсе велела кметю идти вперед и показывать дорогу. Жаль, не догадалась взять факелов. Правда, тогда их увидят... но она хотела, чтобы их увидели! Избрана не думала заранее, что она скажет брату, не пыталась представить, каким он теперь стал. Она хотела скорее увидеть его, и тогда все станет ясно.
Они шли вдоль берега Великой, миновали несколько покосившихся рыбачьих избушек, заброшенных и пустых. Когда-то здесь жило довольно много народу, везде на песчаных отмелях лежали долбленки, сушились сети, дети бегали наперегонки с собаками, тянуло дымом и пахло вареной и жареной рыбой. Теперь все опустело, и берег, хоть там еще и стояли осиротевшие избушки, казался таким же дремучим и чужим местом, как самый глухой лес. Проходя, Избрана невольно оглянулась на одну такую избушку и тут же пожалела: в раскрытой покосившейся двери дрожал синий огонек. Кто-то смотрел ей вслед, кто-то из тех, кто не пережил голодные зимы, и Избрана трепетала, чувствуя, что каждый шаг приближает и ее саму к подземным полям мертвых.
Черная фигура вдруг преградила ей путь, и Избрана невольно вскрикнула. Оба кметя тоже не сдержали возгласа, но тут же схватились за оружие и выступили вперед. Фигура вскинула руку и произнесла что-то на северном языке.
Избрана опомнилась. Нечисть или призрак языком варягов говорить не будет.
— Кто здесь? — нервно спросила она тоже по-северному. — Ты живой человек или беспокойный дух?
— Это я, королева, — ответил «беспокойный дух», и она узнала голос Хродгара. — Позволь тебя спросить, куда ты собралась темной ночью, совсем одна и когда рядом стоит вражеское войско? Мне бы очень хотелось это знать, если ты, конечно, не сочтешь меня слишком любопытным и неучтивым.
Несмотря на вежливые, даже подчеркнуто вежливые обороты, в голосе его звучало раздражение и почти гнев. За его спиной виднелось какое-то шевеление,, и Избрана догадывалась, что он-то пришел сюда вовсе не один. Видимо, весть о ночном уходе княгини успела распространиться по детинцу, и Хродгар, вместе со своей дружиной перебравшийся под защиту стен, наверняка узнал об этом не последним. Но, в отличие от многих других, он не признал за ней права уйти одной в такое тревожное время.
— Я именно считаю тебя слишком любопытным и неучтивым, — холодно ответила Избрана и хотела его обойти, но он шагнул в сторону и снова загородил ей дорогу. Она остановилась: не хватало им еще толкаться здесь! — Я имею право делать то, что считаю нужным, и идти туда, куда захочу! Ты обязан выполнять мои приказы, и не бери на себя лишнего. Сейчас мне не нужна твоя служба, Хродгар ярл! Ты можешь спокойно вернуться в город!
— Не раньше, чем ты расскажешь мне, куда и зачем ты собралась. — Хродгар встал посреди тропинки, скрестив руки на груди и расставив ноги, всем видом выражая, что столкнуть или обойти его будет не так-то просто.
— Я не обязана ничего тебе рассказывать!
Избрана начала злиться. Хродгар мешал ей, и чем дольше он ее задерживал, тем сильнее душой завладевал страх по поводу того, что она собиралась сделать.
— Ошибаешься! — холодно и твердо ответил Хродгар, и она вспомнила, что он — сын конунга. — Ты забываешь, что мы с тобой связаны взаимной клятвой верности. Взаимной! Это значит, что и ты обязана быть верна мне, пока я верен тебе!
— Что-то я не пойму, о чем ты! — с досадой воскликнула Избрана. — В чем я нарушила тебе верность? Я послала вас в заведомо безнадежную битву? Я плохо кормила вас, не давала дров и одежды, не уважала, насмехалась над вами? Лишала вас законной доли в добыче? В чем ты меня обвиняешь? И почему именно здесь и сейчас, мара вас побери? Если ты чем-то недоволен, почему ты решил догнать меня именно здесь, и...
Вдруг она замолчала. Пришедшая мысль поразила ее как гром. А вдруг еты вовсе не собирались за нее умирать? А вдруг Хродгару пришла в голову та же мысль, что и ей, — что князь Зимобор должен получить ее, причину раздора, и тогда воевать будет не нужно? Но если для нее добровольно пойти к Зимобору — подвиг, то со стороны Хродгара передать ее брату — предательство! Не за тем ли он гнался за ней, чтобы не дать ей уйти к Зимобору самой, чтобы не лишиться награды, которую даст им смоленский князь, если они доставят к нему сестру?
— Уж не хочешь ли ты, Хродгар ярл, продать меня моему брату и тем выкупить жизнь твою и твоих людей? — медленно и грозно, с убийственным холодом в голосе произнесла она. Ах, как жаль ей было, что здесь нет ни одного факела и она не может увидеть сейчас его лицо!
— Если бы мне это сказал мужчина, я немедленно вызвал бы его на поединок, будь он хоть трижды моим королем! — с таким же холодным бешенством ответил Хродгар. — Но я прощаю тебя, потому что ты женщина, ты напугана и сама не понимаешь, что говоришь!
— Я не понимаю!
— Конечно! Ведь ты обвиняешь меня в предательстве! Да ты сходишь с ума, иначе ты бы мне этого не сказала!
— Тогда как ты попал сюда, Хродгар ярл? Зачем ты сюда явился?
— Я пошел за тобой! Я побежал за тобой, потому что не сразу понял, куда тебя тролли понесли! Ты идешь к своему брату?
— Да.
— Ты надеешься с ним договориться?
— Да. Он пришел сюда из-за меня. Если он меня получит, то уйдет и больше никого здесь не тронет. Я поставлю такое условие, и он его примет. Плескову и вам ничего не грозит. Вам нужно только вернуться в город и там дождаться посольства от него. Без меня в Плескове будут править князь Вадимир и мать Огняна. Вы останетесь с ними. Ты будешь им нужен, очень нужен, Хродгар ярл, потому что женщина и ребенок без достойного вождя пропадут. И возьми к себе Хедина ярла, он достойный человек.
— Достойный! Он знает, что ты ушла?
— Нет. Никто не знает.
— Если он до сих пор этого не знает, то он простофиля и растяпа, а не достойный человек! Я и то успел узнать, хотя мы не понимаем по-вашему, а он был обязан ни на шаг не отходить от тебя, особенно в такое время!
— Может, он тоже знает. — Избрана слегка обиделась за своего верного воеводу.
— Так почему он не пошел за тобой, тролль его подери! — с таким гневом выкрикнул Хродгар, словно поведение Хедина оскорбляло его самого.
— Потому что он знает, что я — королева здесь и сама могу решать за себя.
— Он жалкий бродяга, наемник без чести и совести! — безжалостно отчеканил Хродгар. — Он служит не за деньги, он служит деньгам!
— Он служит мне! И не пытается решать за меня! И я не понимаю, почему мы стоим здесь ночью в лесу и обсуждаем моих людей! — закричала Избрана, окончательно выведенная из терпения. — По какому праву ты не даешь мне пройти! Прочь с дороги, Хродгар ярл!
— Я никуда не уйду! — закричал в ответ Хродгар, уже не пытаясь сохранять внешнюю сдержанность. — Ты собираешься меня предать!
— Я собираюсь тебя спасти, болван! Хоть ты сын конунга и великий герой, не думаешь же ты, что твои двести человек смогут победить две тысячи!
— Я не знаю, смогут ли они победить две тысячи, но я приносил тебе клятву верности! И я от нее не отступлю! А клятва верности означает, что если тебе суждено погибнуть, то я погибну раньше тебя! И вся моя дружина тоже! А если случится иначе, то я буду опозорен на весь мир! Про меня скажут, что я трус, рохля, разгильдяй, что я прикрылся женщиной, что я позволил своей повелительнице погибнуть, чтобы спасти мою жалкую шкуру! Мне останется только броситься на меч! Весь мой род будет опозорен, память моего отца будет опозорена, всем етам будут плевать в глаза! И этот дурень Флоси... — Хродгар сглотнул, словно имя ненавистного брата встало ему поперек горла. — Он-то заслужил, трусливая сволочь! Но я не могу опозорить мой род! Я служу тебе, потому что обещал защищать тебя от любой опасности, пока я жив! А ты хочешь опозорить меня! Это предательство! Это нарушение нашей взаимной клятвы! И я не сойду с этого места! Если понадобится, я силой отнесу тебя назад в город! Так что лучше иди сама!
— Ты не имеешь права мной распоряжаться! — Избрана опешила. С таким понятием о взаимной верности князя и дружины она сталкивалась впервые.
— Имею! В тех границах, которые очерчены нашей клятвой. Я имею право защищать свою честь! А сейчас моя честь и твоя безопасность — одно и то же. И если у тебя помутилось в мозгах, то я скорее выполню свой долг, если заставлю тебя делать по-моему, чем разрешу тебе совершать безумства!
Избрана помолчала и даже оглянулась в поисках дерева, к которому можно было бы прислониться. Она мало что поняла, и рассуждения Хродгара показались ей нелепыми, но как его переубедить, она не знала. У нее больше не было сил. Ей было довольно трудно решиться на то, чтобы отдать себя в руки Зимобора, но и за это сомнительное право еще нужно бороться! И с кем!
— Но пойми же ты... — устало начала она, не представляя, что и в каких словах ему объяснить. — Если я не пойду к нему, он будет осаждать город, перетопчет все наши поля. Мы погибнем. Кого не убьют его люди, те вымрут от голода. Чем я буду править, даже если уцелею? Кладбищем? Ничего не поможет, у него слишком много людей, он все равно возьмет и город, и меня. Но сколько людей погибнет напрасно. Я хочу, чтобы город уцелел. И вы тоже.
— Мне не нужна жизнь в бесчестье.
— Это тебе не нужна. А в Плескове она всем нужна. Там сотни простых людей, которые ни в чем не виноваты, которые хотят жить. Им и так пришлось тяжело, у всех семьи наполовину вымерли, и оставшиеся вымрут, если наши посевы не успеют созреть. Зачем это нужно? Я не могу ставить твою честь выше их жизней. Я освобождаю тебя от клятвы, идите куда хотите.
— Я не покину королеву в беде. Это обесчестит меня.
— Да как же ты не поймешь, лоб железный! — Избрана устало всплеснула руками. — Сейчас самое лучшее, что ты можешь для меня сделать, — это уйти. Не надо помогать мне против моей воли. Я знаю, что будет лучше для города и для меня.
— Нет. Сначала я сам пойду к твоему брату.
— Ты?
— Да. Я мужчина, и навстречу врагу я должен идти первым. Я вызову его на поединок. Если победа будет моя, он уйдет и уведет свое войско, не входя в город. А если мне суждено погибнуть, то ты всегда успеешь сдаться. Если твой хваленый Хедин ярл считает, что это самое лучшее, — с презрением добавил он. — Но я не боюсь поражения. Ведь у меня есть чаша Фрейра, ты разве забыла, что я тебе рассказывал о ней? А она всегда приносит победу в битве и успех во всяком деле, поэтому наш род так почитает ее. Я одержу победу, город будет спасен, и ты будешь в безопасности. Поэтому сейчас ты вернешься домой, а утром я поговорю с твоим братом. Я достоин его родом, он не откажется от поединка, если не захочет, чтобы его посчитали трусом. Идем.
С этими словами Хродгар взял ее за руку и повел по темной тропе обратно к городу. Избрана подчинилась. Она так устала, что у нее больше не было сил спорить. Если ему так хочется погибнуть раньше нее, если этого требует его честь, — пусть делает по-своему. Ведь она всегда сможет сдаться и после того, как...
А может, Хродгар действительно одержит победу? Страх перед Зимобором затуманил ей голову и лишил возможности соображать, но Хродгар — достойный противник для кого угодно. Он отличный воин, и чаша Фрейра — очень сильная вещь.
Хродгар вел ее по тропинке, поддерживая, чтобы не споткнулась в темноте. Он молчал, Избрана тоже ничего больше не говорила. У него, конечно, довольно странные понятия о чести. Но она была уверена, что не только ради чести он кинулся перехватывать ее. И это тоже было приятно.
Когда на следующее утро передовой отряд смоленской дружины вышел из леса, на пустыре перед первыми дворами посада его уже ждали. Впереди, под стягом с изображением белой чаши на синем поле, стоял сам Хродгар ярл, гордо скрестив руки на груди поверх кольчуги. По бокам его стояли оруженосец и четверо телохранителей, далее ровными рядами выстроилась дружина. Все были в кольчугах, шлемах и при оружии, но стояли молча и неподвижно.
При виде этого зрелища Моргавка, сейчас исполнявший обязанности сотника, застыл на месте. С ним была передовая сотня, и в его задачу входило по возможности выяснить состояние дел в городе и доложить князю и боярам, самому не ввязываясь в драку.
Хродгар поднял руку и сделал шаг вперед, давая знать, что хочет говорить.
— Вы — люди князя Зимобора? — перевел его вопрос Торгильс Умный, одолженный в качестве толмача.
— Да, — ответил Моргавка. — А вы от какого лешего взялись? Кто в городе?
— В городе правит королева Избрана, дочь Велебора.
— А! — невольно воскликнул Моргавка, и смоляне вокруг него зашумели. — А вы кто такие?
— Мое имя — Хродгар, сын Рагнемунда, мой отец был конунгом Западного Етланда. Я же принес клятву верности королеве Избране и буду защищать ее, как мне велит мой долг. Я вызываю князя Зимобора на поединок. Возвращайся и передай ему мой вызов.
Голос Хродгара звучал так уверенно и повелительно, что Моргавка не усомнился в его праве распоряжаться.
— На поединок? — повторил он.
— Да. Если боги отдадут мне победу, то князь Зимобор должен вернуться в свою страну, не входя в город, не вредя полям и посевам и не причиняя ущерба Плескову. Передай, что я буду ждать ответа здесь.
Подумав немного и посовещавшись с десятниками (которые в мирное время были кметями его собственного десятка в ближней дружине Зимобора), Моргавка велел половине сотни оставаться на месте и присматривать за действиями варягов, а сам отправился назад. Он опасался, что этот вызов — хитрость, призванная протянуть время или завлечь князя в ловушку.
Но Зимобор, услышав о вызове, испытал облегчение. Он не знал, откуда в Плескове взялся сын какого-то варяжского князя и почему он собирается защищать Избрану, но биться с мужчиной было неизмеримо легче, чем нападать на женщину. Не хотел бы он, чтобы Дивина узнала, как он пошел войной на собственную сестру!
И как раз ради Дивины ему приходилось торопиться. Весна наступила, ему пора было идти искать ее, свою невесту. Он не спал по ночам от тревоги, что пропустит время, что с окончанием весны ворота Той Стороны закроются для него и придется ждать еще целый год! Но он не мог заботиться о себе и своем счастье, бросив Смоленск. Один раз он уже пробовал это сделать, а повторять свои ошибки будет только безнадежный дурак.
— Я согласен! — торопливо ответил он Моргавке. — Гони скорее обратно, скажи ему, что я сейчас буду. Не откладывая. Сегодня же будем биться.
Зимобору был дорог каждый час. Чем скорее состоится этот поединок, тем быстрее можно будет перейти к переговорам с Избраной или ее здешними союзниками. Вот если бы скорее покончить с этим, чтобы сегодня войти в Плесков, тогда завтра уже можно будет приносить мирные клятвы. Имея такого союзника, Смоленск сможет не опасаться за свои северные границы. Вот только нужно сделать Избрану союзником. А для этого ее требовалось победить. Иначе она не склонит голову, и из этого соседства для Смоленска выйдет много неприятностей. Но если договоренности будут достигнуты, то уже через несколько дней он будет свободен и сможет заняться своими делами. Не нужна будет долгая изнурительная осада, обойдется без сражений, он сбережет силы, людей, время, главное — время, такое дорогое для него сейчас.
— Но ты — князь, тебе беречься надо... — говорил ему боярин Благодар.
— Давай-ка я на него выйду! — рявкнул Секач, но Зимобор только глянул на него, и воевода умолк.
Он вообще заметно присмирел с тех пор, как старший сын Велебора вернулся почти с того света. Посчитав, что Секача лучше иметь перед глазами, чем где-то вдали, злого и жаждущего мести, Зимобор оставил ему воеводское звание, и в этом походе Секачу предстояло показать, насколько он этого достоин.
— Женщина по сиротскому праву берет себе защитника, а я — мужчина, мне защитник не положен! — Зимобор положил руку на плечо Благодару, а потом стал натягивать стегач. — Сегодня все решим. А за меня не бойтесь.
В сопровождении своей ближней дружины выйдя из леса, Зимобор увидел варягов на том же пустыре. Затрубил рог, варяги зашевелились, поняв, что к ним явился ожидаемый противник. Окинув их взглядом, Зимобор сразу угадал вождя. Тот был скорее среднего роста и не поражал мощным сложением, хотя выглядел сильным и ловким. Но он держался так гордо, с таким сознанием своего достоинства и величия, что в нем легко было угадать вожака даже без позолоченных накладок на ножах меча и узорной оковки шлема. Даже в бой под стегач и кольчугу он надел крашеную синюю рубаху, все его оружие было дорогим и красивым, а поверх кольчуги на груди сияла широкая золотая цепь. Он быстро шел навстречу Зимобору, а за ним торопились знаменосец со стягом, оруженосец, судя по красному щиту и секире в руках, и еще четверо воинов, тоже в кольчугах и шлемах.
— Я — Зимобор, сын Велебора, князь Смоленска и всех подвластных ему земель, — начал Зимобор, и один из варягов тут же перевел противнику его слова. Кстати, толмача Зимобор узнал, тот уже не первый год служил в варяжской дружине Избраны. — Ты вызывал меня на поединок?
— Да, я, Хродгар, сын Рагнемунда, конунг Западного Етланда по происхождению и по праву, вызвал тебя на поединок, — подтвердил варяг. Шлем он держал в руке, и Зимобор видел молодое, остроносое, твердое и даже надменное лицо, с такой же горбинкой на сломанном носу, как у него самого. — Я рад, что ты показал себя мужчиной и принял мой вызов!
Казалось, он хотел подразнить Зимобора, чтобы раззадорить в нем боевой пыл, но Зимобор не обращал внимания, зная, что у варягов так принято. Его зацепило что-то другое, но он не сразу понял что...
— Постой... — Зимобор нахмурился, позабыв, что на вызов надо ответить. — Ты — сын Рагнемунда, говоришь... Твой отец — конунг Западного Етланда?
— Мой отец был конунгом Западного Етланда, — холодно и надменно ответил Хродгар. — Он доблестно погиб прошедшей зимой.
— Это он пытался отбить невесту, дочь... нет, внучку... — Зимобор с трудом вспоминал варяжские имена, но перед его глазами как наяву стояло мертвое лицо княжича Бранеслава, его синие глаза, светлые брови, ярко-красная кровавая струйка, текущая через бороду на грудь.
— Он сватался к йомфру Альви, внучке Ингольва, конунга восточных етов, — подтвердил Хродгар. — И был смертельно ранен в битве с ее прежним женихом. Откуда ты об этом знаешь?
Лицо его несколько смягчилось: ему было приятно, что ратная слава его отца докатилась и до этих далеких земель.
— Я тоже был в той битве, — ответил Зимобор. — На стороне ее прежнего жениха, Бранеслава, сына Столпомира.
Хродгар помолчал, потом обронил:
— Это что-то меняет?
— Ничего. — Зимобор пожал плечами. — Просто я удивлен... что его сын и наследник занимается чужими делами так далеко от той страны, которую унаследовал.
— Не твое дело, почему я здесь! — Лицо Хродгара снова ожесточилось. — Но я принес клятву верности королеве Избране и буду защищать ее, пока жив.
— Моя сестра Избрана действительно находится в Плескове?
— Да, королева Избрана в городе. Я предлагаю тебе такие условия: если ты будешь побежден, ты уведешь свое войско, не причиняя вреда этой земле и ее людям. Ты признаешь право королевы Избраны владеть этой землей и не будешь посягать на ее границы.
— Хорошо. Но если ты будешь побежден, то моя сестра Избрана должна признать мою волю во всем, что касается ее.
— Она обещает прийти к тебе даже без дружины, если я буду побежден. И тогда ты будешь вправе решить ее судьбу. Но пусть твои ярлы поклянутся, что, если ты окажешься убит, они не нарушат нашего уговора и уведут войско. Здесь в войске есть тот, кто станет твоим наследником?
— Да. Мой младший брат Буяр.
— Пусть он выйдет к нам и подтвердит, что согласен с нашими условиями.
— Но тогда пусть моя сестра Избрана тоже выйдет сюда и подтвердит, что согласна.
— Женщине не место там, где все решают сила и оружие мужчин! — надменно отозвался Хродгар. — Вон там пришли хевдинги Плескова, они могут подтвердить.
За спиной своего противника Зимобор увидел несколько плесковских бояр — Умысла, Богодея, Твердяту и старосту Новину. Утром узнав обо всех событиях ночи, они согласились, что это и будет самым правильным: сначала вызвать смоленского князя на поединок, а уж потом, если боги не на их стороне, отдать княгиню, не обрекая на неизбежную гибель людей и посевы.
— Мы подтверждаем, князь Зимобор Велеборич! — Богодей кивнул. — Я, от бояр, Новина, от посада, говорим тебе: если одолеешь, княгиня к тебе выйдет и мы на тебя оружие не поднимем. Но уж и ты тогда чужую вину на нас не возлагай, не губи наших детей, нас и так народу осталось...
Тут Умысл тихонько толкнул его: не стоило раскрывать чужому князю, как мало осталось плесковцев и насколько город обессилел.
— Чужую вину никто на вас не возложит. — Зимобор кивнул. — Мне нужна моя сестра, а князя Волегостя и его род мы всегда почитали.
Противники обменялись клятвами и обсудили обрядовую сторону поединка. Смоляне развели по сторонам площадки два костра и обошли всю ее с факелами, очищая и призывая в свидетели богов. Варяги, в свою очередь, воткнули по углам четыре копья с ясеневыми древками. Одно другому не мешало: те и другие понимали, что Один и Перун — самое меньшее двоюродные братья и их требования не сильно различаются. Смоляне предложили в жертву голову лося, убитого вчера на охоте. У варягов нашелся кувшин с брагой на березовом соке. С почтением достав серебряную чашу, Хродгар налил туда браги, что-то пошептал над ней, отпил немного, побрызгал площадку, а остальное бережно вылил в огонь. Зимобор посмотрел на чашу, потом на стяг своего противника — она-то и была там изображена.
Все обряды были закончены, бояре и воеводы разошлись. Зимобор и Хродгар остались на площадке вдвоем, не считая оруженосцев, каждый из которых держал по паре запасных щитов, меч и боевой топор. По варяжским обычаям, щит на поединке можно было менять два раза, а меч — один раз, и Зимобор не видел причин возражать. По уверенности Хродгара он понимал, что его противник до тонкости знает весь порядок поединков между знатными людьми, а его благородству Зимобор вполне доверял.
Несмотря на то, что они сошлись здесь как враги, Хродгар, пожалуй, нравился Зимобору: в нем чувствовалась надменность, даже заносчивость, но он был прям и честен, как клинок. И как сам Зимобор, будучи изгнан из своей земли, попал на чужбину и там сражался в войске Бранеслава против отца Хродгара, так и Хродгар, из-за той самой смерти отца оказавшись изгнанным, теперь сражался на чужой земле за чужую власть. Их судьбы сплелись так странно и так тесно, между ними было так много общего, что Зимобор верил — они поймут друг друга.
Оба сняли плащи и надели шлемы. Половина лица Хродгара исчезла под позолоченной маской, в руке оказался меч. Зимобор шагнул ему навстречу и отбил первый удар.
Противник ему достался самый что ни есть достойный. Может быть, впервые в жизни Зимобор бился с человеком, которого, как и его самого, учили быть воином почти с младенчества, закаляя тело и дух, внушая, что от исхода его будущих битв зависит судьба земли и народа. Они были почти ровесниками, но опыт таких схваток у Хродгара был, пожалуй, больше: ему часто приходилось биться на море с другими вождями. Он был крепким, дерзким, очень подвижным, и Зимобору приходилось напрягать все силы и призывать все свои умения, чтобы успевать отбить мощные удары, уклоняться и нападать самому.
Прежней легкости, которую давал ему венок вилы, он больше не ощущал, но чувствовал себя полным сил и упорства. Противник ни в чем ему не уступал, и его глаза в отверстиях позолоченной маски горели, как голубые самоцветы, упрямой, торжествующей решимостью. Хродгар был твердо уверен, что победит, для него это был только вопрос времени.
Щит Зимобора треснул, и он отскочил, но все же край клинка, скользнув по умбону, немного задел его левую руку. Хродгар остановился, дав ему возможность отбросить разбитый щит и взять у отрока другой. Он не торопился добивать противника, будучи полностью уверен в своей окончательной победе. По руке текла кровь, и, хотя боль была терпимой и рана не выглядела опасной, Зимобор ощутил беспокойство. Неужели без венка вилы он... Нет, нельзя так думать!
Они начали снова, и теперь Хродгар все более уверено теснил Зимобора к краю площадки. Он знал, что Избрана не хочет смерти своего брата, и восхищался благородством своей королевы. Потомки священного рода не должны убивать друг друга, даже если им приходится делить королевства. Конечно, князь Зимобор родился от матери более низкого происхождения, и в этом Хродгар видел его сходство со своим презренным родичем Флоси, но все-таки мать Зимобора не была рабыней, да и сам он родился мужчиной и воином, поэтому Хродгар в чем-то понимал его, не желающего уступить власть сестре, то есть женщине. А достойного противника он всегда уважал. Он стал бы уважать и слизняка Флоси, если бы тот нашел в себе решимость выйти против него с оружием в руках, а не прятался за спинами бондов и не обосновывал свои наглые притязания какими-то там решениями тинга!
За спиной Хродгара незримо стояла королева Избрана, самая прекрасная и самая отважная из женщин. Он не мог забыть тот день, когда она в одиночку вышла навстречу его дружине. С тех пор он чувствовал себя уязвленным, потому что не имел случая показать, что и сам не уступает ей отвагой. И вот этот случай пришел. В крови его кипела божественная сила: не зря же он разделил напиток с самим Фрейром! Хродгар шел вперед, нанося один удар за другим. Бог действовал его руками, а ему оставалось только успевать за собственным мечом.
Они были уже на самом краю площадки; делая очередной выпад, Зимобор вдруг поскользнулся и едва удержался на ногах; Хродгар мгновенно бросился на него, щитом прикрылся от его клинка и сильно толкнул. Зимобор вылетел с площадки и прокатился по земле. Не выпустив оружия, он мгновенно оказался на ногах, готовый продолжить схватку, но увидел, что его противник стоит неподвижно, опустив меч и подняв над головой руку со щитом.
Вокруг раздавались крики, несколько кметей подбежали и встали перед ним, готовые защитить смоленского князя. Но Хродгар и не думал снова нападать. Совсем рядом было воткнутое в землю варяжское копье с волчьим хвостом, прикрепленным у втулки наконечника. Для победы не требовалось непременно убить противника или тяжело ранить, довольно было вытеснить его с площадки поединка. И Зимобор дал себя вытеснить.
— Благодарю тебя, Светлый Фрейр! — воскликнул Хродгар, и варяги ответили ему ликующим воем.
Смоляне гудели: им казалось невероятным, что их князь проиграл, и все выискивали в поединке какое-то нарушение.
А Зимобор был так растерян, что не знал, что и подумать. Он все-таки проиграл Избране и теперь обязан, поклявшись богами и предками, немедленно уйти отсюда, если она не позволит ему остаться.
Вещая Вила больше ему не помогает. Непобедимости, которую она давала, больше нет. Но значит ли это, что и сам он ей больше ничем не обязан и свободен жить, как сам хочет? Именно это сейчас казалось ему самым важным.
Хродгар тем временем тоже вышел с площадки и приблизился к нему.
— Боги отдали мне победу, и все наши люди свидетели, что мы бились честно! — сказал он, сняв шлем. Его светлые волосы намокли от пота и прилипли к высокому лбу, а на лице было искреннее ликование, и Зимобор вдруг заметил, что Хродгар даже моложе него самого. — Пусть твои люди подтвердят это.
— Да. — Зимобор сглотнул и с усилием кивнул, стараясь взять себя в руки. — Мы подтверждаем...
— Боги отдали победу мне, и теперь ты должен уйти и увести войско из пределов, в которых правит королева Избрана.
— Хорошо, — сказал Зимобор, повысив голос, чтобы заглушить недовольное гудение воевод. — Но ты ведь не откажешься передать моей сестре, что я хотел бы поговорить с ней?
Княгиня Избрана приняла смолян сначала не на княжьем дворе, а в святилище. Этим она словно напоминала, что все кривичские князья происходят от единого священного предка и находятся под его защитой, — несмотря на блистательную победу Хродгара, Зимобор все еще внушал ей опасения.
В храме собралась вся здешняя знать. Сама Избрана была одета, как для священного праздника, а по сторонам от нее расположились бояре и жрицы во главе с Огняной. Впереди всех стоял Хродгар в боевом облачении, и на лице его светилось торжество. Он в одиночку отстоял целое королевство и его прекрасную королеву, а о таком подвиге можно смело складывать песни и сказания!
— Я рада приветствовать тебя здесь, князь Зимобор, перед ликами Рода и Макоши, если ты принес сюда желание мира, — заговорила мать Огняна. — Скажи, зачем ты покинул пределы твоих предков и пришел на нашу землю?
— Я пришел сюда в поисках моей сестры Избраны, — ответил Зимобор, глядя на свою сестру. Она на миг опустила глаза, но тут же снова посмотрела на него. — Мудрые люди в Смоленске предупреждали меня, что она нашла приют в этой земле и здесь снова взяла в руку меч.
— Должно быть, кого-то из этих мудрых людей случайно звали Громан? — заметила Избрана, с намеком приподняв бровь.
— Именно так. Я сам видел этот меч.
— Может быть, вот этот?
Избрана сделала знак жрицам, и они подняли крышку сундука у ног идола. Вдвоем они поднесли тяжелый меч в отделанных золотом и янтарем ножнах и положили его на руки Избране.
— Этот?
Зимобор кивнул.
— Это священное оружие плесковских князей, и старейшины этой земли вручили мне его, когда избрали меня княгиней Плескова. Ты убедился, брат мой, что меч Сварога всегда готов к защите своей земли.
— Но я хотел бы услышать, что ни этот меч, ни какой-либо другой не попытается пронзить пределы смоленских земель, — мягко ответил Зимобор. — Я пришел сюда затем, чтобы в этом убедиться.
— Если ты хочешь узнать, хочу ли я власти над Смоленском, — нет, не хочу! — Избрана гордо подняла голову и вернула меч жрицам. — Я нашла землю, которая приняла меня, и я не покину ее. Ты один по праву владеешь землей князя Велебора, нашего общего отца, и я думаю, предки наши возрадуются в садах Ирия, если между нами будет мир, как и подобает между братом и сестрой.
— Только этого я и хочу, — с облегчением ответил Зимобор. — Пусть слышат меня деды — будем так же дружны, как внуки Крива, первые владетели этих земель.
Они принесли клятвы на мече Перуна, и после этого все переместились на княжий двор. О событиях прошедшего года Зимобор и Избрана почти не говорили. У каждого из них был свой поход в дремучий лес и собственный опыт, которым делиться было нельзя и не нужно. Оба они осознавали, что нашли свое место и причины для прежней вражды исчезли. Отныне они были готовы любить друг друга если не как брат и сестра, то, как правители соседних держав, а именно это от них сейчас и требовалось.
Единственное, о чем Избрана хотела бы знать, так этот намерения Зимобора насчет женитьбы. До нее доходило, что он снова сватается к дочери Столпомира полотеского, с которой когда-то уже был обручен, которая пропала, а теперь вроде как опять нашлась... или должна найтись... или у Столпомира обнаружилась еще одна дочь.
— Нет, это та же самая дочь, княжна Звенимира, только теперь ее зовут Дивиной, — коротко отвечал Зимобор. — Она в лесу.
— Что значит — в лесу? — не поняла Избрана.
— Ее воспитывал Лес Праведный, а теперь снова забрал к себе. Я должен ее вернуть, и тогда она будет моей женой.
По лицу брата Избрана видела, что он не хочет рассказывать подробности, но она была не любопытна. Главное было ясно: ее брат будет-таки зятем Столпомира полотеского, а значит, что княжеские дома всех трех кривичских племен снова окажутся в ближайшем родстве.
В честь примирения брата и сестры в Плескове устроили пир, но веселье не затянулось. У обоих было слишком много дел, да и припасов имелось маловато. Зимобор торопился, поэтому всего через два дня приказал своей дружине собираться в дорогу.
Уезжая, он казался спокойным, да и сам себя убеждал, что волноваться больше не о чем, но червячок сомнения не унимался. Да, у его честолюбивой сестры есть теперь собственное княжество, но ведь она получила его не навсегда, а только до тех пор, пока не повзрослеет Вадимир. Лет через пять-шесть Избране придется передать ему всю полноту власти. Да, скорее всего, старой Огняны тогда уже не будет на свете и Избрана станет хозяйкой в святилище, но понравится ли ей править святилищем после того, как она правила всей державой и отдавала приказы воеводам? Конечно, пять лет — достаточный срок, чтобы Зимобор мог укрепить свою власть в Смоленске, обзавестись сыновьями и не бояться уже никаких соперников. Но ведь и Избрана не потратит времени даром. Все их клятвы в мире и дружбе давали ему только передышку.
Смоленская дружина совсем собралась в путь и даже вышла из Плескова, но возле того самого Заева лога их нагнал бегом бежавший гонец...
Сама Избрана с трудом верила, что все кончается так мирно и спокойно. Она вышла проводить брата и стояла на забороле, глядя вслед ушедшим полкам, когда кто-то из дозорного десятка вдруг окликнул ее. Она обернулась: кметь показывал на север.
Избрана обернулась. Где-то там, возле берега озера, в небо поднимался столб дыма.
— Что это? — не поняла она. В той стороне не оставалось, как говорили, ни одного живого поселения.
— Так это дозорные наши, Устьевская вежа, — обеспокоено пояснил десятник Гневко. — Эй, ребята! Кто свободный! — закричал он вниз, на княжий двор, где прохаживались кмети. — На Устьевской дым! Бегите кто-нибудь посмотрите! Велетко, ты самый молодой, давай беги! И Твердяте скажите!
Избрана вспомнила о дозорной башне, маленькой крепости, которая стояла на мысу у самого места впадения Великой в Чудское озеро. Когда-то там была целая дружина и стояли два корабля, чтобы защитить вход в реку и подступы к городу от варяжских разбойников. Как ей рассказывали плесковцы, варяжские боевые корабли в последние десятилетия здесь были совсем не редкостью. Время от времени тот или иной отважный вождь приводил дружину, пытаясь разграбить поселение, и неоднократно это им удавалось. В Плескове бытовали тоскливые песни о разорении и неволе, о разлуке детей с родителями, невест с женихами; песни о гибели в битве с варягами, о поисках увезенных в плен, песни, полные страха и призыва к доблести, чудес и невероятных превратностей. Но и приглашенные для защиты князья не дремали: при старом князе Вадимире в устье Великой появилась крепость, а покойный князь Волегость придумал вбить в дно реки настоящий частокол, оставив узкий проход для торговых кораблей, который нужно было знать. Проход был достаточно близко к стенам крепости, и оттуда можно было забрасывать незваных гостей копьями, стрелами и горшками с пылающей смолой.
Все это давало неплохую защиту от внезапных нападений, но прежде всего требовалась княжеская дружина, готовая к бою уже в устье Великой. А сейчас ее-то и не было. Единственное, что сумела сделать новая княгиня, — это послать в Устьевскую вежу дозорный десяток, который менялся раз в неделю и мог если не задержать врага, то хотя бы предупредить Плесков о набеге. Посланец вернулся довольно быстро, в сопровождении кметя из самой Устьевской вежи, которого встретил уже возле города.
— Идет войско, — едва выговорил запыхавшийся парень. — Корабли... Варяги... Три...
— Что — три? Три корабля?
— Три десятка, не меньше. И еще идут, идут... Десятник говорит: скачи, Угрим, в детинец, пусть воевода... Княгиня...
Избрана стояла как столб, не в силах пошевелиться или сказать хоть слово. Новость заморозила ее, лишила последних сил. Второе войско подряд! Здесь нечего грабить, но варяги берут пленных и продают в рабство — завтра здесь не останется никого...
— Скорее, княгиня, надо смоленских возвращать, — быстро сказал Твердята, избранный плесковским воеводой. — Без них не справимся. Слава Сварогу, не успели далеко отойти. Если бы завтра, то беда... Беги, Журба, авось догонишь.
— Что там за корабли? — жадно спросил подошедший Хродгар.
— Да ваши. — Устьевский кметь с неприязнью глянул на него, словно Хродгар был виноват. — Со змеиными головами.
— А стяга не видел?
— Некогда мне было разглядывать.
— Скоро мы все увидим, — сказала Избрана. — Но если там тридцать кораблей, сколько людей на них может быть?
— А сколько угодно. — Хедин пожал плечами, не переставая ковырять в зубах изящной серебряной зубочисткой в виде журавля с длинным тонким клювом. — Зависит от величины кораблей. На каждом может быть от двух десятков до сотни человек. Но войско твоего брата и впрямь не будет лишним. Я бы посоветовал ему вернуться, но не показываться пока из леса. Пусть это будет приятной неожиданностью для наших врагов.
Над посадом уже разносился тревожный гул железного била, повешенного перед воротами, и жители уже не в первый раз в испуге хватали детей и самое необходимое из пожитков, чтобы бежать под защиту стен и княжеской дружины.
— Идут, идут! — Кметь на забороле махал руками, показывая на реку. — Уже видно!
В ворота детинца бежала перепуганная толпа горожан. Избрана окинула взглядом лица своих воевод, кривичей и варягов. Времени не оставалось ни на что.
— Вот что, княгиня, я к князю Зимобору пойду, — кашлянув, решил Твердята. — Если нас в детинце в осаду возьмут, тогда уже не договоримся. У князя Зимобора людей больше, мы с ним решим, а вы уж сами смотрите, когда пора будет дружину выводить. Но раньше нас не начинайте. Слишком вас мало, держитесь только.
Избрана кивнула: трудно было что-то решать, не зная ни численности вражеского войска, ни его намерений, а также и намерений смолян. Согласится ли вообще Зимобор ввязываться в ее войну? А может, он увидит в этом удобный случай чужими руками избавиться от нее навсегда?
Но тут же Избрана устыдилась своих сомнений. Что бы ни случилось, ее брат не из таких.
Ворота детинца закрыли, кмети расположились на стенах, держа наготове луки и копья. А по Великой уже тянулась вереница варяжских кораблей. Их действительно было много, несколько десятков, и у каждого на мачте горел кровавым глазом красный щит — знак войны. Корабли были все разные, побольше и поменьше, но в целом войско насчитывало больше тысячи человек.
При виде первых же кораблей Хродгар издал восклицание и вцепился в стену, подался вперед, стараясь получше рассмотреть.
— Да никак ты увидел знакомых, Хродгар конунг? — насмешливо бросил Хедин. Он вообще завел привычку поддразнивать Хродгара, и они часто перебранивались, но сейчас тот ничего не заметил.
— Это... Эти корабли етландской постройки! — воскликнул Хродгар. — Я знаю, вон тот дреки, где синий штевень, строил Аудун Корабельщик, или я ничего не понимаю! Мой собственный корабль тоже его постройки!
— Значит, это гости к тебе? — без удивления уточнил Хедин. — Или, вернее, это за тобой? Знаешь, я с самого начала подозревал нечто подобное.
— Вон он! — вдруг во весь голос заорал Хродгар и прибавил несколько слов, которых Избрана якобы не знала. — Вон он, троллиный выкидыш! Я вижу его стяг! Это стяг нашего отца. Да как он посмел! Он не смеет заказать свой собственный, потому что без чаши Фрейра он еще не конунг, вот и пошел в поход под стягом отца! Вон он, ты видишь! — Он непочтительно схватил Избрану за плечо и подтолкнул, словно это должно было помочь ей лучше видеть. — Видишь, вон дреки на двадцать шесть скамей, там змей с золотым кольцом на шее, а вон там на носу стяг, синий, с серебряной чашей, — это он, Флоси! Этот негодяй! Этот рабский выродок!
Избрана и правда разглядела на одном из самых больших кораблей синий стяг, хотя изображение разобрать было трудно.
— Так, значит, это и есть твой брат?
— Пещерный тролль ему брат! — Хродгар в негодовании сплюнул со стены. — Уж я не знаю, приехал он сюда искать меня или просто пограбить, но здесь мы ему так надерем задницу, что он разом отучится ходить в походы!
— Ты же говорил, что он не любит ходить в походы.
— Он пришел за тобой, Хродгар конунг, не сомневайся! — заверил Хедин, покусывая свою зубочистку. Эту драгоценную вещичку ему подарил сам Хродгар, из своей зимней добычи, и она так понравилась старому варягу, что он почти с ней не расставался. — Ты ведь так прославился этой зимой! Вернее, наделал столько шуму в Восточном море[35], что о тебе говорили на всех гостиных дворах Бирки, Хедебю, Рибе, Волина, Готланда, а может, и Дорестада тоже. Наверняка за зиму твой братец узнал, где тебя искать.
— Он найдет свою смерть! — прорычал Хродгар и обернулся: — Гудлейк! Где мой стяг, я еще когда за ним послал! Мне что, ждать его до Затмения Богов?
Десяток кораблей уже встал к причалу под самой стеной, сверху их было видно как на ладони. Избрана, выглядывая между щитами, легко могла бы пересчитать все скамьи и все весла, если бы их не заслоняли вооруженные люди — все в стегачах, многие в кольчугах, в шлемах с полумасками, с разноцветными щитами, с мечами, секирами и копьями. Дружины выпрыгивали на причал и строились, другие корабли шли дальше к посаду.
— Флоси, неужели это ты? — закричал Хродгар, и все внизу подняли головы, услышав слова на родном северном языке. — Наконец-то и ты проявил родственную любовь! Это так любезно с твоей стороны — навестить меня здесь! Тем более я ведь знаю, как ты не любишь покидать дом и мерзнуть на морях, вместо того чтобы греться в теплом свином навозе!
Хирдманы Хродгара и Хедина дружно захохотали, услышав эту приветственную речь. Из толпы на причале вышел человек — не толстый, но широкий и плотный, в золоченом шлеме, из-под которого виднелась рыжая борода, с мечом у пояса. Он был по виду постарше Хродгара и совсем на него не похож.
— Неужели ты и правда здесь, Хродгар ярл! — ответил он. Телохранители держали наготове щиты, чтобы прикрыть его от стрел и копий, но, пока идут переговоры, оружия никто поднимать был не должен. — Слухи меня не обманули, я этому рад. Было бы обидно понапрасну покинуть дом в такую пору, когда столько дел по хозяйству.
— Конечно! — радостно отозвался Хродгар. — Стричь кур, случать морковь и капусту, принимать роды у селедки... что там еще бывает?
— Ты никогда не разбирался в хозяйстве! — Флоси сумел остаться серьезным, хотя даже его собственные люди не удержались от смеха. — Тебе никогда не было дела до твоей земли, тебя всегда заботила только твоя слава. Так забери ее себе и оставь в покое Западный Етланд. Я, собственно, приехал, чтобы предложить тебе это.
— А разве я беспокою Западный Етланд? Нет еще, не этой весной, во всяком случае. Я порядочный человек и дам вам спокойно вспахать шерсть и посеять сыр. Приеду, пожалуй, поближе к сбору урожая, а пока будьте спокойны.
— Ты беспокоишь Западный Етланд самим своим существованием. Мы не глупцы и понимаем, что рано или поздно ты придешь бороться за власть и за престол нашего отца, который тинг отдал мне. Но я не хочу раздора и беззакония. Я приехал, чтобы предложить тебе кое-кто. Ты слушаешь меня?
— Конечно. Хотя вообще-то рабы не имеют права голоса на тинге и даже в свидетели не годятся, но ты ведь, говорят, немножко мой родич, хотя по тебе этого не видно... Короче, что ты там хотел мне предложить?
— Я хотел тебе предложить вот что, — Флоси проглотил оскорбления, хотя даже под шлемом было видно, что он покраснел от досады. — Ты вернешь нам чашу Фрейра, которую противозаконно похитил из святилища. А я за это прощу тебе похищение и не буду причинять вреда тебе, твоим людям и этой земле, на которой ты обосновался. Я даже готов предложить тебе некоторый выкуп за нашу святыню. И если ты дашь клятву больше никогда не беспокоить Западный Етланд и не претендовать на престол, я пообещаю не умышлять на твою жизнь и предоставлю право искать добычи и славы где тебе будет угодно, кроме Западного Етланда.
— Нечего сказать, выгодные условия! Запомни, ты, рабский выродок! — уже не притворяясь вежливым, в гневе закричал Хродгар. — Власть над Западным Етландом принадлежит мне! Я — единственный законный сын Рагнемунда конунга и единственный его законный наследник! Чаша Фрейра — по праву моя, и престол Западного Етланда — по праву мой. И он будет моим! Сейчас, или через год, или даже через три — я буду править Западным Етландом, и ты, Флоси, имей это в виду! На престоле Западного Етланда ты не навсегда, и он будет колоть тебя в задницу, сколько бы ты на нем ни просидел! О, я вижу, колет! — воскликнул Хродгар, видя, как Флоси передернул плечами от досады.
— Ты зря так горячишься, — поморщившись, ответил его брат. — Я не так глуп, как ты думаешь, и хорошо подготовился к этому походу. Я знаю, что эта земля перенесла страшный голод и совсем обезлюдела. Я знаю, что твоя собственная дружина насчитывает не больше двух сотен. А у меня более тысячи человек. Ты сам видишь, сколько кораблей я привел! — Флоси взмахнул рукой, показывая длинный причал, весь заполненный мачтами. — Со мной пришли все знатнейшие люди Западного Етланда. Посмотри, разве ты не узнаешь их?
Пока они разговаривали, многие вожди, спустившись со своих кораблей, приблизились и теперь стояли вокруг Флоси — каждый под своим стягом, со своими оруженосцами, телохранителями и родичами.
— Посмотри на них, если за морями ты не забыл знатных людей своей земли! — продолжал Флоси. — Вот стоит Рауд Козья Шкура, у него два корабля и почти восемь десятков людей на них. Вот Эйвинд Седой, Торстейн Стрелок, вот Халльдор Охотник, Гудмунд Длинный, вот Арнор и Асбьерн, сыновья Орма Могучего из Хаукдаля, и Хаукдаль прислал с ними дружину из двухсот человек! Вот Свейн Чародей, вон там Кольбьерн и Финн с Лесного острова, вон Торкель Гордый, а вон тот самый дальний корабль принадлежит Транду Желтая Пустошь. Вон там Бьерн Буян, с ним на корабле еще дружина Кетиля из Лонгенэса. Видишь, сколько людей! И все они поддерживают меня!
— Вот это и есть самое удивительное! — ответил Хродгар. — Столько знатных и достойных людей пошли за сыном рабыни! Да ты, наверное, околдовал их, если они совсем лишились разума. Да не стыдно ли тебе, Торстейн, сын Бьерна, выступать против меня, когда мать моего отца, Алабьерг, дочь Эрмунда, и твоя мать, Гудрид, дочь Бьерна Черного, обе приходились внучками Кари Хитрому из Экелунда? А с тобой, Свейн Чародей, мы вместе сражались у Борнхольма, куда послал нас мой отец. Я помню, что ты проявил себя отважным мужем, и своей победой мы во многом были обязаны твоему умению вызывать попутный ветер, — так почему же ты забыл ту долю добычи, что получил от меня тогда? Ты забыл секиру с золотой насечкой и красный плащ, что я подарил тебе на пиру? Да вон же она, эта секира, в руках у твоего зятя Орма Пятачка! И твой род уже забыл, откуда у него это сокровище? Неужели у вас, как у женщин, такая короткая память? А ты, Бьерн по прозвищу Буян, неужели тебе так наскучило без меня сидеть дома, что ты готов идти в поход хоть под стягом раба, да еще и против законного наследника своего конунга?
Еты ничего не отвечали на его горячую речь, но многие из них отводили глаза, и Избрана видела, что гневные слова Хродгара бьют точно в цель.
— Я многое узнала о вас, еты, — сказала она на северном языке, и сотни удивленных глаз обратились к ней. Избрана улыбнулась: она знала, что своей красотой может вызвать изумление, и гордилась этим. — Я — королева этой земли, Избрана, дочь Велебора. Напрасно кто-то стал бы думать, что Плесков не может себя защитить. Вы найдете здесь свою смерть, если станете разорять мой город. Я предлагаю вам уйти. Мы далеко не так беззащитны, как кажется на первый взгляд.
— Ты весьма красивая и отважная женщина, королева Избрана, — ответил ей Флоси. — Но ты сделала ошибку, приняв в своем доме Хродгара, сына Рагнемунда. Его присутствие еще никому не приносило добра. Его отвергла его собственная земля, и я хочу истребить его ради спокойствия и благополучия нашей земли. Ты уже знаешь, что он украл священную чашу Фрейра, нарушил покой святилища. Разве ты хочешь, чтобы и святилища твоей земли подвергались опасности? Прикажи выдать мне его, и тогда я клянусь, что ни один человек на твоей земле не пострадает, а ты всегда сможешь рассчитывать на мою дружбу. Я прекрасно знаю, какое страшное бедствие пережила вся земля венедов[36], я знаю, как слабы сейчас ваши правители, как велика ваша потребность в пище, в хлебе, скоте, в шерсти, решительно во всем. Я дам тебе все, что тебе и твоей стране может понадобиться, вы ни в чем не будете знать нужды. Если ты умная женщина, ты сама поймешь, что тебе гораздо выгоднее будет заключить союз с уже избранным конунгом Западного Етланда, чем с бродягой, у которого нет ничего, кроме меча и нахальства.
— Меч и нахальство гораздо больше, чем меч и рабская трусость! — крикнул Хродгар.
— Не тебе судить мои дела! — надменно ответила Избрана Флоси. — Я обещала мою дружбу Хродгару, сыну Рагнемунда. Его враги — мои враги. Чаша Фрейра при нем, и для меня — именно он законный конунг Западного Етланда.
Она понимала, что союз с Флоси для нее и правда был бы гораздо выгоднее, чем с Хродгаром, но она понимала также, что если бы она не приняла к себе Хродгара, Флоси никогда не предложил бы ей союз. Сама по себе она не могла быть ему полезна, а значит, была не нужна. Ее единственным товаром был Хродгар, но продать его она не смогла бы никогда. Надменный и упрямый высокородный изгнанник был ей гораздо ближе, чем законно избранный в конунги раб.
— Да, кстати, чтобы никто не сомневался! — Хродгар взял из рук хирдмана чашу, завернутую в полотно, развернул и поднял, показывая стоящим под стеной. — Вот она, чаша Фрейра! Она в моих руках, и никто...
Кто-то из стоящих рядом с Флоси внезапно вскинул лук, целясь в Хродгара, и тот мгновенно присел, прячась за стеной вместе с чашей. Эйнстейн Длинный оттолкнул Избрану от стены, прикрыв собой и выставив щит.
— Вижу, вы больше не способны к разговорам, да и выдержка у вас — как у рабов, то есть никакая! — крикнул Хродгар, отдав чашу хирдману и снова появившись у стены, только уже со щитом в руках. — Так-то, Арнор, сын Орма, если ты и дальше будешь служить сыну рабыни, то скоро станешь труслив, коварен и лжив, как настоящий раб! Вам бы всем сидеть в хлеву вместе с вашим свинячим конунгом, а не сражаться с мужчинами! Короче, предлагаю вам биться завтра в полдень, на луговине с севера от крепости! Там вы все поместитесь.
На этом переговоры завершились. Етландские корабли заняли почти всю реку, войско окружило детинец со всех сторон, у ручья и на луговине задымили костры, хирдманы принялись варить похлебку. Многие пошли в ближайший лес за лапником на подстилки и дровами, иные закинули сети в озеро, надеясь наловить побольше рыбы. Еты обшарили покинутый посад, но там не нашлось ничего полезного.
— Люди будут недовольны, — заметил Хродгар, вместе с Избраной и Хедином наблюдая со стены, как пришельцы ходят из дома в дом. — Когда люди идут в поход, они надеются на добычу. Не знаю, чего Флоси им наплел, но здесь им нечего взять, кроме чаши и моей шкуры, а их возьмет себе сам Флоси. С остальным войском ему пришлось бы расплачиваться из собственной казны.
— Я вот все смотрю, не наткнутся ли они в лесу на наших смоленских друзей! — Хедин тем временем вглядывался в чащу в стороне Заева лога. — Они сейчас должны быть где-то там. Если, конечно, не поспешили со всех ног домой, узнав, что здесь их ожидает такое развлечение.
Он покосился на Избрану, но она ничего не ответила. Она верила, что Зимобор где-то близко и поможет ей.
— Лучше отправь в лес кого-нибудь из твоих людей, — посоветовала она чуть погодя. — У тебя есть ловкий парень, который мог бы ночью спуститься со стены? Лучше, если бы это был етландец, который всегда сможет прикинуться своим, но твоих людей, Хродгар, они ведь знают?
— Не всех, но рисковать не стоит.
— Но если придется разговаривать, по выговору они опознают, что он не етландец.
— Пусть скажет, что из дружины Кетиля Журавля. Я его видел, его «Журавль» проходил мимо крепости. А Кетиль сам то торгует, то нанимается, у него в дружине кого только нет.
— Да чего болтать, у меня есть двое из Западного Етланда! — воскликнул Хедин. — Эгиль Злой и Свейн Щетина, они оба еты, только оба уже забыли об этом, но выговор ничем не вытравишь. Эй, Скалли! Позови Эгиля и Свейна!
— Которого? Большого?
— Нет, Щетину. Да бегом! Придумай какой-нибудь знак для твоего брата, чтобы он точно знал, что эти двое от тебя, — посоветовал Хедин Избране, пока хирдманов искали. — Я бы на его месте опасался предательства.
Избрана вертела на пальце серебряное колечко с уточкой — единственное, что у нее осталось от прежней жизни. Да вспомнит ли его Зимобор?
Когда стемнело, Эгиль и Свейн спустились по веревке с той стороны, где среди кустарника можно было пробраться к кострам. Избрана и Хродгар наблюдали с заборола, но никакой шум не нарушал обычного течения вечера. Флоси, разумеется, выставил дозорных, но еты были уверены, что ночной вылазки немногочисленных защитников они могут не опасаться.
— Если мне не повезет, я завтра умру, — вдруг сказал Хродгар. Избрана оглянулась на него: в полутьме его лицо выглядело решительным и серьезным. — Иначе нельзя. Или я убью Флоси, или мне придется погибнуть. Я предпочитаю погибнуть, чем жить, будучи побежденным сыном рабыни.
— Но ведь чаша Фрейра у тебя. Ты должен победить.
— Судьба очень прихотлива. А наши боги любят иной раз сыграть со смертными шутку, чтобы не расслаблялись и не считали, что если они вовремя приносят жертвы, то ветер во все стороны будет попутным и сам Один лично будет ходить дозором вокруг их усадьбы. Надеяться всегда надо на себя.
— Но ты ведь победил в поединке моего брата.
— Мы оба считали себя непобедимыми, но я победил, потому что гораздо больше хотел победить. Он на самом деле не хотел воевать с тобой. А я не хотел убивать его, если только получится без этого обойтись.
— Почему?
— Потому что он гораздо более будет мне полезен как живой союзник, чем как мертвый враг. Со временем может сложиться так, что он окажется моим родичем. А зачем убивать своих родичей, пусть и будущих?
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что, когда я стану конунгом Западного Етланда, я буду равен тебе не только происхождением, но и положением. Тогда никто не сочтет нас неровней, если я посватаюсь к тебе.
Избрана стояла, стиснув руки под плащом, но сердце у нее вдруг упало; а потом застучало часто-часто. Он это сказал? Он хочет на ней жениться? Она и раньше понимала, что нравится Хродгару не только как королева, но сейчас вдруг заволновалась, не зная, чего же хочет она сама.
— Но я... Как же я могу оставить Плесков?
— Здесь же есть этот мальчик, князь Вадим. Они пригласили тебя править ими, пока он не подрастет. Ему десять лет, значит, всего через два года его воспитатель может объявить его взрослым и потребовать, чтобы ты уступила власть ему. А через семь лет сам Вадим скажет, что он взрослый, и тебе придется или убить его, если хватит сил и влияния, или уступить. Просто уступать ты не умеешь, а такие войны, когда оба противника сильны и имеют поддержку, продолжаются лет по десять — пятнадцать и причиняют стране гораздо больше вреда, чем самые жестокие набеги чужаков. Твой брат поможет тебе бороться за Плесков, чтобы ты не мешала ему самому править в Смоленске. Но у мальчика сильная родня в Изборске и в Альдейгье[37], тамошние конунги тоже не останутся в стороне. Так или иначе, ты проведешь в борьбе за власть всю жизнь. Тебе этого хочется?
— Уж не хочешь ли ты спасти меня от этой беспокойной участи? — надменно осведомилась Избрана.
— Нет, я просто хочу найти достойную жену для себя и достойную мать для моих будущих сыновей, будущих конунгов Западного Етланда. Ум и твердость духа дети получают от матери, и нет на свете женщины, которая могла бы дать новым конунгам больше, чем ты. Подумай как следует. Я и дальше буду каждый год ходить в походы, и мне не придется искать ярлов и хевдингов, чтобы правили Западным Етландом в мое отсутствие, если у меня будет такая жена. У нас родится много сыновей, они вырастут и завоюют себе по королевству каждый, и ты будешь известна в веках как мать многих конунгов. Разве это так уж плохо?
— Сначала ты должен стать конунгом, — заметила Избрана.
— Разумеется. Мы поговорим об этом после, когда я разберусь с Флоси.
Избрана кивнула. Отношения с Флоси сейчас волновали Хродгара гораздо больше, чем отношения с ней. Так и должно быть. А что она хотела услышать? Что он любит ее больше жизни, не спит и не ест? Он не такой. Он рожден для власти, и власть — его самая большая любовь. Но разве она сама — не такая? Разве она одобрила бы его, если бы сейчас он тонул в любовных мечтаниях, вместо того чтобы думать о завтрашней битве?
Но когда он станет конунгом... Да, она не хочет сидеть на плесковском престоле, зная, что уже через два года или хотя бы через семь лет ей придется его освободить. Сражаться с Зимобором за смоленский престол она больше не станет, это бесполезно, если он действительно женится на дочери Столпомира полотеского. И не лучше ли, в самом деле, уехать за море, к народу, уже так хорошо ей известному, быть женой и матерью конунгов, править в отсутствие мужа, зная, что за спиной стоит мужчина?
Она медленно подняла глаза. Хродгар вглядывался в лес на востоке, и сейчас его остроносое упрямое лицо показалось ей очень красивым. В душе росло какое-то робкое чувство, удивление, открытие, ожидание чего-то нового, и это было приятное ожидание. И почему-то на сердце сразу стало легче, откуда-то появилась уверенность, что Зимобор поможет им, что завтра они одержат победу и все будет хорошо. И для нее самой кончится эта проклятая зима, у нее появятся дети... Ей вдруг представились несколько мальчиков лет четырех-пяти, их светловолосые головки и живые умненькие личики, звонкие голоса... Голоса будущих великих конунгов...
Хродгар напряженно вглядывался в етландский стан и не смотрел на нее. Перед ним стояли иные картины — зрелища завтрашней битвы, без которой никакое будущее для него невозможно.
Избрана отвернулась и пошла прочь. Ей хотелось побыть одной.
Этой ночью Избрана не ложилась спать, только подремала совсем немножко. В самую глухую пору челядинка только скрипнула дверью, и она сразу подняла голову.
— Там Хедин пришел, — шепнула челядинка, заправляя за ухо прядь волос из растрепанной косы.
Избрана тут же спустила ноги с постели: она лежала, не раздевшись. Челядинка подала ей сапожки, и уже вскоре она вышла на забороло. Здесь были все ее воеводы, одетые и вооруженные как для боя.
— Уже скоро, — кивнул Хродгар, увидев ее. — Мы видели знак.
— Варяги его тоже видели, — буркнул десятник Травка. — Как бы чего...
— Ну и что они видели? — хмыкнул Громша. — Огненная стрела взвилась и упала, они и не поняли, что это такое.
— Примут за падучую звезду, — сказал Хедин. — И было бы очень хорошо, если бы они приняли ее за знак близкой гибели. Ведь так оно и есть.
Воздух уже серел перед рассветом, Избрана тайком зевала в рукав, но ее била нервная дрожь и спать было бы невозможно. Она вместе со всеми вглядывалась в темноту на востоке, ожидая начала битвы, но на таком расстоянии не получалось что-то разглядеть.
— Вроде начали! — время от времени бормотал то один из мужчин, то другой. — Вроде слышно, бегут...
Снова и снова тревога оказывалась ложной, но внезапно Избрана осознала, что все действительно началось. Причем началось уже какое-то время назад. С самого края луговины, который выходил к лесу, долетали крики, сначала глухие и неясные, потом все более громкие.
— Начали, слава Перуну! — говорили воеводы вокруг нее, наклоняясь через стену, как будто это поможет им лучше видеть.
Сами еты тоже мало что понимали. В самый глухой час перед рассветом небольшой отряд вдруг вышел из леса и напал на их стан. Дозорные не успели толком поднять тревогу, как получили каждый по стреле в грудь, и вот уже славяне, вооруженные топорами и копьями, высыпали из леса и кинулись на спящих и просыпающихся.
Их было не так много, около сотни. Было похоже, что это ополчение местного посада и окрестных лесных дворов: у нападавших не было кольчуг и шлемов, даже щиты имелись не у всех, а их топоры и рогатины были предназначены больше для рубки леса и охоты, чем для войны. Однако за счет внезапности своего нападения они весьма преуспели и нанесли етам немалый урон.
Через какое-то время те опомнились и тоже взялись за оружие. Получив отпор, славяне отступили и в беспорядке кинулись к лесу.
— За ними! Перебить их всех! — кричал Халльдор Охотник, чья дружина пострадала больше всех, потому что занимала ближайший к лесу край луговины. — Кетиль! Бьерн, Рауд! Ведите своих людей! И разбудите конунга!
Рауд Козья Шкура, Кетиль из Лонгенэса, оба сына Орма Могучего из Хаукдаля и несколько других вождей помельче уже бежали со своими людьми к опушке леса, преследуя славян. Всем было ясно, что местное ополчение воспользовалось утренним часом, надеясь, что неожиданность возместит их малую численность. Тем временем разбудили конунга Флоси, весь етландский стан поднялся: было ясно, что спать сегодня уже не придется.
— Вниз! — Хродгар кивнул Хедину и махнул рукой своим людям: — К воротам!
Уже достаточно рассвело, чтобы видеть луговину и край леса. Последние из отступавших втягивались под тень ветвей, а три или четыре сотни етов преследовали их, на бегу бросая копья в отстающих.
Где-то за деревьями пропел рог, и сразу по всей длине опушки, полумесяцем огибавшей луговину, показались люди. Отступавшие ополченцы тоже прекратили бегство и повернулись к преследователям лицом. Еты едва успели опомниться, как оказались зажаты почти в кольцо противником, превосходящим их численно раза в два. Не понимая, откуда все это взялось, люди Флоси заметались. Рауд Козья Шкура громкими криками призывал их к битве, но выстроить «стену щитов» они не успели — варяги особенно предупреждали Зимобора, чтобы он нападал быстро и не дал противнику такой возможности. В несколько минут еты были смяты и обращены в бегство, а смоляне преследовали их и были уже в самом их стане возле детинца.
Возле шатра Флоси трубил рог, призывая на помощь дружины с причалов. Сам Флоси тоже вышел, одетый для битвы. Избрана видела его, и вид у него был несколько растерянный: хороший хозяин, он не привык сражаться, а здесь все сразу пошло не так, как положено. Битва и началась, и продолжалась непонятно как: часть его людей уже пропала в серой рассветной мгле, а тут еще пошел слух, что славянские чародеи превратили лесные деревья в воинов! Так или иначе, но уже на площадке их собственного стана шла битва, костры и шатры были растоптаны, несколько вождей были разбиты поодиночке, оставшиеся пытались собрать и выстроить своих людей, но в полной неразберихе ничего не удавалось сделать.
Наконец Флоси поставил несколько дружин клиньями. Кольберн и Финн с Лесного острова, Свейн Чародей и Торстейн Стрелок, ночевавшие поблизости, и теперь остались со своими людьми рядом с конунгом. Но едва он послал их вперед, как Избрана махнула рукой Хродгару и Хедину, ждавшим знака во дворе. Ворота раскрылись, и две с половиной сотни ее собственной дружины, самое последнее и самое лучшее из того, чем она располагала, вышли из детинца прямо к шатру самого Флоси.
— Где ты, рабский выродок! — на бегу кричал Хродгар. — Иди сюда, мерзавец! Ты явился за мной, так вот он я! Готов удушить тебя в братских объятиях! Не вздумай от меня бежать!
Полки Зимобора накатывались с востока, оттягивая на себя большую часть етов, и перед Хродгаром и Хедином оказалась только дружина самого Флоси, на что они и рассчитывали. Избрана смотрела со стены на яростную схватку, и по ее невозмутимому виду никто бы не догадался, какая буря у нее на душе. Теперь она ничего не могла больше сделать, теперь ее и свою судьбу решали только сила и доблесть воинов, только крепость их оружия.
Флоси знал, что конунг должен сражаться во главе своих людей, но был не привычен к этому и видел в битве только тяжелую и неприятную работу. А Хродгар, крича и воя, как берсерк, прорубался к нему, и его собственные телохранители едва успевали прикрывать его от вражеского оружия. Свой разбитый щит он бросил и держал длинный меч двумя руками; опасности он не замечал и о ней не думал, его целью был Флоси, чей стяг он видел где-то впереди.
Как вихрь он налетел на телохранителей своего брата и мигом смел первого, кто выскочил ему навстречу. Флоси, побледневший и стиснувший зубы, тяжело шагнул вперед. Он пришел сюда, чтобы истребить брата-соперника, хотя и надеялся в душе, что ему не придется делать это собственными руками. Он уговорил и убедил людей следовать за ним, собрал войско, неплохо снарядил и обеспечил его, но теперь требовалось делать самое главное, то, чего он никогда не хотел, не любил и не умел толком делать, — сражаться. Его учили владеть оружием, поскольку он ведь тоже был сыном конунга, и что-то он умел, но какая же глупость, что богатый, могущественный правитель, в чьем распоряжении сотни и тысячи людей, должен сам подставляться под чужой меч!
А Хродгар с детства усвоил, что вождем становится сильнейший в дружине, а конунг, если он не может одолеть сильнейшего из своих воинов, — конунг только наполовину. Он был истинным вождем своей дружины, и на пути к престолу Западного Етланда перед ним оставалось последнее препятствие.
Флоси защищался, но Хродгар, пылая яростью и нетерпением, в несколько ударов разбил его щит, ловким выпадом ранил в руку и, воспользовавшись его минутной растерянностью, ударил концом клинка в горло, точно под ремень шлема. Флоси упал. На молодую, истоптанную траву потекла кровь, а Хродгар закричал во весь голос:
— Он убит! Флоси убит!
Его люди подскочили к знаменосцу и вырвали древко со стягом. Крик о том, что конунг Флоси убит, раскатывался по луговине все шире. Видя, что синий стяг исчез, вожди стали отступать и поднимать щиты над головами, прося мира.
— Сдавайтесь, еты, сдавайтесь! — кричали Хедин и его люди. — Конунг Хродгар не причинит вам вреда, если вы сдадитесь!
Уцелевшие еты отступили к своим кораблям. Там же собрались дружины тех, кто располагался на причалах и вообще не успел принять участия в битве. Таких оставалось еще не менее пяти сотен. Хедин и Хродгар жалели, что у них не хватило людей занять причалы и захватить корабли, но теперь вражеское войско уменьшилось наполовину и лишилось предводителя. В войске Зимобора потери были невелики и не превышали сотни человек, причем все воеводы были целы, только Секач лежал без памяти, получив по голове удар такой силы, что даже его череп не выдержал. Сам Хродгар был ранен в бедро, но не замечал, что кровь уже намочила штаны и течет на башмак.
Его наскоро перевязали, пока воеводы собирались перед воротами.
— Пора предложить им мир, я не хочу терять людей понапрасну! — говорил Зимобор Избране, которая тоже вышла из города.
— Я тоже не хочу понапрасну терять своих же подданных! — весело отвечал Хродгар, вытирая с лица пот и чужую кровь. Возбужденный, грязный, запыхавшийся, со взмокшими волосами и лихорадочно блестящими глазами, он выглядел дико, но был счастлив. — Пойдем, князь Зимобор. Пойдем туда к ним. Вот увидишь, сейчас они сами запросят мира.
Зимобор со своими воеводами, Избрана с варягами и дружинами вышли к причалам. Навстречу им направились несколько человек, перед которыми несли белый щит — знак мира.
— А я что говорил! — воскликнул Хродгар. — Это Торстейн Стрелок. Он мой родич, у нас общий прадед по женской линии. Не случайно они его пустили вперед, сейчас он предложит мне мир.
— Правда ли, Хродгар конунг, что Флоси конунг убит? — спросил Торстейн, подойдя поближе. — Люди хотят удостовериться в этом.
— Разумеется, — холодно ответил Хродгар. Сейчас его лицо было надменным и почти равнодушным, без намека на недавнюю радость. — Принесите им тело, пусть они увидят своего бывшего конунга.
Тело Флоси уже подобрали и вскоре вынесли на причал.
— Узнаете? — Хродгар указал на тело у своих ног. — Вот он, ваш бывший конунг.
— Я должен подойти и удостовериться в его смерти, — сказал Торстейн. — Ты обещаешь, Хродгар конунг, что мне не будет причинено вреда?
— Разумеется, тебе не будет причинено никакого вреда, — так же надменно ответил Хродгар. — Ты сам это знаешь, Торстейн хевдинг. Вы сами себе причинили вред, когда согласились признать конунгом это рабское отродье. И раз уж я избавил вас от него, ты спокойно можешь подойти и убедиться.
Торстейн подошел и осмотрел тело. Не приходилось сомневаться в том, что это действительно Флоси и что он действительно мертв.
— Если так, Хродгар конунг, то я хочу предложить тебе мир от имени всех хевдингов и всех больших бондов Западного Етланда! — сказал Торстейн, разогнувшись после осмотра и отряхнув руки. — Мы были верны тому конунгу, которого избрали на тинге, но раз он мертв, единственный наследник етландского престола — это ты. Ты доказал свою силу и удачу, и мы готовы признать тебя нашим конунгом, если ты готов помириться с нами.
— Я знал, что вы не так глупы, как можно было подумать, — ответил Хродгар. — Я готов пообещать мир и мою дружбу всем етам, кто здесь или кто остался дома, если вы признаете меня конунгом.
— Дай нам время подобрать убитых и оказать помощь раненым, и сегодня к вечеру мы соберем тинг войска.
— Хорошо. Можете забрать тело, — разрешил Хродгар.
— Зачем? — Торстейн пожал плечами. — Все-таки он был твоим братом. Ты его ближайший родич, кому же позаботиться о достойном погребении, как не тебе? Он не был великим воином, хотя некоторые другие достоинства у него имелись, но он погиб смертью благородного мужа.
— И я еще его хорони! — насмешливо вздохнул Хродгар, проводив глазами уходящего Торстейна и бросив взгляд на тело.
— Это гораздо приятнее, чем если бы он хоронил тебя, не так ли? — Хедин усмехнулся. — Не надо жалеть дров для погребального костра, леса в этой стране хватает.
Избрана неуверенно оглянулась на Хедина — ей не верилось, что еты так легко согласятся признать своим конунгом того, против кого еще сегодня утром сражались, и она была уверена, что здесь какой-то подвох.
— Нет, я не думаю, что они собираются его предать, — Хедин понял ее сомнения. — Им больше некуда деваться, остается только признать его. Стране без конунга нельзя, а Хродгар остался единственным. Им больше некого выбрать, даже если бы он им и не нравился.
— А ты думаешь, он им нравится? — с сомнением спросила Избрана.
— Он — законный сын прежнего конунга, этого хватит. Просто они совсем его не знают, потому что он гораздо больше скитался по морям, чем сидел дома. Но он им понравится. Он не злой, справедливый и щедрый, а чего еще нужно конунгу? Он победил. А значит, удача на его стороне. А удача — это самое главное. Кто с удачей, тот и конунг. И наоборот — кто конунг, тот и с удачей. У нас это хорошо знают, и зачем долго разговаривать? Особенно если у него будет разумная и благородная жена, способная смягчить его нрав и привлечь к нему людей, — конунга лучше не найдешь во всех северных землях!
При этом Хедин бросил на нее такой значительный взгляд, что Избрана смутилась. Он слышал их ночной разговор на стене? Или сам догадался, к чему дело идет?
Это был странный день, и Избрана порой не была уверена, что все это ей не снится. Сон, в таком случае, был путаный и бестолковый. Сама битва была совсем не похожа на то, чего она ожидала. До сих пор ей пришлось повидать только одно сражение, в котором они оказались разбиты, но там она ничего не видела и не понимала среди бестолковых метаний в лесу. Эта битва для них оказалась успешна, но она почти так же ничего не понимала. Етов разбили по частям, вся битва прошла как-то быстро и невыразительно, было гораздо больше шумной беготни, свалки и крика, чем настоящей драки. У етов было около двух сотен убитыми и столько же ранеными, у Зимобора — две сотни пострадавших всего, Хродгар потерял человек сорок, Хедин — девятерых.
Почти весь остаток дня собирали убитых и раненых, одних перевязывали и переносили в город, других, которым перевязок уже не требовалось, складывали на луговине.
Под вечер еты сошлись перед воротами, все их вожди стояли впереди своих людей. Зимобор и смоляне остались на стене, но Хродгар со своей дружиной вышел на луговину. Рауд Козья Шкура и Торстейн Стрелок, как самые знатные хевдинги етов, предложили тингу признать конунгом Хродгара, сына Рагнемунда конунга и Эйдехильды Премудрой. Согласие было получено без споров, и вот уже хевдинги принесли в жертву Одину, Фрейру и Бальдру черного бычка, которого привезли с собой, и на жертвенной крови поклялись в верности Хродгару конунгу.
Хродгар сам перерезал горло бычку, а Избрана держала жертвенную чашу. Еще в Смоленске она часто принимала участие в жертвоприношениях, а разница в обрядах была совсем незначительной, так что она справилась со всем отлично. Хродгар поднял на вытянутых руках чашу Фрейра, полную жертвенной крови, и произнес:
— Тебе, Светлый Ван, посвящаю я эту чашу. Славься, могучий Фрейр и сестра твоя Фрейя, и пошлите земле Западного Етланда мир, изобилие и благополучие.
Варяги застыли, не смея вдохнуть, и кривичи заодно с ними, хотя и не знали, что должно произойти. И вдруг над чашей стал подниматься легкий белый пар. Избрана смотрела, не дыша; она стояла совсем близко и ясно ощущала, что на эту площадь снизошла с высот огромная неведомая сила. Белый пар все сгущался, а потом внезапно .вспыхнуло пламя. Хродгар вздрогнул, но не пошевелился и продолжал держать чашу на поднятых руках, так что всем было ее видно. Над чашей бурно билось ослепительное, серебристое, почти белое пламя, и от него распространялось тепло с запахом свежести. И в душу каждого проливалось блаженство, в крови заиграла жизнь, душу наполняли счастье и уверенность.
Наконец пламя опало, Хродгар опустил чашу. Она была пуста, жертвенная кровь исчезла.
— Фрейр принял меня, — тихо сказал он Избране. — Теперь я конунг, и никто не посмеет усомниться в моем праве.
Достоинство княгини требовало пригласить всех к себе на пир, что Избрана и сделала на следующий день. Угощение состояло только из дичи и рыбы, поили гостей березовой брагой, но как раз это было хорошо, потому что нравилось варягам больше привычного пива. Избрана чувствовала себя неуютно и беспокойно в гриднице, где сидели за столами все ее бывшие враги: Зимобор с смоленскими боярами с одной стороны, етландские вожди с дружинами — с другой. Но в то же время она могла гордиться, что принимает у себя сразу и смоленского князя, и етландского конунга с его подданными. Мать Огняна с маленьким Вадимиром, плесковская знать тоже были здесь. Было шумно, душно и многолюдно. Правда, далеко не все гости знали, о чем между собой говорить, и косились друг друга на друга скорее опасливо, чем дружелюбно.
— Мы благодарны королеве Избране за гостеприимство и угощение! — заговорил Торстейн Стрелок, поднявшись с кубком браги в руках. — И пока нам не пришел срок возвращаться домой с нашим конунгом, мы хотим предложить королеве еще одну вещь.
— Какую же? — спросила Избрана.
— Мы говорили об этом со всеми знатными и достойными людьми Западного Етланда. — Отчасти пьяный, но полный достоинства Торстейн оглядел столы, и все его соплеменники закивали. Все знатные и достойные роды Западного Етланда здесь были представлены. — У нас теперь есть конунг, и ему требуется достойная его рода и положения жена. В Западном Етланде есть обычай, что конунг непременно должен быть женат, иначе он будет неугоден Фрейру и Фрейр не пошлет стране мир, благополучие и изобилие. Если на етландский престол восходит неженатый человек, он должен найти себе жену не позже, чем наступят следующие большие жертвоприношения. Поскольку Праздник Дис[38] уже прошел, у Хродгара конунга остается время до Середины Лета. И мы, хевдинги и большие бонды Западного Етланда, просим тебя, королева Избрана, чтобы ты стала женой нашего конунга.
Избрана в удивлении посмотрела на Хродгара, и он кивнул:
— Да, у нас действительно есть такой обычай. Я это имел в виду, когда говорил тебе вчера...
— Ты происходишь, как нам известно, от Перуна, бога вашей земли, — продолжал Торстейн. — Ты дочь и сестра смоленских князей, то есть происхождением ты равна Хродгару конунгу, и никто не посмеет сказать, что это неравный брак. Кроме того, союз будет очень выгоден и вашей, и нашей стране. Вам теперь нужно зерно, нужен скот, нужна рыба — все это мы можем продавать вам, а еще масло, сыры, шерсть и многое другое, что понадобится вам, пока на ваших равнинах вновь не появятся многочисленные стада. Вы же будете взамен давать нам меха и шкуры лесных зверей, лен, мед, и такая торговля пойдет на пользу всем. Мы хотим, чтобы союз был скреплен браком и чтобы наш конунг получил достойную жену. И госпожа угодна Фрейру! — добавил он, намекая на утреннее жертвоприношение. — Пусть завтра твои люди соберутся на тинг и скажут, как им нравится наше предложение.
Большая часть этой речи очень понравилась Избране, только конец ее удивил: Торстейн хотел получить на свое предложение ответ плесковского веча, не спросив, как это нравится самой Избране.
— Но я не смогу уйти, пока некому править Плесковом, — ответила она. — Плесков поручил мне себя и не одобрит, если я брошу его на произвол судьбы.
— Мы знаем, что конунг еще слишком мал. — Торстейн посмотрел на Вадимира, который уже дремал, привалившись к плечу Огняны. — Но через два года он станет достаточно взрослым, чтобы даже возглавить войско, при умелом и опытном воспитателе, конечно. Если ваш тинг это одобрит, то на Середине Лета мы справим вашу свадьбу, но ты пока останешься здесь. Так наш конунг получит жену, а Плесков не останется без правителя. Конунг сможет навещать тебя во время летних походов и даже зимовать здесь, если в Западном Етланде все будет мирно и спокойно, а через два года заберет тебя.
— Если спросят меня, то я скажу, что это очень удачный и выгодный союз, — заметил Зимобор, которому Хедин перевел речь Торстейна. — Моя сестра слишком молода и красива, чтобы навсегда оставаться вдовой, и я не знаю другого человека, который подошел бы ей лучше, чем Хродгар конунг. Я буду рад приобрести за морем такого родича и рад буду узнать, что судьба моей сестры так достойно устроена.
— Хорошо, завтра мы спросим плесковцев, одобрят ли они ваше предложение, — сказала Избрана так спокойно, словно речь шла о статьях торгового договора. Что бы ни происходило, она оставалась княгиней, а княгине не годится, точно глупой девке, убегать за занавеску, чтобы там поплакать от волнения, а потом выйти к сватам, шмыгая носом и теребя ленту в косе!
Назавтра на посадской площади собрали «тинг», то есть вече. Новость мало кого поразила: почти все, кто на вече имел хоть какой-то вес, были вчера на пиру и уже все знали. При посредничестве Хедина Торстейн снова предложил Плескову брачный союз, расписал все его выгоды и от имени Хродгара пообещал подождать с отъездом княгини два года, пока не вырастет князь Вадимир. И плесковцы ответили, что если княгиня не против такого мужа, то они согласны ее отпустить.
Обговорили условия: выкуп за невесту, который должен был получить Плесков, теряющий правительницу и жрицу, приданое невесты. Было оговорено, что если за эти два года у Избраны родятся дети, то они будут считаться законными наследниками етландского престола, но на власть в Плескове претендовать не смогут, разве что сам Плесков их пригласит. Хевдинги и бояре призвали своих богов в свидетели обручения, и Избрана ушла с площади уже невестой Хродгара. Сам он был явно рад такому обороту дела и улыбался ей всякий раз, как она на него смотрела. И ей даже стало казаться, что до Купалы, которую варяги называли Серединой Лета, еще слишком далеко!
— У меня тоже есть для тебя одно условие! — шепнула она Хродгару, когда вечером на пиру в честь обручения подавала ему кубок.
— Какое? — быстро спросил он, всем видом выражая готовность исполнить что угодно.
— В эти два года будь осторожнее. Чтобы потом не получилось, что мой сын окажется младше сына какой-нибудь красивой уладской рабыни!
От этого намека Хродгар покраснел, но справился с собой и улыбнулся:
— Обещаю. Тем более что ни одна из рабынь не может быть красивее тебя!
Приближалась полночь. Небо было ясным, огромные звезды сияли так ярко, что не нужно было огня. Зимобор медленно шел по дороге вдоль берега Великой и оглядывался в поисках подходящего места. Его пробирала дрожь: он искал ворота на Ту Сторону.
После обручения Избраны он еще сильнее заторопился в дорогу. Помня, как прошлым летом прошел за Зеленую Межу через разрушенное святилище на Ярилиной горе, он хотел снова вернуться туда и попробовать еще раз. Но мать Огняна, с которой он догадался посоветоваться, покачала головой.
— Зачем так далеко ездить? — сказала она. — Та Сторона — как изнанка нашего, до краю ходить не надо, знай только, как проколоть. Здесь вокруг столько могил — больше, чем жилых домов осталось. Через любую пройди, на Ту Сторону попадешь.
— А что, в могилу совсем не страшно спускаться! — отозвался Хродгар, услышав от Избраны, чем собирается заняться ее брат. — Я два раза спускался в курганы. Вот эти обручья я добыл из кургана одного старого короля из Свеаланда. А вот это он мне чуть не отгрыз руку! — Он засмеялся и показал рваный и неровно заживший шрам чуть выше запястья. — Но иметь дело с мертвецами вовсе не страшно. Если только знать, как взяться!
Но Зимобору не нужно было к мертвым. Ему нужно было попасть к Лесу Праведному, то есть на ту сторону видимого бытия.
— В могилу не нужно, — подумав, сказала Избрана. — У меня есть кое-что. Пойдем-ка.
Она привела брата к себе в горницу и вынула из сундука бронзовое зеркало, завернутое в мягкую ткань.
— Вот, посмотри. — Она развернула свое сокровище и положила на стол. — Видишь что-нибудь?
Зимобор наклонился и вздрогнул: он увидел искаженное лицо, в котором не сразу признал свое собственное.
— Видишь? — Избрана внимательно смотрела на него. — А я вот не вижу. Ничего больше не вижу, даже себя. Значит, отслужило мне зеркало. Мне оно больше не нужно, вот и не показывает ничего. А тебе еще пригодится. Возьми. В нем и этот свет, и тот свет отражаются.
Не отвечая, Зимобор вглядывался в золотистую поверхность. Перед ним мелькали смутные видения, и это уже не было его отражением. Он видел что-то другое: падающий снег, крохотную полянку в заснеженном лесу, маленькую избушку вроде тех, на ножках, где оставляют мертвецов... Холод пробирал до костей и струился по жилам: неужели это значит, что она умерла... Но за белой пеленой проступало живое девичье лицо, и, хотя разглядеть его не удавалось, Зимобор верил, что это она, Дивина. Все-таки она жива, и зеркало знало дорогу к ней.
Держа зеркало за пазухой, он шел по дороге, выбирая подходящее место и надеясь, что оно само его позовет.
Что-то черное мелькнуло за деревьями, Зимобор остановился и привычно схватился за меч.
— Хэй! — сказал знакомый голос на северном языке. — Я нашел неплохой домик, иди сюда.
Зимобор узнал Хродгара. Новоявленный конунг Западного Етланда не мог усидеть дома, когда его родичу предстояло такое приключение. Хевдинги и «большие бонды» едва ли одобрили бы, что их конунг, едва будучи признан, намерен прогуляться на тот свет, откуда не всегда, скажем так, возвращаются. Поэтому Хродгар никому не сказал, куда собрался, но Зимобора уверял, что родственный долг обязывает его помочь. Зимобор верил в его благородство, но сильно подозревал, что Хродгару просто самому до смерти любопытно.
— У меня есть чаша Фрейра, в которой заключена власть над тем и этим светом, а у тебя есть китайское зеркало, — рассуждал тот. — Зеркало само по себе — полезная, но опасная вещь. Когда душа видит по обе стороны металла два одинаковых лица, она может ошибиться и перескочить в отражение, и тогда ты останешься без души, а отражение пойдет гулять по каким-то неизведанным мирам. А вот если силы чаши и зеркала объединить, то получится...
— Что?
— Да я и сам не знаю, — легко признался Хродгар. — Но если у нас в руках встретились две вещи, созданные на расстоянии в три года пути, это само по себе чудо. Знаешь, найти дорогу в Иной мир легче, чем от Свеаланда добраться до Китая. Главное — это знать как... Сюда! — Варяг остановился и показал на маленькую, покосившуюся рыбачью избушку. — Это подходящее место. И вода совсем рядом, а это важно.
Дверь избушки была приоткрыта. Последней здесь проходила смерть, но Хродгар бестрепетно, хотя и с осторожностью, приоткрыл дверь пошире и заглянул внутрь, держа наготове обнаженный меч. Хорошая сталь блестела под луной и могла устрашить любого, даже самого голодного, упыря. Но ничего подобного в избушке не наблюдалось. Там было пусто, не считая черных лавок, голого стола, давно умершей печки в углу и какой-то мелкой полугнилой рухляди, которая никому уже не могла пригодиться.
— Все спокойно, — решил Хродгар. — Заходи, но недалеко. Стой здесь.
Они пробрались в избушку и встали так, чтобы через открытую дверь видеть реку. Река Великая была совсем рядом — похоже, бывшие хозяева кормились рыбной ловлей.
В дальнем темном углу что-то зашуршало, изнутри потек холодный воздух.
— А ну тихо! — вполголоса рявкнул Хродгар и выставил в ту сторону меч.
Шуршание прекратилось.
— Сидеть и не дергаться! — по-северному приказал Хродгар. — А не то угощу вас Молотом Тора, и тогда затихнете навсегда. Мы скоро уйдем, а пока не мешайте. Ну, доставай!
Последнее предназначалось уже Зимобору. Пока Хродгар держал под присмотром внутренности избушки, Зимобор вынул зеркало и повернул его так, чтобы в нем отразилась текущая вода.
— Что, видно? — Изогнув шею, Хродгар тоже заглянул в зеркало... и пропал.
Зимобор моргнул и глянул в блестящую поверхность. Мелькнула жидким серебром река, мир еле заметно содрогнулся... и Хродгар снова оказался рядом. Померещилось?
— О! — с удивлением, но и с явным удовлетворением воскликнул варяг. — Получилось!
Зимобор оглянулся. В избушке было полно людей. У стола горела лучина, на лавке сидели двое — мужчина и женщина, должно быть, хозяин и хозяйка. Мужчина держал на коленях рыболовную сеть и крючок, которым чинил прорехи, женщина сжимала в руках тряпку — видимо, вытирала стол. Но оба они не работали, а смотрели друг на друга и шепотом, чтобы не разбудить домочадцев, горячо спорили. На полатях сопели детишки, на лавке храпел дед, под лавками негромко квохтали сонные куры, а в ближнем углу шебуршилось что-то белое и живое, пара то ли ягнят, то ли козлят.
Зимобор замер, не понимая, мерещится это ему или нет. А на них никто не обращал внимания. Хозяин и хозяйка говорили о своем, не замечая, что возле двери откуда-то взялись двое незнакомых мужчин, причем один с мечом в руках.
— Идем! — шепнул Хродгар и потянул его за рукав. — Тише. Они нас не видят, но слышать могут.
Зимобор подвинулся к двери. Хозяин с хозяйкой прервали беседу и повернули головы. Хродгар приоткрыл дверь, она заскрипела, хозяева вскочили на ноги, недоуменно глядя на дверь, которая открылась сама собой.
— Кто там? — тревожно воскликнул мужчина.
Хродгар вытолкнул Зимобора из избушки, выскочил сам и закрыл дверь.
— Идем скорее! — шепнул он.
Они отошли на несколько шагов, как дверь опять приоткрылась и хозяин высунулся наружу, держа в одной руке лучину, а в другой топор.
— Кто тут ходит? — окликнул он.
Хродгар и Зимобор стояли в тени деревьев, и хозяин, не заметив их, скрылся опять.
— Здешние не видят нас, как мы не видим духов мертвых, — шепнул Хродгар. — Ведь мы уже на том свете, а здесь мы — чужие. Но они могут нас слышать. Потому надо вести себя тихо. Идем.
— Откуда ты все знаешь? — шепнул Зимобор. — Ты как будто уже бывал здесь.
— Я же тебе говорил: я два раза спускался в курган. Я хотел забрать сокровища мертвых и забрал. А ты хочешь забрать отсюда свою женщину. Это еще труднее. Один ромей когда-то пробовал, мне в Ахене рассказывали. Который все испортил тем, что не вовремя оглянулся. Кажется, его звали Орефей, как-то так.
— Но моя девушка вовсе не мертвая! И Орфей тут ни при чем!
— Откуда ты знаешь, что она не мертвая? Про тот свет ничего нельзя знать наверняка.
— Она не умерла! Лес Праведный... Как же тебе объяснить! — в досаде воскликнул Зимобор. — Лес Праведный — он живой, и царство его — живое. Только оно не человеческое.
— Я все понимаю, мне рассказала твоя сестра. Только у вас никто не знает грани между Лесом и Миром Мертвых. Это разное, и притом одно и то же. Души ваших предков уходят в лес и живут там в деревьях. А ваш Лес Праведный — это как бы душа общего Деда. А этот Дед — и есть ваш верховный бог, как вы его ни назовите. А верховный бог — всегда властелин над жизнью и смертью, глядящий двумя глазами на Ту и на Эту стороны бытия. Это — Один. Вы зовете вашего прародителя Крив, я уже знаю, это значит — Одноглазый. И мы Одина зовем Одноглазым, у него и правда только один глаз, второй он отдал в обмен на свою мудрость. То есть этот глаз и сейчас у него есть, но он смотрит на другую сторону бытия — как и ваш Крив. Все боги, в конце концов, одно. Только мы по-разному называем их. Но тот, кто действительно понимает хоть одного из них, на самом деле понимает всех. Поэтому я и пошел с тобой. Я кое-что понимаю. Вот, смотри.
Хродгар развязал мешок, который висел у него за плечом, и Зимобор увидел уже знакомую ему серебряную чашу величиной с две сложенных ладони. А заодно с изумлением осознал, что прекрасно понимает каждое слово Хродгара, хотя и не может определить, на каком языке тот говорит. Видимо, на изнаночной стороне бытия это было несущественно.
— Я не просто так взял ее с собой, — рассказывал Хродгар. — В чаше Фрейра заключены могучие силы, она имеет власть над жизнью и смертью. Вот здесь написано: «ремесло омелы». Ты знаешь о Добром Бальдре? Твоя сестра знает — о, это самая мудрая женщина из всех, кого я видел, и к тому же она такая красивая! — Хродгар радостно улыбнулся, снова вспомнив, каким сокровищем ему посчастливилось завладеть. — Так вот, Добрый Бальдр был убит стрелой из ветви омелы и погрузился в черное царство Хель. Но придет час, и он выйдет оттуда на свет, как погребенное зерно выходит из-под земли новым колосом. И когда Бальдр прорастет из мира Хель в Асгард, он станет Одином. Жизнь и смерть, расцвет и увядание — это замкнутое кольцо, и потому ожерелье Фрейи — круглое, и чаша Фрейра тоже круглая. Каждый из нас в свое время бывает Добрым Бальдром. Я побывал под землей, когда был изгнан с родины, и твоя сестра побывала зерном в земле, когда бежала из собственной страны. Но мы сумели снова выйти на свет, перед нами новая жизнь. Ты уже почти вышел из-под земли, тебе осталось немного — найти свою Фрейю. А она еще под землей. И когда ты поможешь ей прорасти на свет, вместе с ней ты выйдешь и сам. Не бойся, мы справимся. Ведь мы ведем свой род от богов, а значит, способность умирать и возрождаться — в нашей крови. Ну, идем!
Они шли по тропе вдоль реки, и Зимобор не беспокоился, куда направляться. Дивина когда-то сказала ему, что за Зеленой Межой самое главное — идти, и тогда ноги сами приведут туда, куда нужно.
Постепенно светлело. Вдоль тропы тянулись светлые березовые рощи, в траве сияли белыми звездочками цветы. Встало солнце, золотые лучи падали на верхушки берез, блики играли на поверхности широкой реки. Было так хорошо, привольно и спокойно, что Зимобор невольно замедлил шаг.
— А у вас красиво! — Хродгар тоже огляделся. — Только моря нет. Без моря скучно. Простора нет. Зато вот что у вас есть... — речь его вдруг замедлилась, лицо стало внимательным, заострившийся взгляд был прикован к чему-то впереди, — так это много красивых девушек.
Зимобор проследил за его взглядом. На опушке березовой рощи виднелось какое-то движение, между белыми стволами мелькали стройные фигуры, одетые в белые рубахи.
— Осторожнее! — Теперь уже Зимобор предостерегающе взял Хродгара за локоть. — Это наверняка вилы. Они очень красивы и любят мужчин, но из их объятий можно не выйти живым.
Между тем их заметили. Несколько девушек подошли к ним. Вид их внушал странные чувства — ужас и восторг. Румяные свежие лица сияли прелестью самой ранней молодости, глаза блестели, как звезды, щеки и губы были румяными, как земляника, от них веяло сладостью и блаженством. Роскошные косы спускались ниже колен, в пряди волос были вплетены цветы и длинные травяные стебли.
— Любимый мой! — вдруг воскликнул рядом знакомый голос. — Наконец-то ты пришел!
Быстро обернувшись, Зимобор увидел Дивину. Она стояла в трех шагах и смотрела на него с таким восторгом и любовью, как никогда раньше.
— Дивина! — Зимобор шагнул к ней, едва веря своим глазам. — Это ты...
— Конечно, я, мой ненаглядный! — Она протянула к нему руки, но Зимобор попятился, сам не зная почему. На него веяло свежим запахом цветов, зеленые глаза девушки сияли, как звезды, но что-то его тревожило, он сам не понимал, что именно. Дивина была какая-то не такая.
— Рагнхильд! — вдруг воскликнул рядом Хродгар. — А ты-то откуда здесь взялась, моя радость?
Зимобор бросил на него беглый взгляд: его товарищ держал за руку высокую стройную девушку с распущенными темными волосами, с продолговатым, умным и привлекательным лицом, хотя и не так чтобы уж очень красивым.
— Моя радость? А ты на самом деле мне рад? — насмешливо спросила она. Голос у нее был низковатый и немного хриплый, но приятный. — По тебе не заметно. Раньше ты при каждой встрече все норовил сгрести меня в охапку и запихнуть в темный угол, а теперь смотришь, как одно не самое умное животное на новое изделие искусных славянских резчиков по дереву.
— Ты о чем? — не понял Хродгар.
— Как баран на новые ворота, здесь так говорят. — Девушка рассмеялась.
— Нет, но как ты сюда попала? Разве ты умерла? — Хродгар был полон недоумения.
— Да пока еще нет. Разве ты никогда не видел мертвецов, мой славный воин? И разве я на них похожа?
— А с каких это пор у тебя зеленые глаза, Рагнхильд, дочь Асгрима? — спросил Хродгар, вдруг ставший очень строгим. — А как тебе нравится вот эта вещь?
Хродгар вдруг отскочил и выхватил меч; при виде острой стали девушка пронзительно вскрикнула и отпрыгнула, как от огня.
— Ага, не нравится! — азартно закричал Хродгар и взмахнул мечом. Девушки с визгом бросились в разные стороны. — Зимобор, не подпускай их! Моя Рагнхильд никак не могла сюда попасть, я спрашивал у Торстейна, это ведь его родственница. Она сидит себе дома в Вестерсэтре, а это — морок! Это ведьмы, они только прикидываются теми, кто нам нравится!
Зимобор оглянулся: девушка с лицом Дивины стояла в нескольких шагах и с видимым отвращением, хмурясь, смотрела на меч в руках Хродгара. Ей хотелось убежать, но она боролась с собой, не желая упускать добычу. Длинные пальцы бледных рук трепетали, как стебли водяной травы в прозрачном потоке. Взгляд, который она мельком бросила на Зимобора, был таким голодным и хищным, что он содрогнулся и тоже вынул меч.
— Не слушай его, — проговорила девушка. — Он лжет... Он хочет помешать тебе... Ведь он не хочет, чтобы ты женился на мне, тогда ты и мой отец вместе будете непобедимы... А он хочет... Он — чужой... Он возьмет в жены твою сестру, а потом будет требовать вашу землю, потому что она старше и знатнее тебя. Не верь ему. Убей его!
— Это что еще за песни! Знаешь, что за это полагается? — с гневом воскликнул Хродгар. — Получай!
В один миг он подскочил к девушке, свистнул меч, и ее голова с длинными русыми косами покатилась по траве. Безголовое тело вздрогнуло, но не упало, а вдруг сразу исчезло. На его месте стояла молоденькая березка ростом с девушку, и на уровне плеч ее вершина была срублена. Ветви со свежей листвой дрожали, словно упрекая в жестокости, а вершина березки лежала на траве, разметав зеленые косы.
Хродгар осмотрел меч и принялся вытирать клинок полой плаща.
— Надо было раньше сообразить! — деловито сказал он. — Они ведь увидели нас! Значит, это не живые существа, а те, кто может переходить с одной стороны бытия на другую. Короче, нечисть. Хотя облик Рагнхильд она приняла очень хорошо, даже голос такой же. Ты ведь ничего не расскажешь твоей сестре? Это было давно, еще прошлой зимой. Но больше я не буду с ней встречаться, я ведь обещал... И у Рагнхильд нет никакого ребенка, который оказался бы старше наших будущих наследников. Ну, если бы кто-то родился, Торстейн бы мне сказал... Ладно, хватит любоваться этой чересчур говорливой березой. Идем дальше.
Они свернули с тропы и по едва заметной стежке углубились в рощу. Роща была негустой, светлой, почти прозрачной; солнечные лучи, падая сквозь ветки, ложились на мягкую траву с белыми цветами подснежников. Где-то вдали слышались голоса, а может, мерещилось.
— Вон, смотри, еще одна. — Хродгар кивнул куда-то в сторону.
И Зимобор опять увидел девушку с лицом Дивины. Она стояла чуть поодаль от тропы, прислонившись к березе, и с удовольствием вдыхала свежий теплый воздух.
— Что ты так напрягся? — спросил Хродгар. — А, опять то же лицо!
Девушка вдруг оглянулась на голоса, на ее лице отразилось беспокойство. Она окинула глазами поляну, но не задержалась взглядом на людях.
— О! — как охотник, завидевший дичь, шепнул Хродгар и вцепился в руку Зимобора. — Тише! Она нас не видит! Это добрый знак!
Зимобор осторожно сделал шаг вперед, трава слегка прошуршала под ногами. Девушка недоуменно оглядывалась.
— Кто здесь? — неуверенно спросила она. — Покажись!
Зимобор молчал, сердце сильно билось. Может быть, это снова обман. А может, и нет. У этой девушки были не зеленые, а темно-голубые глаза, и весь ее облик дышал теплом. При виде нее в нем ожили все его нежные, радостные, тревожные чувства, которые спали больше полугода, и он верил, что это — она, сам не зная почему.
— Дивина! — хрипло от волнения позвал Зимобор.
— Кто ты? — Девушка прижалась спиной к березе, напряженным взглядом обшаривая пространство перед собой. — Где ты? Покажись!
— Я здесь... Ты меня не видишь?
— Кто ты? Кто?
— Это я. Зимобор. То есть Ледич. — Он не помнил сейчас, под каким именем она его знала. — Жених твой. Колечко мое не потеряла?
— Но где же ты? — Дивина неуверенно протянула руку. — Почему я тебя не вижу?
Зимобор осторожно коснулся ее пальцев. Хродгар, с напряженным вниманием наблюдая за ними, держал наготове обнаженный меч, но девушка не замечала ни его самого, ни острой стали.
Пальцы ее были теплыми, живыми. Зимобор сжал ее руку, но девушка вырвала ее и прижала к груди. Взгляд ее оставался тревожным и рассеянным.
— Не бойся, — просил Зимобор. — Это я. Ты помнишь меня?
— Я помню. — Девушка смотрела туда, откуда раздавался голос, но он не мог поймать ее взгляд и понимал, что она все-таки его не видит. — Я ждала тебя. Не знаю, как долго, не знаю, сколько времени прошло. Лес Праведный говорит, что пока я буду ждать, на белом свете и сто лет пройти может. Что там сейчас?
— Сейчас весна. Помнишь, ты говорила, что весной тебе дорога на белый свет откроется, если я тебя найду. Пришла весна, я за тобой пришел. Ты пойдешь со мной?
— Но где же ты? — в отчаянии воскликнула Дивина.
Зимобор шагнул к ней и обнял; она сначала хотела отстраниться, потом положила руки ему на плечи, провела по лицу.
— Зеркало! — вполголоса подсказал Хродгар. — Покажи ей зеркало!
— Сейчас! — Зимобор вынул из-за пазухи зеркало и поднес его к лицу девушки. — Посмотри сюда!
Она вздрогнула: неведомо откуда перед ее глазами вдруг появилась ярко блестящая поверхность, а в ней — отражение собственного лица.
— Теперь смотри! — Зимобор бережно обнял ее за плечи и приблизил голову к ее голове, чтобы они могли заглянуть в зеркало вместе. — Теперь видишь?
Дивина вскрикнула: рядом с ее лицом в зеркале появилось другое лицо, хорошо ей знакомое — то самое, которое так часто снилось ей и которое, как ей казалось, и существовало теперь только в ее снах. Она чувствовала руку, обнимающую ее, чувствовала рядом тепло живого тела, но, повернув голову, опять ничего не увидела, кроме ствола березы и свесившихся зеленых ветвей.
Но теперь она знала.
— Ты здесь! — с тоской, отчаянием и облегчением воскликнула она и вцепилась в Зимобора. — Ты пришел! Вот почему весна наступила! У меня же все время была зима! Каждый день — один и тот же день, каждое утро сначала, все то же, что вчера, все та же избушка, полянка, тропинка, колодец! Снег и снег! — бессвязно выкрикивала она. — Я думала, сто лет прошло, вы все умерли и никогда я тебя больше не увижу, никогда на белый свет не выйду! А сегодня смотрю — снег растаял, все зеленое, цветы цветут! Весна! Прямо сразу, за одну ночь! Меня так и потянуло из дому — я как знала, что тебя встречу, только не верила!
— Но теперь-то веришь! — Зимобор обнял ее и прижал ее голову к своему плечу. Дивина зажмурилась: с закрытыми глазами она не видела, что ее обнимает невидимый призрак, и так было легче верить, что все это правда. — Пойдем скорее! Мать Огняна предупреждала, что дольше одного дня нам здесь оставаться нельзя. Если к полуночи не вернемся, то один Велес знает, как время пойдет, и не выйдем ли потом на сто лет раньше или на сто лет позже, чем ушли. Скорее, идем!
Он выпустил Дивину из объятий и взял за руку. Она неуверенно сделала шаг за невидимым проводником, на лице ее были волнение и беспокойство, в глазах блестели слезы. Что-то держало ее, не пускало последовать за ним. Трава ласково оплетала ей ноги, березы тянули мягкие зеленые руки, старались поймать в объятия, прижать к белой груди, удержать...
— Погоди, сокол, не спеши так, — сказал рядом чей-то голос.
Зимобор обернулся. В трех шагах стоял на задних лапах огромный бурый медведь.
Но не успел Зимобор схватиться за оружие, как медведь обернулся стариком в медвежьей шубе, и вспомнилась та зимняя ночь, когда такой же старик вышел из метели и туда же увел с собой Дивину; но едва он вспомнил ту ночь, как старик превратился в высокий замшелый пень, потом — в могучий дуб со свежими молодыми листиками на узловатых ветвях. Зимобор моргнул, не понимая, что же видит.
Перед ним опять стоял старик. Высокий, выше человеческого роста, с полуседой бородой и волосами, в серой одежде, он смотрел на людей неожиданно яркими голубыми глазами. Кожа на его лице была сероватой, как древесная кора, только что оттаявшая от ледяного зимнего сна, а в руке он держал высокий дубовый посох, весь покрытый молодыми листочками.
— Ты — Лес Праведный? — тихо спросил Зимобор и поклонился: — Здравствуй, батюшка!
— И вы здравствуйте. — Старик кивнул и покосился на Хродгара, который смотрел на него, приоткрыв рот и держа перед собой меч. — Не бойся, не трону.
— Ты — король всех троллей? — восхищенно выговорил Хродгар. Несмотря на всю доблесть, в нем оставалось немало от ребенка, перед которым вдруг ожили все нянюшкины сказки. — А где твое золото? Нет, мне не нужно, мне бы только посмотреть, чтобы потом рассказывать, что я видел золото троллей![39]
— Да вон оно ходит! — Леший усмехнулся и показал посохом куда-то в сторону.
Из-за орехового куста послушно выкатился бочонок, обмотанный цепями, которые звенели, когда он двигался.
— Хочешь — лови, — разрешил старик. — Поймаешь — все твое будет. А ты ведь не за золотом пришел? — Он посмотрел на Зимобора. — Зачем тогда?
— Ты ведь сам знаешь. Я пришел за моей невестой. Отпусти ее со мной.
— А которая твоя? — лукаво спросил старик.
— Которая? — Зимобор оглянулся и охнул.
— Под березами стояла целая толпа девушек — две, три, четыре... семь, девять, десять... Их было двенадцать, и все они были похожи, как капли росы на листьях. У каждой из них было лицо Дивины, и все они тревожно, недоуменно улыбались.
— У меня внучек много. — Лесной Пастух усмехнулся. — И все красавицы, как одна. Выбери, которая твоя. Ошибешься — только до границы Зеленой Межи и доведешь ее. А там растает, как отражение, что в воде живет, а на берег не выходит. На белый свет только одна выйдет.
Зимобор оглядел девушек:
— Один раз можно выбирать?
— Один. Тебе ведь одну надо, не три?
— Зеркало возьми! — подсказал Хродгар, который уже убедился, что все двенадцать совершенно одинаковые. — Наша в нем отражается, а здешние не должны.
— Какое зеркало? — Старик удивился. — Что такое?
Зимобор тем временем снова вынул зеркало и поднес его к лицу той, что стояла рядом, потом заглянул сам, но увидел только свое лицо. Не эта.
Переходя от одной к другой, он только на седьмой раз увидел в зеркале девичье лицо, и тут же девушка сама схватила его за руку.
— Ты здесь? — обеспокоено спросила она, безуспешно ловя его взгляд напряженным и растерянным взглядом. Она по-прежнему его не видела.
— Вот эта! — Зимобор поднял ее руку, пока не потерял снова, и тут же девушка осталась на поляне одна — прочие одиннадцать исчезли. — Вот эта моя невеста.
— А чем докажешь? — Старик нахмурился, и небо вдруг потемнело. Солнце спряталось, вершины берез тревожно зашумели, листья залопотали: не уходи, останься с нами, с нами!
— У нее половинка кольца, и у меня половинка, вместе будет целое. Нас этим колечком когда-то обручили.
Зимобор оторвал с пояса пришитую половинку золотого кольца, а вторую снял с ожерелья Дивины и показал обе старику.
— Да что-то ваше колечко пополам разломано. — Лес Праведный покачал головой. — Твоя мать, когда его рубила, что говорила? Как двум половинкам вместе не бывать, так и ей тебя не видать?
— Дай сюда! — Хродгар вдруг забрал у Зимобора обе половинки и положил их в свою чашу. — Могучий Фрейр! — попросил он, держа чашу перед собой. — Силой жертвенной крови и оленьего рога, твоей любовью к прекрасной Герд, заклинаю тебя: сделай кольцо целым, неразделимым, как ожерелье сестры твоей Фрейи, владеющей силой жизни и смерти!
Из чаши раздался короткий звенящий звук. Хродгар заглянул туда, удовлетворенно кивнул и вынул целое золотое кольцо.
— Держи!
Зимобор взял у него колечко и вложил в ладонь Дивины. Она взяла его руку и ощупью надела кольцо ему на палец — точно так же, как уже однажды сделала это десять лет назад.
И радостно ахнула — она увидела его!
— Ледич! — Смеясь от радости, она обняла его за шею, оживившись, словно проснулась от глубокого сна и наконец-то вспомнила все, что было. — Все-таки ты здесь! Дедушка! — Она обернулась к старику: — Дедушка, отпусти меня! Ты меня от смерти спас, два раза мне пропасть не дал, но уж отпусти теперь, не могу я у тебя больше оставаться! Не для того же ты меня спас, чтобы я навсегда в той избушке на ножках осталась! Отпусти меня, у меня отец есть, жених вон есть, я жить хочу, и чтобы детки были, чтобы род наш продолжался. Отпусти!
— Я-то тебя отпущу, — со вздохом ответил старик и сурово взглянул на Зимобора. — Да только здесь не лучше ли тебе будет, чем там, снаружи? Здесь я тебя, внучка, от любой беды укрою, потому и забрал. В детстве была тебе судьба в лесу пропасть — ведь тебе обручаться проклятье не давало. А отец обручил тебя, не послушался. Упрям он, отец твой, нипочем с судьбой мириться не желает, желает все по-своему сделать! И брат твой такой был, за упрямство свое и погиб. Но брат сам свою участь выбрал, хоть умер — да по-своему. А ты, овечка моя белая, была дитя неразумное, за тебя все другие решили, потому мы с Матерью и пожалели тебя. Она тебя увела, от Девы спрятала, мне отдала, я тебя столько лет берег и растил. Как его мать ваше обручение разрубила — ты стала свободна, я тебя, когда всему выучил, назад в белый свет выпустил. А ты там и двух лет не прожила — опять обручилась, да все с тем же! Что тут скажешь — судьба! Что у Старухи посеяно, то у Девы прорастет! Хочешь — иди к своему земному отцу. Пока ты с ним живешь — ничего тебе не грозит. И ты, голубь, пока верен той, какой обещался, — Лес Праведный многозначительно глянул на Зимобора, и тот понял, что старик говорит о Младине, — она тебе будет помогать, все по-твоему делать. А изменишь ей, женишься — тогда смерть твоя. Сами решайте, что вам делать. А отпустить — я отпускаю. Ступайте!
Лес Праведный взмахнул посохом, и, не успев опомниться, все трое увидели перед собой покосившуюся избушку с приоткрытой дверью. Справа блестела широкая река, а впереди виднелся большой город — первая улица посада за луговиной, выше — детинец на холме.
Занимался рассвет.
— Куда это мы попали? — с беспокойством спросила Дивина. Она ведь никогда здесь не была.
— Это Плесков, — с облегчением пояснил Зимобор и сжал ее руку. — Здесь теперь правит моя сестра. Ну, пойдем, что ли. Она ведь никак не ждет, что я справлюсь с этим делом так быстро!
— Да, идем скорее, пока мои добрые хевдинги и большие бонды не заметили, что их конунг прогулялся на тот свет! — бодро подхватил Хродгар. — А главное, брат мой, не рассказывай королеве про Рагнхильд! — душевно попросил он, прижав руку к сердцу. — Я не виноват, я ведь тогда еще не знал твою сестру!
Месяц белояр близился к концу, когда Зимобор и Дивина подъезжали к Полотеску. Зимобору было приятно вновь увидеть этот город, в котором он когда-то так неплохо прижился, а для Дивины он был почти новостью. От воспоминаний двенадцатилетней девочки почти ничего не осталось, она не узнавала ни окрестностей, где когда-то гуляла с матерью и няньками, ни Двины, по которой ее когда-то катали на расписной ладье, ни детинца, ни княжьего двора с той баней, где родились она и ее брат, где когда-то горели на краю лавки два светильника и где к ним впервые явилась Та, Которую Не Звали.
Даже князь Столпомир поначалу показался ей чужим человеком, и прошло несколько дней, прежде чем она привыкла к тому, что этот рослый, сильный, красивый зрелой красотой человек — ее отец. Они действительно были похожи, и теперь, видя их рядом, Зимобор убеждался, что ему не померещилось когда-то сходство их темно-голубых глаз, изгиба черных бровей, овала лица, густых русых волос. Княжич Бранеслав, как он его запомнил, был похож на мать, а Дивина — на отца. Своего прежнего имени она совсем не помнила, и князь Столпомир тоже стал звать ее Дивиной, привыкая к новому имени, как привыкал к высокой, статной, красивой девушке с умным лицом и твердым характером, которой стала прежняя резвая девочка. Она знала многие тайны леса, и сам Столпомир невольно робел перед ней. Но это была именно такая дочь, какую мог только пожелать любой князь, и он знал, что снова полюбит ее, как только привыкнет.
Отец и дочь почти целые дни были вместе: Столпомир показывал ей дом, двор, хозяйство, сам город и окрестности, рассказывал все, что было с этим связано, расспрашивал ее о жизни в Радегоще и у Леса Праведного. Зимобор старался не мешать им узнавать друг друга и сам больше времени проводил с дружиной, где у него оставалось множество приятелей и где он всегда мог найти себе занятие. По праву давней дружбы над ним подшучивали, спрашивали, не собирается ли он опять принять десяток, но многие видели в нем, возможно, будущего преемника князя Столпомира.
Через несколько дней, когда первые волнения улеглись, Зимобор наконец заговорил о свадьбе. Но Столпомир отвел глаза и покачал головой. Зимобор впервые видел могучего князя таким растерянным и неуверенным. И то правда — нечасто тому приходилось отказываться от своего слова.
— Я... — с усилием выговорил Столпомир. — Я тебе обещал мою дочь, но...
— Что — но?
Зимобор не слишком удивился еще каким-то препятствиям — он к ним уже привык.
— Я все сделал, княже, — продолжал он. — Я нашел твою дочь, я вывел ее из леса, я вернул ее тебе. Я добился смоленского престола, твоя дочь будет княгиней, и лучшего положения ей не даст никто. Она любит меня, если тебе мало всего прочего. И я ее люблю. Какое тут еще может быть «но»!
— Я уже один раз потерял ее... — глухо ответил Столпомир, не глядя на него. — Один раз она уже пропала... погибла... я думал, что она погибла, и ее мать так думала, а я знал, что это я во всем виноват... Она так и умерла, не увидев больше сына, не дождавшись дочери. Мой сын погиб... И тоже по моей вине. Я не хочу, чтобы моя дочь пострадала еще раз. Если ты возьмешь ее в жены, то Лес Праведный больше не станет ее защищать. А ни ты, ни я и никто другой из смертных не в силах защитить ее от того, что ей грозит.
— Но Дева отстанет от меня, если у меня будет жена!
— От тебя, может, и отстанет. А от нее — нет.
— Но при чем здесь Дивина? С каких пор Дева Первозданных Вод преследует женщин? Ей нужен мужчина, поэтому она пыталась очаровать меня. Но зачем ей Дивина?
— Ей не нужна моя дочь, она мстит мне! — в отчаянии воскликнул Столпомир. — И будет мстить, пока не изведет мой род под корень! А до этого уже недолго!
— Тебе? — в изумлении повторил Зимобор. — Почему? Почему, вяз червленый в ухо!
— Я тебе расскажу. — Князь Столпомир сел, наконец, на лавку и крепко потер лоб. — Ты сам это пережил, ты поймешь. Почти двадцать пять лет... Я был моложе тебя, когда умер мой отец, мне едва сравнялось восемнадцать...
...Ему едва сравнялось восемнадцать, когда пришлось доказывать, что он не слабее других. Свое правление молодой князь Столпомир Велегостич был вынужден начать с войны — войны за волоки — князья смоленских и полоцких кривичей воевали за них уже не в первый раз. Но противник, смоленский князь Велебор, был старше почти на десять лет и гораздо опытнее. Во внезапной смерти Велегостя, погибшего на охоте, он увидел удобный случай расширить свои владения — и заметно преуспел. Столпомир, на которого внезапно свалились обязанности собирать ополчение, обеспечивать людей едой, оружием, конями, водить полки в сражения и самому решать за все княжество, оказался почти беспомощен перед ним. Он был разбит сначала в одной битве, потом в другой, потерял Радегощ и еще несколько городов. Потом была жуткая битва, когда Велебором были разбиты последние собранные полки, рассеяны, разогнаны, и сам Столпомир едва избежал смерти и плена. Он ушел от погони только потому, что в лесу его след быстро потеряли. А сам он бежал, как безумный, и ему все казалось, что за ним гонятся, что его вот-вот схватят. Он мчался, не разбирая дороги, через темнеющий лес, оставляя на острых сучьях клочки одежды, волосы и следы своей крови, когда, наконец, упал, совершенно обессиленный, и заснул.
Когда он проснулся, то не сразу вспомнил, как попал сюда, почему лежит в лесу, прямо на траве. А когда вспомнил, то все вчерашнее показалось дурным сном. Мир был сказочно хорош — жемчужно блестела роса на траве, кудрявые вершины берез золотились под первым солнечным лучом, и голубое небо ласково склонялось над землей, прекрасной, как юная невеста, убранная цветами и зеленью в сладкий месяц купалич.
Прямо перед ним было озеро — небольшое, круглое, обрамленное старыми ивами, склоняющими ветви в воду, словно женщины, моющие волосы. А в озере резвились и играли какие-то существа. Столпомир еще не понял, кто это, а уже задохнулся от их невыразимой прелести. Он видел что-то белое, нежное, и в груди теснило от какого-то сладкого и болезненного волнения. То казалось, что это большие белые птицы, а то вдруг из облака искрящихся под солнцем брызг показывалась изящная рука, мелькала гибкая спина, стелились по воде длинные волны русых волос.
Ближний к нему берег был как будто усеян белым снегом по зеленой траве. Приглядевшись, Столпомир понял, что это не снег, а лебединые перья и пух. Вот из озера вышла девушка, и хотелось зажмуриться, чтобы не ослепнуть от красоты этого стройного, гибкого тела. Ничего подобного он никогда не видел и даже не поверил бы, что такая красота существует. Уже не помня о вчерашнем разгроме, затаив дыхание, он смотрел, как девушка выходит из воды, отжимает свои густые волосы, достающие ей до колен.
И вдруг девушка ахнула — она заметила человека. Вмиг она взмахнула руками, как крыльями, и лебединые перья сами взметнулись к ней, осыпали ее и пристали каждое на свое место. Столпомир не успел даже моргнуть, как белый лебедь сорвался с берега и полетел над озером, раскинув крылья и пронзительно крича.
Это было предупреждение: вода в озере закипела, с испуганными и негодующими криками белые вилы одна за другой бросались к берегу, подхватывали с травы оперенье и птицами взмывали в воздух. От их резких и гневных голосов звенел весь лес, и Столпомир зажмурился: казалось, сейчас этот звон обрушится на него и убьет, как сотни железных ножей.
Мягкое перышко, отлетев, упало ему на лицо. Было щекотно, и он осторожно снял его.
Стояла тишина. Столпомир открыл глаза. Взбаламученное озеро было пусто, пустым остался и берег, лишь несколько забытых перышек запутались в траве, как заблудившиеся среди лета снежные хлопья.
— Как же ты попал сюда, сокол ясный? — услышал он рядом с собой мягкий, нежный, звонкий голос, такой прекрасный и такой нездешний, что от этих звуков по коже пробегала дрожь восторга и ужаса. — Обернись, не бойся, я не страшная.
Над ним, кажется, смеялись. Этого он не мог допустить и осторожно обернулся.
И опять чуть не зажмурился.
На расстоянии протянутой руки от него на траве сидела одна из вил — стройная девушка, одетая только в волны золотистых волос. Однако как ни были они густы, сквозь них легко было разглядеть и точеные белые плечи, и длинные стройные ноги, и высокую пышную грудь, от мягких и манящих очертаний которой у молодого парня темнело в глазах, сохло во рту и появлялись еще некоторые ощущения, силы которых он сам испугался. Ни на одном из буйных весенних праздников он не переживал ничего подобного. Яркая, нечеловеческая зелень ее глаз внушала ужас и восторг — лицезрение этой красоты было смертельно опасно, но оно того стоило!
— Ты... кто? — едва смог он выговорить, не зная, то ли жмуриться, чтобы не ослепнуть, то ли смотреть, пока видно.
— Я — Младина. — Девушка улыбнулась, и на него повеяло запахом ландыша. Ее волосы быстро сохли, и прямо на глазах из влажных прядок показывались зеленые стебельки с жемчужными бусинками ландышей. — Зови так, если нравится. А кто ты, я знаю. Тяжело тебе пришлось, ничего не скажешь. Но это все беда поправимая. Полюбился ты мне, Столпомир Велегостич. Если будешь мне верен, я тебе все твои беды в клубок сверну и под корягу заброшу. Верь мне. Я — Дева, и власть моя — будущее.
Что было дальше, Столпомир помнил плохо, и осталось у него только ощущение неземного блаженства, смешанного с тягучей, болезненной усталостью и опустошенностью. Восемнадцатилетний парень, рослый, сильный, красивый, с густыми русыми кудрями и яркими темно-голубыми глазами, мог понравиться даже Деве Будущего, которая в каждом мужчине ищет силу Луча, силу Сварога, и не отстает от тех, в ком ее находит, пока не выпьет до дна. И особенно желанной добычей для нее служат те, в ком течет земная кровь самих богов.
Молодой князь Столпомир вышел из этого леса три недели спустя, зато совсем не там, где входил, а прямо возле Ладоги. Дева Будущего обещала ему удачу во всем — и ее обещания сбылись. Ладожские князья хорошо приняли беглеца. Воевать со Смоленском им было некстати, они как раз собрали большой обоз для торговой поездки за море — но взяли Столпомира с собой, ввели в дом свейского конунга Рагнара и убедили помочь.
Гостеприимство северные владыки считают своей непременной обязанностью, поэтому конунг с почетом встретил молодого славянского князя. Его знатный род, отвага, с которой он сражался с превосходящим противником, стойкость, с которой он переносил поражение, упрямая вера в будущую победу всем здесь внушали уважение. Ведь стойкость под ударами судьбы считается у северных народов одной из первых добродетелей достойного человека.
Но неизвестно, принесло ли бы это какую-то пользу, если бы не йомфру Хильдвиг, дочь Рагнара конунга. Йомфру Хильдвиг тогда едва исполнилось шестнадцать лет. Гость, такой молодой, красивый и статный, такой отважный и сильный, уже так много перенесший, потряс ее до глубины души. Он казался ей новым Сигурдом Убийцей Дракона, и она изо всех сил уговаривала отца помочь ему.
Рагнар конунг, в конце концов, уступил уговорам любимой дочери. Он и сам понимал выгоду, которую сможет извлечь из такого союзника. Славянские меха, лен, мед, воск, зерно весьма ценились, не говоря уж о том, что полотеский князь при случае так же поможет ему войском, как сейчас Рагнар конунг мог помочь Столпомиру.
Союз двух держав наиболее надежно скрепляется браком. И то, что йомфру Хильдвиг ни о ком другом и не мечтала, сильно помогало делу.
Столпомир не мог отказаться от женитьбы, которая обеспечивала все его будущее. К тому же он не остался равнодушен к юной прелести конунговой дочери, к блеску ее глаз, в которых сияли неподдельное и горячее восхищение, преданность и любовь. Здесь, за морем, он позабыл Младину. Изредка ему приходило на память то приключение на берегу озера, но теперь казалось, что все это приснилось ему, истомленному сражением и бегством. А может, он безотчетно стремился восстановить то тепло, которое выпила из него Дева, а Хильдвин прямо-таки источала это тепло, возвращая его к жизни, наполняя тело силой и бодростью, а душу — надеждой и верой в будущее.
В начале осени Столпомир, с большим войском и юной женой, вернулся в Ладогу. Оттуда он сразу направился в Полотеск и неожиданным ударом опрокинул и рассеял войско Велебора, подошедшее к стольному городу почти вплотную. Опомнившись, князь Велебор попытался дать отпор. Еще одна битва состоялась, но смоленские полки снова были разбиты. Волоки оказались в руках Столпомира, и в Радегоще, где уже совсем обосновался Велеборов боярин Гневогост, между князьями был заключен мир. Каждый остался при своих границах, но Смоленск еще выплатил Полотеску некоторую дань.
И вот, наконец, князь Столпомир вернулся домой, где ждали его любимая жена и ликующий народ. Но первая же ночь под родным кровом, когда молодой князь вошел в опочивальню, лег на постель и обнял жену, принесла ему страшное потрясение. Лежащая обернулась, и он увидел... лицо Младины.
— Не ждал меня, сокол ясный! — Извернувшись, как змея, она села на постели, и перед онемевшим Столпомиром снова заструились волны золотистых волос, сквозь которые с пугающей соблазнительностью просвечивали точеные плечи, длинные ноги, обольстительные бедра, волнующая округлая грудь. — А я-то тебя ждала, сокрушалась. Все глаза выплакала! — насмешливо продолжала она, обернув к нему лицо, где вместо глаз — зеленых озер — вдруг оказались две черные дыры: выплакала, дескать, до дна. — Бросил ты меня, голубок, обманул! Да ведь я тебе не девка посадская, что поплачет да и забудет. От меня, голубок, не уйдешь. Неужели не мила я тебе? — Вила прилегла на постель, игриво показывая ему всю прелесть своего волшебного тела. — Где же ты лучше меня нашел? Белее, румянее? Неужели за морями?
— Где... она... — едва выговорил Столпомир. Он помнил, что жена ушла в спальню раньше него и должна быть здесь. — Куда ты ее подевала...
— Что захочу, то и сделаю! — Младина усмехнулась, и ее прекрасные белые зубы блеснули хищно и угрожающе. — От меня не спрячешься. Брось ее, слышишь!
— Да как же я ее брошу — ведь она мне жена!
— Отошли назад за море, откуда взял! — жестко потребовала Младина. — Не нужна она тебе больше. Я ведь все сделала, что обещала. Во всем тебе везло, все сделалось, что тебе было нужно. Войну ты выиграл, князем полотеским стал. Зачем она тебе еще? Отошли назад. А женой твоей я буду! Где же ты найдешь красивее меня, стройнее, желаннее? Навсегда с тобой останусь, родной мой, ненаглядный! И красота моя не вянет, не старится — как солнце красное, я вечно буду хороша!
Изогнувшись, вила прижалась к нему, и у Столпомира потемнело в глазах. На него пахнула холодом Бездна Первозданных Вод, и он отшатнулся. Отдаться снова этой Бездне означало скоро погибнуть. Она не лжет, она останется с ним до конца — но конец наступит слишком скоро: уже через год он станет высохшим стариком и умрет. А она упорхнет в окошко белой лебедью, такая же юная, прекрасная, как цветущий ландыш, и ненасытная, как Бездна.
— Нет! — Столпомир собрался с силами и вскочил с лежанки. — Отдай мою жену, проклятая! Уходи!
— Так ты благодаришь меня!
— Ты уже всю кровь из меня выпила, что тебе еще надо!
— Не всю! — Глаза ее вспыхнули огнем томительного желания, голос стал глубоким и звучным, в нем послышался гул мощного потока тех рек, что омывают изнанку вселенной. — Не всю! Приди ко мне, светлый луч, дай мне огонь! Дай мне жизнь, чтобы сделать Деву Матерью, и тогда родится новая Дева. Мать станет Старухой, а Старуха канет во Тьму и выйдет из нее духом новой Девы, и мир обновится, ибо без этого нельзя ему жить! Приди ко мне, Огонь! Дай мне огонь, ты, внук Сварога, сын Велеса!
— Ступай к Велесу, а у меня есть жена! — в отчаянии крикнул Столпомир. — Огненный Сокол, помоги!
В тесной темной горнице вдруг вспыхнула молния и погасла, но вместе с ней исчезла и вила.
На постели кто-то лежал. В полутьме Столпомир видел только плечо над краем одеяла и пряди светлой косы.
Собравшись с духом, он осторожно наклонился, вгляделся. Женщина повернулась, и он увидел лицо своей жены Хильдвиг, дочери Рагнара, которую здесь уже нарекли княгиней Славницей. В полудреме она пробормотала что-то на северном языке и потянулась к нему.
Почти год Дева не напоминала о себе, и Столпомир даже стал надеяться, что она отвязалась от него навсегда. Была бы она просто вилой, так бы и случилось — женатый мужчина для вил недоступен. Но ведь это была Дева Будущего, во власти которой находится любой смертный человек. Молодая княгиня ждала ребенка, к великой радости всего города, а Столпомир ожидал срока со смущением и страхом. Миг рождения — миг перелома, когда в земной мир приходят все три Вещие Вилы. И от одной из них ему не приходилось ждать ничего хорошего.
В последний день, когда у княгини уже начались схватки и ее увели в баню, он вызвал к себе повитуху, Медведицу, и строго приказал ей зажечь, когда все кончится, не три огня в честь трех вил, а только два. Медведица смотрела на него как на сумасшедшего, но князь настаивал, и она была вынуждена подчиниться. Хотя, по совести говоря, мужчине не годится лезть в эти дела, будь он хоть трижды князь.
И вот настала та ночь, глухая осенняя ночь, когда весь город спал, и только в новой бане на задворках княжьего двора горели два светильника, поставленные на лавке... Светильников было два, но на их свет пришли три Вещие Вилы — потому что не бывает прошлого без будущего и настоящего без прошлого. Она все равно пришла — Та, Которую Не Звали. Та, чей приход нельзя ни приблизить своей волей, ни отвратить.
Дева Будущего отомстила. Она не могла изменить того, что уже стало прошлым и перешло во власть Старухи, но она прокляла будущее князя Столпомира — его детей. Обоим детям, сыну и дочери, она предрекла смерть после обручения. Сына уже ничто не смогло вырвать из-под власти ее проклятья, а с дочерью Старуха и Мать обманули ее. Обманули трижды: при рождении, когда Мать дала Деве первой сделать предсказание, а потом смягчила его; второй раз, когда двенадцатилетнюю девочку спрятали у Леса Праведного; и в третий раз, когда девушку, замерзающую в снегах, снова забрал к себе ее лесной дед. Но теперь, если она выйдет замуж, в миг перехода прежние покровители будут бессильны, и Дева завладеет дважды ненавистной ей жертвой, навсегда лишив ее какого-либо будущего.
Они сидели друг против друга в полутемной горнице и не звали никого зажечь светильник, молодой парень и седеющий зрелый мужчина, такие непохожие, потрясенные тем общим, что вдруг обнаружилось в их судьбе. Зимобору был всего год от роду, когда князь Столпомир повстречал Младину. Двадцать три года спустя ее встретил он сам — она ничуть не изменилась, таким же жемчужным блеском сияло ее стройное тело, и тем же одуряющим, сладким ароматом ландыша веяло от ее золотистых густых волос. Она искала их, потомков Сварога, и им нечем было защититься от ее жажды. Давно миновали те темные тысячелетия, когда Богиня в лице верховной жрицы избирала себе мужа на полгода, год или на семь лет, а потом, истощив его силы, приносила в жертву и во славу Богини разрывала на части. Перун потеснил Макошь с престола, объявил бывшую мать и владычицу своей женой и заставил подчиняться, но не мог совсем лишить ее жертв, чтобы не прервался поток возрождающих сил вселенной. И они, его потомки, должны были стать этими жертвами.
— И что же, так оно дальше пойдет? — наконец сказал Зимобор.
Если сейчас он женится на Дивине и Мать сумеет защитить ее от Девы, то проклятье перейдет на следующее поколение. И лет через пятнадцать — двадцать все начнется сначала: влюбленные парни будут гибнуть, молоденькие девушки будут пропадать только потому, что надели обручальный перстень на палец жениху, которого, может быть, и видят-то впервые в жизни. Ему мерещились длинные вереницы потомков, никому из которых не выскользнуть из-под власти Девы Будущего — ведь сама она безвременна и бессмертна. Пережить этого врага невозможно. Как далеко ни забирайся в потоке времен — она все равно будет впереди, ибо такова ее природа.
— Но если Дивина не выйдет замуж, род Светлины и Велеса прервется... — добавил Зимобор чуть погодя. — Она проживет жизнь одна. Пусть она будет мудрейшей княгиней и о ней сложат сказания — но на ней все кончится. У меня тоже не будет детей, Смоленск достанется потомкам Буяра и Избраны, а Полотеск выберет князя из другого рода. Ты этого хочешь?
— Я не хочу пережить мою дочь. А потом... когда меня не будет... пусть она решает сама. Бранеслав решил... — Князь запнулся и помолчал, вспомнив сына. — И она пусть решает.
— Она не испугается. — Зимобор качнул головой. Он знал, что упрямой решимостью бороться хоть с самой судьбой Дивина не уступит брату.
— И чем все кончится? Мне из Смоленска привезут пепел погребального костра? Ты ведь сам привез мне прах моего сына, он умирал у тебя на руках и вспоминал, как мать предостерегала его, хотела уберечь, а он не послушал ее!
— Но придется рассказать ей. Она должна решить сама.
Дивина долго молчала, когда ей, наконец, рассказали об истоках проклятья, которое преследовало ее всю жизнь. Даже на следующий день она ничего не хотела сказать. Перед ней встал выбор: остаться с отцом, прожить долгую жизнь, быть полотеской княгиней — и назвать в старости своим преемником кого-нибудь из Зимоборовых племянников от Буяра или Избраны. Кто их знает, какими они будут, эти племянники, души которых сейчас еще парят в облачном колодце Макоши! Или решиться на замужество, не зная, переживет ли хотя бы первую ночь. В миг перелома — свадьбы, рождения, смерти — человек беззащитен перед иномирными силами. Умирая девушкой, молодая жена возрождается женщиной и будущей матерью, но Дивине грозило, как никому другому, не вынырнуть из этого омута меж мирами.
— Как у князя Владогора, — только сказала она в ответ на вопросительный взгляд Зимобора. — Когда пришли к нему две вилы, белая и черная, и предложили выбрать, хочет он прожить жизнь долгую и безвестную или короткую, но славную.
— И что бы ты выбрала?
Дивина не ответила. Но Зимобор сам знал: князь Владогор выбрал черную вилу — короткую, но славную жизнь. И только потому предание о нем существует. О всех тех, кто сделал другой выбор, никто теперь не знает.
А еще через день в Полотеске появился гонец с неожиданным известием. К Столпомиру зачем-то ехал угренский князь Лютомир.
— Не знаю зачем. — В ответ на расспросы князь Столпомир только пожимал плечами. — Я его в гости не звал. Ну, едет, так пусть едет. Не воевать вроде бы.
Воевать Лютомир едва ли собирался: с собой он вел только ближнюю дружину, численностью около пяти десятков. Чтобы завоевать землю двинских кривичей, этого было мало.
А Зимобор, услышав это имя, вскинул голову. До сих пор он старался не думать о том, каким образом Лютомир собирается ему помочь, да и все это странное знакомство с вятичскими оборотнями, Лютавой и ее братом, уже казалось ему собственной выдумкой, сном зимней чащобы. Но он действительно существует, сын вятичанской чародейки и Велеса, он даже способен выбираться из своих родных лесов. А раз едет, значит, знает зачем.
Когда угренский оборотень приехал, князь Столпомир ждал его в гриднице, и по обе руки от него сидели Зимобор и Дивина. Теперь никто и не заподозрил бы в ней дочь какой-то зелейницы из глухого погоста: на ней было темно-зеленое платье, с шелком на вороте, вышитым мелким жемчугом и серебряной нитью, на голове блестел жемчужный венец с подвесками, жемчужной нитью была перевита толстая длинная коса. Она выглядела так красиво, что вся Столпомирова дружина, от воеводы Доброгнева до самого младшего из отроков, не сводила с нее глаз. Одни завидовали Зимобору, которому, как все считали, должна была достаться эта красота. А другие, более осведомленные, смотрели с грустью, сожалея, что не достанется она никому. По городу ходили слухи, будто вятичский князь едет свататься к ней, прослышав, какой красавицей оказалась найденная княжеская дочь. И едва гость в сопровождении полотеских бояр и собственной дружины показался в дверях, как Дивина вскрикнула и невольно поднялась на ноги. Теперь на нем была белая шелковая рубаха, верхнее платье с золотым шитьем, на поясе с восточными позолоченными бляшками висел франкский меч с блестящей рукоятью, но она сразу узнала гостя, который приходил в ее лесную избушку в новогодние праздники.
— Ты! — вскрикнула Дивина. — Это ты!
— Вот и свиделись! — Князь Волков улыбнулся. — Ты мне зимой услугу оказала, сыночка моего пригрела, а теперь я тебе услугу окажу! — Он мельком глянул на Зимобора и подмигнул ему, намекая на их общую тайну.
Знатного гостя принимали, как полагается, то есть сначала предложили ему и дружине отдых, приготовили пир, насколько позволяли запасы.
— Что ты задумал? — нетерпеливо расспрашивал его Зимобор. — Ты уже видел ее? Венок разорвал?
— Вот он, венок. — Лютомир осторожно извлек из-за пазухи свежий ландышевый венок. Теперь его можно было не скрывать — в лесу цвели точно такие же цветы. — Целенький! Не жалеешь, что отдал? — Вятич с лукавой усмешкой глянул на Зимобора: — Может, передумал?
— Ничего я не передумал! Ты смотри сам не оплошай. А то вдруг не понравишься ей?
— Это я-то? — возмутился Лютомир. — Не бойся. Все будет. От тебя уже ничего не требуется. Теперь мне только вот эта девушка нужна. — Он глазами указал на Дивину.
— Зачем тебе эта девушка? — с угрозой осведомился Зимобор. — Я тебе другую подарил, зверь ты лесной, бессовестный, вяз червленый тебе в ухо! Такое счастье тебе прямо в лапы твои вложил, о каком другие и во сне мечтать не могут, а ты все на чужих невест пасть разеваешь?
— А вот и разеваю! — Лютомир явно потешался над ним. У Зимобора чесались руки в самом деле дать ему в ухо, но он чувствовал, что угренский оборотень просто развлекается, пока не пришло время действовать. — Тебе, кстати, от сестры моей поклон и поцелуй... на расстоянии.
— А тебе от братца Сечеслава поклон, — съязвил в ответ Зимобор. — И поцелуй. Не грусти, скоро увидитесь. Говорили мне, что княгиня Замила уже выкуп прислала, да бояре без меня его не отпускают.
— По твою душу я приехал, сестра! — говорил Лютомир и, смеясь, брал руку Дивины. — Ты тут, в городе, совсем княжной стала, дедову науку забыла. Вроде еще не замужем, а уже ничего не помнишь.
— Что я должна помнить?
— То, что месяц белояр кончается, завтра — Скотий день. Забыла? Жертвы мне и моему Хорсову стаду кто будет приносить? Бабушка Плуталиха?
Дивина ахнула. Завтра и правда был Скотий день — когда скотину выгоняют из хлевов на луга и приносят жертвы волкам, чтобы те не трогали стада.
— Вот с тобой и пойдем! — говорил Лютомир. — Ты пойдешь, а я пригляжу, чтобы все правильно было.
— И я пойду — за тобой пригляжу, — сказал Зимобор.
— Нет, — жестко ответил Лютомир. Зимобор глянул в его узкие темно-серые глаза и понял, что шутки кончились. — Ты как раз не пойдешь. Ты только все испортишь. Тебе на глаза ей уже показываться никак нельзя.
— А завтра ты ее...
— Завтра я ее вызову. Срок последний — если не вызвать, она сама придет. И тогда кое-кому не поздоровится.
Дивина опустила голову, стараясь скрыть волнение. Завтра решится ее судьба, но от нее уже ничего не зависит. Ни она сама, ни князь Столпомир, ни Зимобор, ни даже сам Лес Праведный ничего уже сделать не могут. Вся надежда была на этого странного человека — если он человек, — оборотня, который рос в семье угренского князя, но был сыном Велеса и Князем Волков. Он-то знал, что собирается делать, но по этим темно-серым узким глазам его замыслов нельзя было прочитать.
Рано утром, пока не обсохла роса, небольшое городское стадо погнали из хлевов на луг. Все полочане бросили дела и стояли под тынами, добрыми пожеланиями провожая скотину. Многие норовили прикоснуться к коровьим или овечьим спинам, как к святыням, женщины обнимали шеи коров, украшенные цветами и лентами, плакали, ласкали их, как родных, мечтая о том времени, когда потомство этих коровок снова заполнит дворы полотеского посада. Дивина шла пообок, подгоняя стадо, как полагалось, пучком освященной вербы. Лютомира не было видно. Он обещал присутствовать, но кто его знает, каким образом и когда он собирается появиться.
Дивина вывела стадо на луг, потом вынула из мешка приготовленные угощения, разложила на опушке и стала обходить стадо, приговаривая:
Пока она говорила, за деревьями мелькнула первая серая тень. Молодой поджарый волк выскочил из-за куста и сел на краю поляны, словно чего-то ожидая. Пока Дивина обходила луг, из-за деревьев показывались все новые волки, пока их не стало семь.
Вернувшись туда, откуда начала, Дивина обнаружила там Лютомира. Она не удивилась бы, явись к ней огромный белый волк, но сейчас Князь Волков был в человеческом облике. Более того — он уже жевал пирог, скармливая по кусочку молодому волку, еще почти щенку-подростку, с черными подпалинами на боках.
— Утро доброе, сестра! — приветствовал он Дивину. — Хорошие пироги у вас пекут. Угощайся. — И он протянул ей кусок.
— А где тот зимний волчонок? — спросила она, откусывая от пирога.
— А вон он! — Лютомир поднял голову и кивнул на солнце, заливавшее лучами луг и березовую рощу. — Вырос, сыночек. Поначалу его Марена в волчью шкурку одевает, чтобы не замерз, а на равноденствие он шубку скидывает и золотым ягненком становится. Вон, красуется. Видишь, подмигивает тебе! Не забыл!
Князь Волков засмеялся, а Дивина вспоминала, как баюкала в своем зимнем заточении щеночка-волчонка, найденного в сугробе на самом темном донышке года, и не верила — неужели она держала на руках новорожденное солнце! А впрочем, не только для нее этот зимний лес был и темницей, и убежищем. Само солнце ежегодно проходит тот же путь.
— А это все другие мои дети! — Лютомир кивнул на волков, весело резвившихся и игравших, как сытые собаки. — Вон тот, долговязый, — мой старший сынок, Волкомир. Вон те двое — Серогость и Лесава. Вон тот, с рваным ухом, — Волкобой. Уж и драчун, не знаю, что с ним делать! Вон там еще двойняшки — Преград и Преграда. А вот этот толстый, который пятый пирог ест, — самый младший, Волченец. Кстати, запоминай имена. Пригодятся.
— Зачем?
— Затем, что вилы ничего на свете не боятся, кроме одного. — Лютомир сел на траву под березой и жестом пригласил Дивину сесть рядом. — Волка. Если не хочешь, чтобы вила приходила к твоим детям, дай детям имена волков. Одевай их в волчьи шкурки, как Марена солнце в солнцеворот одевает, — она их не найдет, а найдет, так не посмеет подступиться.
— Дети! — Дивина прислонилась спиной к толстому стволу березы и, подняв голову, посмотрела на небо сквозь зеленое кружево ветвей. Отсюда казалось, что само солнце сидит на вершине березы и вот-вот скатится прямо на тебя. — Откуда они возьмутся, если она в вечер свадьбы придет за мной?
— Может, не придет. Сегодня успеет батюшка свадьбу сладить?
— Чего там успевать? Жених готов, я тоже. Ты, что ли, брат, будешь всю ночь под дверью сторожить? Уж тебя-то любая вила испугается!
Дивина говорила насмешливо, но в глазах ее, устремленных на Князя Волков, читались нешуточный вопрос и надежда. Она уже не боялась его и думала: если есть на свете существо, способное напугать вилу, то только он — тот Волк, который гонит само солнце.
— А я... — Лютомир вдруг мягко обнял ее, прижал к себе и заглянул в глаза. В его взгляде появилось какое-то новое выражение, и Дивина вдруг испугалась. Не случайно он так возражал против того, чтобы Зимобор был здесь сегодня! — Нет, я не сторожить буду. Я что-нибудь другое придумаю. Ведь я...
Он склонился к ее лицу, Дивина ощущала на губах теплое дыхание его губ, но не могла пошевелиться, скованная той властной силой, которая ежегодно оковывает и очаровывает саму богиню Лелю, чтобы унести ее на всю зиму в подземелье Велеса.
— Приди ко мне, моя желанная, краса ненаглядная, цветок мой жемчужный, — еле слышно шепнул он и слегка коснулся губ Дивины.
По ее коже пробегал озноб, по жилам тек огонь, голова кружилась, все мысли разом исчезли. Но эти слова предназначались не ей. Разжигая страсть в себе и в девушке, Князь Волков подманивал и звал совсем другое существо. Вернее, даже два существа, и одному из них он уже предоставил свое тело.
Дивину зацепило самым краешком — вдруг ей стало так жутко, будто весь мир исчез, а вокруг простерлась черная Бездна, в глубине которой полыхал багровым пламенем Изначальный Огонь. Но тут же для нее все это исчезло. Мужчина отпустил ее, Дивина очнулась, открыла глаза.
И вцепилась в траву, на которой сидела: в трех шагах от нее возле березы стояла девушка такой красоты, что от одного взгляда на нее перехватывало дух. Сквозь полупрозрачную, легкую, как слои летнего тумана, рубашку маняще просвечивали очертания точеных плеч, округлостей пышной груди, длинных стройных ног; тяжелые, густые пряди золотистых волос спускались ниже колен. Под ее ногами стремительно вытягивались широкие темно-зеленые листья, похожие на маленькие лодочки, вставали стебельки, на которых мгновенно распускались жемчужинки цветов. Одуряющий аромат ландыша полз по поляне, густел, захватывал и подчинял. Белое лицо с тонкими чертами светилось, как жемчуг, а яркие зеленые глаза были устремлены на Лютомира с выражением пугливой надежды, восхищения, влечения, преклонения и благоговейного ужаса. Она выглядела зачарованной, не принадлежащей себе.
Лютомир уже не сидел, а стоял напротив красавицы.
— Услышала ты меня, Дева, — низким, волнующим, страстным голосом позвал он. — Приди ко мне, моя лебедь белая. — Он сделал шаг к ней, и вила качнулась, будто хотела бежать, но не могла сдвинуться с места. — Приди ко мне, светлая роса, ясное солнце, белый туман. Приди ко мне, Дева, остуди мой жаркий огонь. Я возьму тебя в бездны преисподние, где солнце не светит, роса не ложится, где темные реки текут меж невидимых берегов. Там жду тебя я, Велес, сын Сварога, там страдаю и тоскую по тебе, Зарождающая Жизнь...
Голос его плыл по поляне мягкой, чарующей волной, сама фигура его словно выросла, оделась темным мерцающим ореолом, в ней появились глубина и прозрачность, как в небе, когда во время солнечного затмения оно темнеет даже днем. Он стал еще больше, чем был; это уже не был угренский князь Лютомир, это не был даже Князь Волков — в него вошло иное, высшее существо, родственное его природе, но бесконечно превосходящее.
— Венок твой у меня, и как половинкам венка в целое не сойтись, так и тебе от меня не уйти...
В руках его оказался ландышевый венок, он резко рванул его и разорвал пополам. Дева содрогнулась, как подрубленная березка, и едва не упала. А половинки венка разом истаяли в руках Велеса и исчезли, как роса под солнцем.
Он сделал еще шаг, протянул руки, С усилием, словно не помня себя, Младина подняла голову, и в чертах ее прекрасного лица читался всепоглощающий ужас — такой же, какой она сама внушала смертным, ужас, смешанный с восторгом и неодолимым влечением. Голос Велеса сковал и зачаровал ее, манил тем, к чему она стремилась, потому что такова ее природа, и чего ужасалась, потому что возрождению в новом качестве предшествует смерть в прежнем, а смерти своего нынешнего естества боится все живое и неживое.
Велес сделал последний шаг. Ореол темного пламени, окружавший его, слился с жемчужным сиянием Девы. Темный бог принял ее в объятия, и на месте двух слившихся фигур, белой и черной, вспыхнуло пламя. Жар и холод прокатились по весенней поляне, Дивина в ужасе закрыла лицо руками и упала в траву.
Все было тихо. Она подняла голову: под березой было пусто, и только тревожно качались широкие зеленые листья ландыша, которых раньше тут не было, подтверждая, что все это ей не померещилось. Исчез Князь Волков, призвавший в свое тело дух Велеса, божество, способное утолить жажду Первозданных Вод и сделать Деву Матерью. Вернется ли она? Или обновленная Дева, своим рождением сделавшая Матерью Деву прежнюю, уже не вспомнит о том, что с ней было в предыдущем воплощении? Ведь какое дело будущему до прошлого — его взгляд устремлен только вперед.
И пусть никто им не обещает покоя и безопасности... «Бояться волков — быть без грибов», — вспомнилась Дивине любимая поговорка тетки Елаги. А волки, похоже, на всю оставшуюся жизнь станут лучшими друзьями кривичских князей.
Рядом с ней оказался молодой поджарый волк и совсем по-собачьи ткнулся носом в ладонь. Волкомир — вспомнила она. Его так зовут. И так, наверное, будут звать ее собственного старшего сына, его будущего побратима.
— Идем! — Она торопливо встала, цепляясь за березу, чтобы одолеть дрожь в ногах. — На свадьбе с нами будешь. Хоть твой отец и обещал ее до завтра в подземных полях продержать, все же... кто знает? Ну, идем же!
И молодой волк, точно понимая, где и зачем он сейчас нужен, послушно побежал за ней.
В конце месяца студена, когда длинная ночь расстилает синие холсты над снегами, а в сугробах дрожат самоцветные камни далеких звезд, на бледном рассвете повитуха вышла из бани на задворках смоленского княжьего двора, выплеснула мутную воду под порог, поклонилась на восток и протяжно закричала:
— Вот родился у волчицы волчонок, людям на радость, себе на здоровье!
Ворота иных миров медленно закрывались, выпустив в белый свет новую жизнь, три светильника угасали на краю лавки.
— Вот родился у волчицы волчонок, людям на радость, себе на здоровье! — кричала повитуха, обращаясь к земле, воде и небу.
Звезды перемигивались над спящей землей, всколыхнулись реки подо льдами, деревья качнули ветками, приветствуя появление нового Перунова внука, взвыли волки в чащобе, вскинув морды к небу, — и тысячей разноголосых откликов ответил им Лес на Той Стороне.
Москва, 2005 г.
Обычай, известный еще как «похороны Ярилы», — обряд растерзания в середине лета чучела Ярилы, бога производительных сил природы, что означает переход от роста и расцвета к вызреванию.
Гудрун — героиня древнегерманского эпоса, убившая своих детей, чтобы отомстить их отцу, своему мужу, который погубил ее братьев.
Морскими конунгами в Скандинавии назывались предводители дружин на кораблях, хотя не имели никаких земельных владений, а нанимались на службу или занимались грабежом.
Словен — один из легендарных доисторических князей, от которого произошли изборские и псковские князья.
Бирка — шведский город, большой торговый центр, в котором находился один из крупнейших в Европе рабских рынков.
Красный щит использовался как знак войны, белый — как знак мирных намерений.
Богиня Фрейя собирает в своих палатах половину всех погибших, а другая половина идет к Одину.
Валькирии — небесные девы скандинавской мифологии, подчиненные Одину. Он посылает их принести победу тому, кто ему угоден, а потом проводить в Валгаллу павших.
Стяги конунгов у скандинавов, наряду с оружием, имели личные имена.
Бальдр и Фрейр — скандинавские боги, представители светлых сил. Оба покровительствуют растительности и плодородию, хотя их происхождение и мифологические роли сильно различаются.
Обратиться в прах, едва коснувшись земли, обычно грозит тем, кто возвращается в обычный мир из волшебной страны, но от волшебных стран ведь можно ожидать любой пакости.
Гарды — «города» — скандинавское название Древней Руси, в основном земель по пути из Балтики на юг.
Надо отметить, что разделение обязанностей по отношению к солнечному свету и плодородию у всех четверых несколько разное.
Асы и ваны — два рода скандинавских богов.
В скандинавской мифологии Хель — подземный мир мертвых и одновременно имя великанши, его владычицы.
Магическая формула позаимствована с погребального корабля королевы Асы. (Норвегия, IX век.).
Имеется в виду праздник весеннего равноденствия, 25 марта, посвященный Ладе и ее священному животному, медведю, который в это время выходит из берлоги.
Балтийское море у скандинавов называлось Восточным.
Венедами скандинавы называли славян.
Альдейгья — скандинавское название Ладоги.
Праздник Дис — праздник начала лета, отмечается в конце апреля — начале мая.
Тролли в скандинавском фольклоре считаются богатыми, и много сказочных сюжетов посвящены отъему у троллей зарытых сокровищ.