После войны, точнее, после отмены карточек, в столице внезапно обнаружилось множество злачных мест. Прекрасное слово “забегаловка”. Как французское “бистро”, которое, как известно, тоже из русского. Все эти “закусочные”, “пельменные”, “блинные”… “шашлычные”? Нет, то ближе к ресторану (ах, какие шашлыки готовили у Никитских!). Скорее уж “столовые”. Там было дешевле всего. Как тогда говорилось, дешево и сердито. Впрочем, недорого было везде. Денежки еще не успели накопиться у людей после реформы сорок седьмого года. Водка в розлив подавалась всюду. В той же “столовой” примет мужик спокойно граненый стакан под какую-нибудь куриную лапшу – и порядок. Нет нужды соображать с незнакомыми людьми, таясь по подъездам. Бездумные запреты и ограничения властей в этой сфере всегда только подталкивали население к пьянству.
Ну и, конечно, пивнушки, пивные залы и бары. Знаменитейший “лучший в мире бар № 4” на Пушкинской площади. Многих можно было там встретить. Часто – живущего рядом Твардовского. Там же я познакомился с легендарным киноактером Петром Алейниковым. Этот бар, особенно его второй, подвальный зальчик, был, по сути, филиалом Литинститута. Светлов даже проводил там иногда свои семинары. А сбоку, на Бронную, выходило из бара окошечко, где всегда можно было получить необходимое почти на ходу.
И все это накрепко связано с кем-то, кого давно уже нет. Пельменная в проезде Серова – со Смеляковым и Лукониным, “стекляшка” у Планетария – с Викой Некрасовым. Нет смысла перечислять. Да можно и ошибиться – в подробностях.
Очень уж многое менялось. В превосходных воспоминаниях С. Лунгина о Некрасове сказано, что в пивнушке сорок девятого года Вика протянул ему десятку и велел взять три по сто водки (третьи для случайного знакомца). Лунгин спутал: это можно было получить за десятку уже хрущевскую, после реформы шестьдесят первого (1:10). И чуть дальше: “Детского мира” еще не было, был еще Лубянский пассаж и отличный ресторанчик в подвале, на углу Рождественки”. Так вот, это был не “ресторанчик”, а громадный “Иртыш. Ресторан 2-го разряда”. Такая надпись, тоже громадными золотыми буквами, красовалась у него на фасаде. А залы были расписаны сценами покорения Сибири – под Сурикова.
Впрочем, я заговорил уже о ресторанах. Для меня это прежде всего “Нева” на Пушкинской улице (снова Большой Дмитровке). Туда мы регулярно ходили с Инной, когда только собирались объединить наши жизни. Сидели часами. Длинный узкий зал. Боже мой, там играл в то время в оркестре на скрипочке мой впоследствии ближайший друг Ян Френкель. Странно, я его совершенно не запомнил, а мог бы (рост, усы!). Вероятно, потому, что я, как мне сейчас кажется, всегда садился спиной к оркестру.
У каждого свой список. Ресторан “Москва”? Да нет, это как вокзал. Не вокзальный ресторан (бывали замечательные), а именно вокзал, с его суетой и несуразностью. Я там бывал только с друзьями, остановившимися в той же гостинице. А ведь в “Москве” не всякого поселяли.
“Гранд-отель”, наоборот, – элегантный, строгий. Жаль, не сохранился. Одно время он был самым модным в столице, вечером – не протолкнуться. Вообще, потом стало трудней попасть в ресторан, чем оплатить счет. Очереди у закрытых дверей, роскошный швейцар за стеклом, впускающий малыми дозами дождавшихся счастливчиков. Но днем и тогда проблем не было.
Сидим вдвоем за столиком на четверых – там большинство было таких. Ресторан почти пуст. Появляется женщина, решительно направляется к нам: – У вас свободно?
Рабская боязнь сесть за отдельный, нетронутый столик, неистребимые гены общепита.
В сталинские годы многие рестораны работали до трех часов ночи. Или утра? Тогда все заканчивалось поздно, скажем, “Последние известия” по радио – боем курантов, а перед этим записью вечерней Красной площади. У Мандельштама: “И в полночь с Красной площади гудочки”.
Нередко люди шли в ресторан после театра. Спектакли ведь тоже бывали нескончаемы. Если у классика пять актов, никакой режиссер не осмелится сделать из них два действия. Четыре утомительных антракта с кружением по фойе…
И у нас, бывало, в общежитии на Тверском, предложит кто-нибудь вечером, часов в 11 или в 12: а давайте рванем в “Арагви”! У кого сколько есть?..
Приходим, нас принимают вполне радушно. Сразу отдаем деньги официанту: себе возьми десятку, а на остальное… Он тут же подсчитывает заранее: водки две бутылки… салат картофельный… лобио… И все довольны.
Лобио – грузинское, самое демократическое блюдо из фасоли. Помню – через много лет – какой-то банкет в том же “Арагви”. Уже в конце вдруг появляется Катаев. Извиняется: раньше никак не мог. Ну, за ним ухаживают, наливают, подкладывают. Кто-то говорит: – Валентин Петрович, вот лобио осталось.
Катаев отвечает афоризмом: – Лобио всегда остается.
Да, банкеты. Был юбилей лучшего эстрадно-симфонического оркестра. В “Метрополе”. Кроме оркестрантов – солисты, композиторы… Огромный зал. А от властей – первый заместитель председателя Мосгорисполкома. Не шутка!
Гуляли от души. Жена главного дирижера, женщина, известная своей решительностью и экспансивностью, вытащила зампреда танцевать. Кружились возле фонтана. Она потеряла равновесие, он попытался ее удержать, но она бухнулась в воду и, как русалка, утянула и его. Глубина, понятно, по колено, но текло с них ручьями! Они, разумеется, тут же уехали; она, переодевшись, очень скоро вернулась.
На другой вечер я ужинал с Яном Френкелем и Андреем Старостиным у нас в писательском Клубе, и Ян с подробностями поведал об этом происшествии, свидетелем коего был.
Андрей Петрович тут же огорченно заметил, что теперь зампреда снимут. Он его знал.
Мы запротестовали: ну почему? чем он виноват?
Старостин объяснил: да, там порой прощают многое. Но существует закон: руководителю нельзя выглядеть смешно. Именно – выглядеть. Это ведь серьезные люди.
И как в воду смотрел – в данном случае такое выражение вполне уместно.
Рестораны и забегаловки… Целую книгу можно было бы написать – жаль, других дел много.