В первые дни я умывался слезами. Слезы замерзали на щеках.
Дни захлебывались воспоминаниями, от которых воротило даже дементоров: разбитые, раскрошенные, разбросанные камни… и тела. Снова и снова. Так просто не должно было случиться! Мы так хорошо все продумали…
Ночи захлестывало виной. Если бы мы подумали чуть лучше!
Затем накатили сны.
Издевательские сны – что было бы, если?
Если бы не предал Питер…
Если бы мы ему не доверились…
Если бы я не предложил лучший план – как мне показалось… Идиотский, как оказалось, план!
Если бы я стал Хранителем сам, как и собирался…
Или – сам Джей.
В ночь Хэллоуина я потерял Джея в первый раз. Но не понял, что тот раз не будет последним. С тех пор я терял его каждый день и каждую ночь – с каждым украденным воспоминанием. А они наваливались лавиной и сыпались сквозь меня, как сквозь дырявое небо, как сквозь редкую листву октября, как сквозь решетку на окне моей камеры… Той щели, что именовалась окном – разве что в насмешку.
…Как велик соблазн разбить голову о стену камеры и покончить со всем разом!
Но в первые дни нет сил, а потом я привыкаю и понимаю: нельзя. Слишком легко. Слишком просто.
Наш директор… Он столько твердил о выборе! Какой выбор у меня здесь? Помнить? Не вспоминать?
Не вспоминать не получается. Но помнить…
Дементоры не дремлют!
Помнить – это каждый раз беспомощно смотреть, как тонкие пальцы, ледяные и почему‑то влажные, болезненно серые, костлявые и когтистые, похожие на птичьи лапы… пальцы лезут в душу! Я никогда не понимал, где у меня душа… Но пальцы находят ее – безошибочно. Маленьким я не понимал, как это – «вынуть душу». А вот так – этими самыми серыми пальцами, закогтив край. По частям – целиком у них все‑таки не получается. Потому что Бродяга во мне огрызается и вцепляется зубами во все, что может удержать, сохранить… пусть ненадолго. Он… нет, мы. Мы сражаемся за каждый кусочек. И уступаем. С боем. Но уступаем. И внутри растет пустота.
Темная пустота внутри – особенный азкабанский голод. Как и обычный, он грызет изнутри. Только, в отличие от обычного, его нельзя утолить ломтем зачерствевшего хлеба.
Теперь я вспоминаю историю магии вместо историй, в которые то и дело вляпывались Мародеры. Говорят, что бесполезных знаний не бывает. Подумать только, где привелось убедиться в этом – в Азкабане!
Наши с Джеймсом и Ремусом приключения вряд ли уступали приключениям всяких кентавров и гоблинов. Но гоблинам и кентаврам все равно, и про них книжки написаны, а Джея помню только я. И я никому его не отдам.
Однажды мне приснился хроноворот. Один раз. Мелькнул – так что я не сразу понял, что это такое. И не вспомнил наутро. И лишь вечером, когда низкий закатный луч мазнул противоположную стену…
О хроноворотах тоже рассказывал Биннс. На истории магии. Но когда мы слушали Биннса?
Он, кажется, говорил, что у этой игрушки фиговый диапазон действия. Но мне много и не надо!
Этот Хэллоуин – разве он был не вчера?
Двадцать четыре оборота!
Пожалуйста…
Я часто вижу во сне, как это будет. Как могло быть.
Как Бродяга собачьим чутьем улавливает флюиды страха, исходящие от Питера, и я, превратившись обратно, задумываюсь о том, что страх может сделать с людьми; я задумываюсь на какую‑то минуту, но эта минута решает все.
Как я успеваю вовремя – и вижу на пороге фигуру – пока еще на пороге!.. И, не заглушив двигатель, отбросив машину и свое приобретенное гриффиндорство, как законченный слизеринец, бью в спину всеми заклятьями, какие только мне известны.
И чаще всего – как я вместо Джеймса встречаю его на пороге. Того–кого–нельзя–называть – не потому, что страшно, а потому, что потом брезгливо отплевываешься.
Говорили, что Джей был недопустимо беспечен, что он даже не взял палочку. Неправда! Это не беспечность, это вера в друзей, а если б было иначе – это был бы уже не Джеймс Поттер.
А мне палочка и не понадобилась бы: я не знаю, смогу ли выстоять против неназываемого в магическом поединке и даже не пытаюсь пробовать, и Бродягой бросаюсь на занесенную в проклятии руку, и рвусь дальше – к горлу: пусть зеленый клык непроизнесенной Авады встанет поперек глотки этому… этому…
И посмотрим, что этот недобессмертный противопоставит моим зубам!
Я прыгаю…
…и падаю с койки. В шкуре – но все равно неудачно. Это кошки приземляются на лапы – но никто из нас никогда не перекидывался в кошку. А жаль.
Хотя – Гарри, наверное…
Возможности хроноворота сводят с ума. Мысль о его недоступности заставляет биться головой о равнодушные стены камеры.
Я выпрашивал бы его на коленях, забыв о гордости.
Не у кого просить.
И все, что мне остается – выть или скулить жалобно, тычась носом в дверь.
Первых дней я не помнил.
Потом пришли обида и глухая тоска. Директор заходил тоже. Директор, глава Ордена Феникса, глава Визенгамота – иногда мне казалось, что их слишком много для одного меня.
Затем мне объясняли. Долго. Пока я не понял. Оно – объяснение, я хочу сказать – выглядело убедительным. Таким… увесистым. Тяжелым. Окончательным.
Люди на улицах поздравляли друг друга и меня тоже, но я сбежал от них, чтобы не портить им радость.
Сам я радоваться не мог – я потерял друзей, а вместе с ними и жизнь, потому что они и были моей жизнью. Они знали обо мне правду и принимали таким, какой я есть. С ними я чувствовал себя человеком, без них – волком. Одиночкой.
Я был как волк, попавший в капкан и отгрызший лапу, чтобы спастись. Только я так и не спасся. И меня преследовало навязчивое чувство, что я отгрыз не свою, а чужую лапу.
Волк сбежал и забился в нору.
Мы с ним бежали от людей и от преследующих нас мыслей… тяжелых, неуклюжих, на первый взгляд, как медведи… и таких же неожиданно проворных… более жестоких, чем люди. Люди оставили меня в покое, но от мыслей спасения нет.
Противоречивые, противоположные мысли раздирали меня, точно когти оборотня.
«Не может быть!» – «А если – может?»
Выбирать жилье мне помогали друзья. Мы прятались среди маглов: решили, что так надежнее. Заодно мы могли бы защитить соседей, возникни в том необходимость.
Маглы – милейшие люди. В меру любезные, внимательные, любопытные, доверчивые, ненавязчивые. Они совершенно не подозревали во мне оборотня или, говоря на понятном им языке, маньяка. Поэтому теперь я мог не только спокойно жить среди них, но и подрабатывать помощником продавца в небольшом книжном магазинчике. Не “Флориш и Блоттс”, конечно, зато немногочисленные покупатели оставляли время читать. На мне был букинистический отдел и прокат. Когда в моем отделе перегорела лампочка, тесное помещение показалось похожим на камеру Азкабана.
Однажды какой‑то мальчик, возвращая книгу, сказал:
— Будь у меня машина времени…
И у меня едва не вырвалось в ответ: «А у нас есть».
У нас есть – и мы все равно ничего не можем сделать.
Я ни разу в жизни – не считая одного, на уроке, – не имел дела с хроноворотом, даже в руках не держал. В школе нам объясняли принцип действия. В общих чертах. Я не такой умный, как Джеймс или Сириус, я мало что понял. Например, почему его практически не используют? Ведь есть же случаи, когда…
Почему нельзя хотя бы попробовать?
Был только один человек, к которому я мог обратиться с подобной просьбой. Однажды он уже помог мне. Он в буквальном смысле сделал меня человеком. Вытащил из меня человека.
Я верил в него, как… Ну вы понимаете. И не только я.
— Изменить… Спасти… Вернуть…
Мой тон с каждым словом – ниже, а голос – глуше, так что о последнем желании я уже молчу. О тайном, сокровенном желании, спрятанном так глубоко, что я не могу признаться в нем даже самому себе – в желании оправдать Сириуса Блэка.
Предателя и убийцу Сириуса Блэка.
Нет, наверное, не так – не оправдать. Не допустить до последней черты. Удержать на ней. Тогда на его совести не было бы хотя бы тех маглов. А за Лили и Джеймса я убил бы его сам. Быстро.
СириусСириусСириус…
…А хотя бы и так! Я готов оправдать предателя и убийцу.
Я. Готов. Оправдать. Предателя. И убийцу.
О Мерлин! Ремус… Ты понимаешь, что ты несешь?
Я читаю эту мысль во взгляде моего бывшего директора. Моего настоящего командира. Взгляд прохладный и острый… как скол стекла за пару секунд до Репаро!
— Вернуть? – переспрашивает он. – Всех?
Я уже говорил, что я не такой умный, как мои друзья, нет? Но я и не идиот. До меня дошло. Но я не сдался.
— Для чего же его тогда придумали?
Слова неожиданно звучат так по–детски, будто я все еще первокурсник. Мой собеседник устало улыбается.
— Во всем ищешь целесообразность, да, Ремус? Разве Фенрир укусил тебя «для чего‑то?»
— Но ведь даже маглы… машину времени…
— Маглы, да. Кстати, Ремус, как ты устроился? Где ты теперь?
И разговор плавно сворачивает на плюсы, минусы и перспективы жизни среди маглов одного скромно обеспеченного оборотня без особых примет.
И все, что мне остается – мой закуток в магловской книжной лавке. И ожидание. Альбус говорит, это еще не конец и когда‑нибудь нам потребуется собрать в кулак все наши силы, всех волшебников, что к тому времени будут на нашей стороне. А я все‑таки волшебник.
Первые дни…
А что – первые дни? Те же занятия, те же студенты, те же коллеги. Обрадованные победой, огорченные потерями, и уверенные, что ко мне не имеет отношения ни первое, ни второе. Я не мог открыто горевать – ибо что мне Поттеры? Кто они мне? Не друзья, не враги, не родственники… даже не соратники. Может, кто и вспоминал, что мы с Эванс дружили… когда‑то… Но никто так и не сказал мне об этом.
Тьма внутри меня растворилась в темноте моих подземелий. Слилась с ней – черная кошка в черной комнате. Я не видел, не слышал, не чувствовал себя… Не существовал вне своей тьмы, потому что существовать было слишком больно.
Первые дни.
И потом.
Но кому до этого дело?
В моих слизеринских апартаментах одиноко и холодно. Как в Азкабане.
Блэк приговорен к Азкабану, я – к Хогвартсу, тоже пожизненно. Он – узник Крауча, я – самого Альбуса Дамблдора, главы Визенгамота. У него – никаких перспектив, кроме как сгнить заживо, у меня…
…Если бы кто‑нибудь сказал мне, что я буду завидовать Блэку!
Я завидую.
Ему – там – не надо держать лицо.
Не надо прикидываться, что все прекрасно. Притворяться, что не замечаешь взгляды – от презрительных до участливых, от которых равно скручивает внутренности. Не надо пить чертов тыквенный сок за завтраком… и утешаться тем, что на после ужина припасено огневиски. Общаться с коллегами, а не огрызаться на них – хотя бы для того, чтобы не морщиться от сочувственного понимания; улыбаться, а не выть; готовиться к занятиям, а не сидеть, уставясь в незажженный камин, сжав холодные ладони коленями, не чтобы согреть руки, нет, но чтобы хоть не дрожали! Идти к студентам, не позволять себе закрыться внизу, забиться, забыться, и чтобы забыли и меня тоже…
К студентам, я сказал! На них можно будет хотя бы отвести душу. На этих… тупоголовых баранах, таких же, как те. Плевать, что непрофессионально!
Считается, что мне не на что жаловаться: Хогвартс – не Азкабан, студенты – не дементоры.
Еще неизвестно, что хуже!
Занятия, планы, проверки, отработки, дежурство, деканство… Да Азкабан в сравнении со всем этим непотребством – почти курорт! Подумаешь, плохо кормят – здесь тоже еда в глотку не лезет. И сны… То есть бессонница.
И нечего мне советовать «заглянуть к Поппи, пусть подберет зелье для сна и аппетита». Зелья я и сам и подберу, и сварю.
Толку‑то от них?
Можно выпить галлон – и все равно неспокойно ворочаться, вслушиваясь в тиканье древнего хронометра, который, роняя бессердечные секунды, отсчитывает мое пожизненное.
Чертовы ходики невозможно отключить, и не стоит надеяться, что однажды у них кончится завод или исчерпается магия. Почему старик Гораций не забрал их с собой? Не знаю, кому они принадлежали до меня, может, и Салазару, и перетикали и его, и Слагхорна; и что ни утро – звонят по новому профессору зелий, сопровождая каждый удар фирменным слизеринским шипением:
— Блямс–с–с! Блямс–с–с!..
— Да встаю я…
Встаю.
Я всегда вставал. В конце концов, оказалось, что это и есть самое главное: подниматься. Снова и снова.
Время, которое отсчитывает старый хронометр, движется вперед.
Но есть еще и хроновороты!
Я знаю: все случается так, как надо.
Я читал о том, к чему может привести раздавленная в Прошлом бабочка.
На лекциях мне вбили в голову, что мы не можем просто взять и отменить уже случившееся; а иначе вряд ли такие опасные артефакты просто валялись бы себе в Отделе Тайн.
Я верю, верю на слово, что хроноворот – не игрушка, что его использование связано с риском, что невозможность вернуться обратно, раскрутив маховик в другую сторону – вовсе не самый серьезный риск…
Но я бы рискнул.
И собой, и всем Настоящим – без Лили Эванс. Потому что без нее оно – не настоящее.
Хроноворот.
Я просил его!
Просил.
Но все, что мне остается…