Почему он не извинился? А может, он пытался извиниться… по–своему…
Совы прилетают к завтраку. Как обычно.
Свиток падает рядом с тарелкой.
Черноволосый и черноглазый юноша в мятой (и когда успела измяться – с утра‑то?) мантии разворачивает пергамент и… давится тыквенным соком.
Внутри – незнакомым почерком, без обращения и прочих экивоков:
“Буду ждать сегодня в полночь в Выручай–комнате. Думай обо мне”.
Подписи нет.
Но адресат не сомневается в авторстве. Ни минуты. И с видимым отвращением косится на гриффиндорский стол. Взгляды двоих скрещиваются; ни один не сулит другому приятного времяпровождения.
Первый идет на встречу. Не идет – крадется (время после отбоя – запретное), счастливо избегая завхоза, Пивза, проваливающихся ступенек… Маглы говорят: дуракам везет. Правильно говорят: дурак и есть. А кем надо быть еще, чтобы клюнуть на такое? Причем после того как уже один раз попался… И сейчас – снова попадется.
Первый думает о том, кто его пригласил, с такой… интенсивностью, что дверь появляется во время первого же прохода по нужному коридору.
Первый никогда не испытывал особого желания изучать замок в деталях – его интересовали другие вещи. Ему вполне хватало собственного факультета, библиотеки и классных комнат. Но о Выручай–комнате он знал. Собственно, он неоднократно заглядывал туда: за книжками, которых не полагалось читать младшекурсникам. За компонентами, которых не было в свободном доступе в кабинете зельеварения и даже в личных запасах профессора Слагхорна. И все это непременно находилось. Спасибо маме, подсказала, где искать. Хотя взамен ему пришлось дать слово, что он не будет злоупотреблять возможностями Выручай–комнаты. И как только он сам не додумался? Тогда и слова можно было бы не давать… Первый знал, что для других Выручай–комната становилась местом романтических свиданий или камерой хранения, или спортивным залом. Но никто и никогда прежде не пытался воспроизвести в ней подвалы Лондонского Тауэра, о которых им рассказывал Биннс. Или Азкабана. Во всех подробностях и со всеми атрибутами.
Голые каменные стены, мокрые и холодные. Капли воды медленно сползают по ним, поблескивая в свете факелов. Вделанные в камень кольца для цепей и сами цепи, тяжелые, змеящиеся по стертым плитам навстречу вошедшему…
Первый замирает на пороге, словно под ступефаем.
А в центре – абсолютно не соответствующее сумасшедшему интерьеру черное кожаное кресло. Антикварное. Мягкое и глубокое. Из кресла фыркают:
— Эннервейт! То есть “отомри”! — И с удовлетворением констатируют:
— Пришел все‑таки…
— А ты сомневался?
— Не–а.
“А когда и в чем он вообще сомневался? Видел такое хоть кто‑нибудь?” – раздраженно думает Первый.
— Входи, – полуприглашает–полуприказывает Второй. – И запри дверь. На Колопортус!
— Сам запри!
— У меня палочки нет, разве не видишь?
Палочка лежит – с откровенным расчетом на то, чтобы бросаться в глаза – в стороне, на определенно рабочем столе человека весьма своеобразной профессии.
Первый переступает порог, закрывает за собой дверь на заклятье и прислоняется к косяку. Скрывая замешательство, рассматривает выставку инструментов на столе (Биннс о них тоже рассказывал).
— Как тебе декорации? – интересуется второй. – Нравятся?
Первый даже не пытается угадать, какая роль в этих декорациях отводится ему.
— Что вам еще от меня нужно?
— Вам? – у Второго насмешливо дергается уголок рта. – Я один. Ты проходи, не бойся. Садись, – и, поймав опасливый взгляд Первого, любезно предлагает:
— Трансфигурируй себе что‑нибудь…
Ибо, кроме занятого кресла, ничто больше в помещении желания присесть не вызывает – ни широкая скамья с фиксаторами, ни деревянный стул с подлокотниками, развернутый спинкой к двери. Отрицательно мотнув головой на предложение (“Ничего, постою”), Первый опирается на высокую спинку стула – так чтобы она при необходимости послужила щитом… и старательно игнорирует понимающую улыбку.
— Я не боюсь. Второй раз ты не подставишь меня, Блэк.
— Я тебя и в первый раз не подставлял. Не толкал в спину и не тянул на аркане. Какие у тебя претензии на этот счет?
Туше! И не возразишь. Кроме одного:
— Блэк… ответь мне на один вопрос. Только честно. Или не отвечай совсем. Ты знал, что я приду сегодня. А тогда… тоже знал?
Второй пожимает плечами.
— Вообще‑то, я не думал, что ты туда полезешь. Нормальный человек бы не полез. По крайней мере, не разведав сначала, что к чему.
— Я… — Первый замолкает. “Не разведал” – значит признаться в глупости, “разведал” – в шпионаже?
Второй невозмутимо продолжает:
— А сегодня я был уверен, что ты придешь, потому что ты пошел тогда.
Что ж… исчерпывающе. За неимением лучшего можно принять на веру. Пока.
— Ладно. Зачем ты написал мне это идиотское послание?
— Это не я. Это Дамблдор…
— Дамблдор написал?!
— Дамблдор потребовал, чтобы я извинился перед тобой. – Первый не может сдержать скептического хмыканья. – Дамблдор настаивал, – повторяет Второй. – Что гораздо важнее – его поддержал Джеймс (он свихнулся в том тоннеле, наверное). И Ремус.
Второй встает – одним движением, несмотря на чересчур удобное кресло. Выпрямляется. Позади него на стене одновременно вырастает тень. Две тени – на противоположных стенах – колышутся в неровном свете факелов, точно живые. Словно телохранители – вместо отсутствующих приятелей.
Первый все‑таки испугался: вдруг Блэк и впрямь извиняться начнет?
На всякий случай он отступает на пару шагов. “Извинения” этих ему слишком хорошо знакомы. Так что следующая реплика Второго:
— Я не собираюсь извиняться, – звучит даже успокаивающе.
Но вот ее продолжение вновь заставляет Первого подобраться:
— Мы сделаем по–другому.
“Зря пришел, — мелькает в голове Первого. – Идиот!” Но он не двигается, помня о палочке противника. Довольно и тех двух непроизвольных шагов к двери.
— Я чуть не угробил тебя. Хочешь рассчитаться со мной? Давай!
— Что??
— Что слышал. Все, что угодно. Все, что ты сможешь вообразить. У тебя богатое воображение?
…Ооо!
Второй смотрит на первого с любопытством экспериментатора. Первый смотрит не столько на второго, сколько внутрь себя.
Карт–бланш… О, Мерлин!
Первый уточняет недоверчиво:
— Ты еще скажи, что не будешь сопротивляться.
— Почему не буду? Буду, – кивает на волшебную палочку Второй. – Если дотянусь. Успею я дотянуться, как ты думаешь?
Успеет? Это при том, что у Первого палочка в руках? Пусть попробует! Но Первый не торопится. Что‑то за этим кроется. Не может быть, чтобы все – так просто. Первый колеблется. Второй угадывает его мысли.
— Боишься Азкабана? Не переживай, на Азкабан это не тянет. Так, детские шалости.
— А потом твои дружки рассчитаются со мной? И это тоже будут “детские шалости”?
— Ты здесь видишь моих друзей, Снейп?
— Здесь – нет, — вынужден согласиться Первый. – Но когда ты им расскажешь…
— Никто ничего не знает… и не узнает. За пределы этой комнаты ничего не выйдет. Во всяком случае – не от меня.
“Псих… точно!”
— Так я тебе и поверил.
— Ты что же – думаешь, что Джеймс отпустил бы меня одного, если бы знал? – холодно интересуется Второй, и Первый вздрагивает, как от пощечины. …Интересно, кто здесь с кем рассчитывается?
— Ты это серьезно, Блэк?
— А что бы ты поставил на то, что я – серьезно?
— То, что ты делаешь это назло Поттеру!
Хмм… и это тоже, да. И Поттеру, с которым они разругались, и Люпину, о котором Блэк не подумал, и самому себе – а он заслуживает всего, что родится сейчас в воспаленном воображении Снейпа и даже большего…
— Ну, давай же, шарахни меня чем‑нибудь что ли. Сведем счеты – и покончим с этим.
Второй серьезен, им движут благие намерения, но Первый никак не может решиться – и начинается балаган. Это Поттеру нужна публика, а Блэку вполне достаточно партнера.
— Снейп, ты что – не можешь выбрать, каким способом меня сломать?
— Заткнись!
— Тебе помочь? Преврати меня в лягушку!
— Мы трансфигурацию человека не проходили, идиот!
— Это мы не проходили. А ты у нас с первого курса впереди всей программы! А еще можно ломать кости, восстанавливать – и снова ломать. Я читал…
— А если я это и выберу?
— Так выбери! Я только и жду, когда ты наконец выберешь – хоть что‑то. Или ты предпочел бы все разом и одновременно? Или – не приведи Мерлин! – дело в моральных терзаниях? Очень некстати – завтра не выходной все‑таки. Я не намерен оставаться тут на всю ночь.
Снейп не может понять, что его останавливает. То, что они стоят лицом к лицу? Или демонстративный отказ Блэка защищаться? Или – чужая инициатива? Или все куда проще, и он не может придумать, как проучить Сириуса Блэка просто потому, что Сириусу Блэку безразличен Сириус Блэк? Значит…
— О! Эврика! Я пошлю твоим дружкам к завтраку сову с известием о том, где ты, а когда они явятся…
Невероятное зрелище: по–настоящему испуганный Блэк:
— Не смей! Они тут ни при чем, ты это знаешь! Эти счеты – между нами!
Снейп усмехается, наставив на него волшебную палочку:
— Знаю, знаю… Значит, вот что тебе не безразлично – твои приятели!
Блэк бросается вперед, прямо на палочку Снейпа:
— Не смей их трогать, слышишь?! – и на хладнокровное:
— Ступефай!
Гриффиндорец спотыкается о заклинание и неуклюже валится на пол, вниз лицом.
“Так вот где у тебя слабое место! Надо запомнить”.
Как ни приятно видеть Блэка валяющимся у своих ног, это не то, что нужно Снейпу сейчас. Наклонившись над поверженным противником, он торжествующе вопрошает:
— Назовешь хотя бы одну причину, по которой я не смогу расквитаться с тобой – через них?
Черноволосая голова чуть заметно дергается – надо полагать, это попытка кивнуть – и Снейп, взмахнув палочкой, помогает ему подняться на ноги и толкает обратно в кресло.
Блэк – как только Снейп отменяет заклятье – бурно протестует:
— Так нечестно!
— Я слизеринец, – напоминает его оппонент. – Мне на честность наплевать.
Блэк все же находит, к чему можно апеллировать:
— Хочешь, чтобы все узнали, да?
Снейп огрызается:
— Может, и хочу? – но уже ясно, что вопрос исчерпан и ситуация снова патовая.
Неугомонный Блэк не оставляет попыток подхлестнуть решимость противника:
— Мало ты, что ли, знаешь подходящих заклятий? Давай хоть как Джея – тогда, помнишь?
Он что – нарочно? Как будто это можно забыть!
— Да замолчи, ты!!.
— А ты не тяни. Я спать хочу.
— Мне надо подумать.
— Думай. Только не слишком долго, а то я передумаю.
Блэк достал‑таки Снейпа.
— Не передумаешь! – Снейп взмахивает палочкой, выстреливая в Блэка магическими путами.
Тот, если и удивлен, то лишь тем, что слизеринец не додумался до элементарных мер предосторожности раньше.
— Никуда не денешься, – шипит выведенный из себя Снейп, – подождешь, сколько потребуется, скотина гриффиндорская!
Он не прочь заодно заткнуть обидчику рот заклятьем, но “скотина” неожиданно согласно кивает, бормочет: “Разбуди, когда что‑нибудь дельное придет, наконец, в твою тупую башку”, – и закрывает глаза.
А Снейп уже ни на что не надеется, ни на свою фантазию, ни на жажду мести. Он садится – на ту самую скамью с фиксаторами, спиной к беспомощному врагу (видеть его сейчас – ни малейшего желания), обхватывает руками немытую голову. Во–первых, рука не поднимается – просто так, без повода. Во–вторых, один раз он уже последовал совету этого придурка – и что из этого вышло?.. А самое смешное – что придурок, кажется, искренен, явно чувствует себя виноватым (хотя и не обязательно перед ним, Снейпом; только вот Люпин, в отличие от Снейпа, придурку не врежет – ни по–магловски, ни по–магически) и все его предложения от души… От черной, хитрой и коварной Блэковской души…
Стоп. А если без всяких хитроумных вывертов, просто старое доброе известное еще со второго курса (а Снейпу и того раньше) заклинаньице? И никаких терзаний. Много ты терзался, указывая на тот сучок, Блэк?
— Блэк, а вот как тебе понравится самая обыкновенная… – Снейп поворачивается, и его голос машинально понижается до шепота, а возмущение, наоборот, возрастает:
— Блэк?!.
Спит! Эта гриффиндорская зараза спит!!!
Может быть, он все‑таки притворяется?
Слизеринец с надеждой прислушивается к ровному дыханию. Нет, не похоже на притворство. Надо же – спит… А он, Снейп – мало, что пострадавшая сторона, так еще и не выспится!
Интересно, а сам Снейп смог бы заснуть вот так же безмятежно и опрометчиво в компании своего злейшего врага?
Он предпочитает не отвечать. Какая, к Мерлину, разница? Сможет, если придется.
А этому – чего бы ему и не спать? Он же ничем не рискует. Ведь по большому счету – что Снейп может реально с ним сделать? Избить? Заклясть? А толку? Это же – только до визита в больничное крыло. Разве что душу отвести – что, впрочем, тоже немало…
Может, продержать его здесь весь завтрашний день, чтобы он прогулял уроки? Мелко, ой, мелко… Будто он и так не прогуливал!
…Неужели он действительно ничего никому не сказал?
Какое изощренное издевательство: враг в твоих руках – а руки точно связаны!
Напоить бы его одним из своих долгоиграющих зелий… Но Снейп – здесь, а зелья – там, в слизеринских подземельях. Да и нет под рукой подходящих. Вот если бы Блэк предупредил о своей выходке заранее… Ага, мечтай дальше! Или попроси его подождать, пока нужный состав заварится и настоится… Высшая степень идиотизма! Снейп бьет кулаком по скамье. Боль приводит его в чувство и встряхивает мозги. И вытряхивает из них – мысль.
Вернее – зародыш мысли. Снейп замирает с поднятым кулаком, чтобы не спугнуть ее прежде, чем она оформится.
Пара глубоких вдохов… Есть! Поймал! Вот оно!
Что бы он ни придумал сейчас… нет, что ни говорите, а в стенах Хогвартса достойная месть невозможна. И почему он должен идти на поводу у этого? Он предпочтет диктовать условия – сам.
Слизеринец шепчет контрзаклинание, освобождающее спящего, и выскальзывает за дверь.
Совы прилетают к завтраку. Как обычно.
Свиток падает рядом с тарелкой.
Черноволосый и сероглазый юноша в мятой (будто спал не раздеваясь) мантии разворачивает пергамент. На нем нет подписи, но адресат не сомневается в авторстве. Ни минуты. И смотрит на слизеринский стол. Взгляды двоих скрещиваются; ни один не сулит другому светлого будущего. Лохматый сосед слева сует нос в пергамент, Блэк отпускает верхний край, и свиток сворачивается у Поттера перед носом, закрывая две каллиграфические (по такому случаю!) строчки:
“Обойдешься, Блэк!
Месть – это блюдо, которое следует подавать холодным”.