Дмитрий встал, прошел к серванту, достал из него жестяную коробочку из-под чая, в которой хранил деньги, принесенные Лихолетовым, и порадовался, что Валерий Алексеевич принес их после визита десантника. Видит Бог, Стариков и их бы не пожалел, только бы от их семьи отвязались.
Денег было три тысячи.
Стариков решил искать врача.
Он уже брился в ванной, когда в комнате обычным испуганным ребенком заплакала Маришка.
Стариков прошел в комнату, взял ее на руки и принялся укачивать. Маришка прижималась к нему совсем так, как она это делала раньше, до этой проклятой поездки в Михайловку. Потом она уснула. Стариков уложил ее в кроватку, некоторое время стоял над спящим ребенком. Лицо у Маришки было совсем взрослым, словно она за последние дни пережила страшное горе. Девочка мерно дышала, но лицевые мышцы нервно подергивались. Старикова переполняли жалость и любовь, он вдруг почувствовал, что по щекам его ползут слезы.
Он не плакал с самого детдома, он просто забыл, что это такое - слезы. В детдоме это не поощрялось, слезы были признаком слабости, а детдомовец не имел права на слабость. Так говорил Ванька Николаев, с которым Стариков жил в одной комнате.
И вот он плакал.
Стариков кулаком зло вытер слезы, посмотрел на жену. Светлана лежала неподвижно - наверное, обессилела. Стариков подошел к ней, развязал ноги и руки и снова посмотрел на часы. Было половина девятого.
Он прикрыл жену одеялом, проверил, спит ли Маришка.
Сам того не понимая, он всячески оттягивал свой выход из дома. Особых друзей у них в городе не было, кроме тех, кого жена или сам Стариков знали по работе. Поэтому как найти хорошего врача, который к тому же за хорошую плату мог держать язык за зубами, Стариков просто не представлял.
Заперев за собой дверь, он спустился по лестнице и долго сидел на скамейке перед входом в подъезд. Неожиданно Дмитрий подумал о Лихолетове. Владимир Алексеевич был уже в годах и в Царицыне жил всю свою жизнь. Он мог подсказать какого-нибудь нормального врача. Должны у него были быть знакомые медики!
От этих соображений Старикову стало легче.
И все равно ему казалось, что люди на него смотрят подозрительно. По дороге на троллейбусную остановку ему встретилась соседка. Вредная была старушонка, она вечерами у подъезда кому только косточки не перемывала. Сейчас она шмыгнула мимо Старикова и даже обычного ехидного "здрасьте" не сказала.
11. МОСКВА, 9 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, ОКОЛО 11 ЧАСОВ
Быть сволочью и притворяться хорошим несравненно легче, чем быть хорошим человеком и изображать из себя сволочь.
Генерал Сергеев весомой походкой вошел в кабинет Крымова. Александр Уранович встал из-за стола, торопливо просеменил к генералу, ткнулся в его ладонь потной мягкой ладошкой. Невидимая улыбка исказила его аккуратную бородку. Крымов кивнул на стул, отошел к окну и стал смотреть на кремлевский двор - так внимательно, словно видел в нем что-то интересное. На генерала он старался не смотреть. Так всегда бывает: совершив гнусное дело, подельники стараются не смотреть друг на друга - боятся увидеть презрение и ненависть во взгляде того, с кем пришлось нарушать нравственные законы и устои. А глава кремлевской администрации не мог не понимать, что со вчерашнего дня они с генералом являются преступниками. Они оба сознательно нарушили древний, как мир, закон - "не убий!". И можно было придумывать какие угодно оправдания, все равно права оказалась русская поговорка, гласящая, что черного кобеля невозможно отмыть добела.
Можно было придумывать своим поступкам различные оправдания, но каждый в глубине своей души понимал, что оправданий содеянному нет.
Крымов смотрел через стекло на кремлевскую аллею. На аллее, обсаженной аккуратно стриженными деревьями, шла война, охраны с воронами. Война эта была бесконечной. Наглые птицы, облюбовавшие себе этот уголок Москвы, селились где им вздумается и вели себя довольно вольно - гадили, например, на людей и при этом не отличали рядового сотрудника от сановного функционера, наделенного властью и полагающего, что гадить сверху на людей имеет право только он сам.
Рассказывали, что война охраны с воронами началась еще в приснопамятные двадцатые годы, когда какая-то из неосторожных птиц уронила свое пахучее гуано если не на самого Иосифа Виссарионовича, так не меньше, чем на Кирова или Молотова. Некоторые утверждали, правда, что это был непримиримый председатель контрольной комиссии Сольц. Возмущенный функционер потребовал птиц к ответу, а заодно объявили выговор коменданту Кремля бывшему матросу Балтфлота Малькову. Тот рьяно взялся за дело. Поначалу ворон просто стреляли. Но крупных функционеров, уже отвыкших от сражений гражданской войны, раздражали выстрелы. Да и присутствие вооруженных людей на территории Кремля их нервировало. Сегодня эти люди птиц стреляют, а в кого они будут стрелять завтра? Красноармейцев с винтовками и метких чекистов с наганами пришлось убрать. Начали разбрасывать отраву. Но сметливые птицы после первых же жертв с их стороны отраву клевать перестали, а презрение их к людям обострилось до такой степени, что по кремлевским аллеям ходить стало уже совсем не безопасно.
Последующие десятилетия война шла с переменным успехом. Одно время казалось, что друг физкультурников, гениальный языковед, лучший орнитолог и известный птицелюб товарищ Сталин нашел с воронами общий язык. С тысяча девятьсот тридцать шестого года по день его смерти случаи нахального поведения птиц были крайне редки. Возможно, правда, что мирный норов птиц и их поведение в быту были напрямую связаны с тем, что сотрудниками всесильного тогда Лаврентия Палыча Берии были изловлены птичьи вожаки и посажены в клетки. Так это или не совсем так, теперь уже установить не представляется возможным. Но факт остается фактом: в секретариат ЦК за этот период жалоб на нахальное поведение ворон практически не поступало. И только с воцарением на кремлевском троне Никиты Сергеевича Хрущева птичий помет вновь стал падать с неба. Злые языки говорили, что нетактичное поведение птиц было следствием речи, произнесенной Никитой Сергеевичем на XX съезде. Мол, птицы решили, что если позволительно так поступать человеку, то им, вольным детям неба, это тем более разрешено.
Война разгорелась с новой силой. На борьбу с воронами тратилась валюта, закупались за рубежом хитроумные пугала и автоматически запирающиеся клетки. Ворон уничтожали десятками, но на место одной погибшей небожительницы приходили десять других.
Впрочем, удивляться здесь было нечему - каждый новый пришедший к власти вождь вел себя подобно глупым птицам и гадил на своего предшественника. Говорят, что родимое пятно на голове одного из российских вождей явилось следствием одной меткой вороны. Да и падение его преемника с моста через Москву-реку явилось следствием ничем не спровоцированного нападения хищной вороньей стаи. Даже удивительно, что в этот день необычайной вороньей активности генерал Сергеев прошел по аллее без особого урона для своего щегольского мундира.
Александр Уранович, не оборачиваясь, поинтересовался:
- Все нормально?
- Да, - сказал генерал. Сейчас он даже был благодарен царедворцу за то, что тот не смотрит на него. В другое время он бы был встревожен таким невниманием человека, от которого в немалой степени зависела его судьба. - Все нормально, если можно так выразиться. Города Михайловка отныне на карте нет. Следовательно, никаких проблем тоже нет. Наши потери - три огнеметных танка и двенадцать человек. Хотя нет... людей потеряно несколько больше. Группа специального назначения погибла при возвращении к месту дислокации. Все двенадцать человек во главе с прапорщиком Кикилашвили... Большая потеря для спецназа... Судя по всему, произошла самосработка ручного огнеметного комплекса "Оса" прямо в автомашине.
- Деньги им были выданы? - все так же, не оборачиваясь, спросил Крымов.
Деньги были обещаны группе Кикилашвили по возвращении на базу, но генерал решил, что главе кремлевской администрации это знать не обязательно. Поэтому он, не задумываясь, сказал:
- Да, выдали. Пять миллионов долларов... Видимо, они сгорели в машине вместе с людьми.
На этот раз Крымов повернулся к генералу, остренько резанул его взглядом из-под тонких очечков в золотой оправе, выжидательно помолчал, потом примирительно сказал:
- Ну что же... Ничего не поделаешь, генерал... Хотя вы могли бы в этой ситуации не торопиться.
Генерал Сергеев выдержал его взгляд. За внешней невозмутимостью генерал прятал искреннее возмущение функционером. "Нет, господин Крымов, - внутренне усмехнулся он. - Это не ваша прибыль. Не ваша".
- Завтра похороны, - сказал Крымов. - Как вы знаете, наш Президент сегодня улетает в Соединенные Штаты на встречу трех глав... Мы тут посовещались и решили, что от Министерства обороны на гражданской панихиде будете выступать вы. Ну и вся подготовка к похоронам ложится, разумеется, на ваши плечи. С сегодняшнего дня Министерство обороны возглавляет новый министр, и его фамилия Сергеев. Конечно, некоторое время придется походить в роли исполняющего обязанности. Смею уверить, что этот период не будет слишком долгим. Президент меня в этом уверил вчера. Ему нравятся люди, способные принимать самостоятельные решения.
Все было оговорено накануне, пост министра обороны был платой за генеральскую самостоятельность. Тем не менее Сергеев ощутил прилив какой-то восторженности и даже некоторой чувствительности, от которой засвербило в носу.
- Постараюсь оправдать, - неловко сказал он. Крымов вернулся за стол, некоторое время смотрел на генерала, потом снова уткнул в бумаги остренький носик.
- Вы уже оправдали, Александр Яковлевич, - пробормотал он. - Вы здорово выручали шефа. А он не из тех, кто забывает о благодарности.
Они еще немного поговорили. Крымов задал генералу несколько незначащих дежурных вопросов об остановке в войсках, о борьбе с "дедовщиной", о снабжении армейских подразделений. Царицынской области они в своих разговорах больше не касались, по взаимной договоренности эта тема стала запретной. Словно в Небесной канцелярии белокрылый канцелярист просгавил на докладную записку о проведенной операции гриф секретности. Впрочем, так оно и было - отныне нельзя было даже вспоминать о произошедшем, позади оставались кровь и позор, впереди процветание и величие, которому могло только повредить упоминание о кровавом позоре. Но это Сергееву так лишь казалось, Крымов о Михайловке заговорил. И вспомнил он о ней в самый неподходящий момент, когда генерал с облегчением считал, что их беседа подходит к благополучному завершению.
- Да, - сказал Крымов. - Думаю, что нам с вами придется еще раз побывать на пепелище. Откладывать не надо. Это даже лучше, когда головешки еще тлеют. Нагляднее все получается. Пригласим газетчиков, телевизионщиков - пусть видят, что русские случившейся трагедии от мира не таят. Мы, Александр Яковлевич, общество открытое. Нет у нас в Михайловке и не было никогда секретных лабораторий. Была инвазия неизвестных сил. Вы готовьтесь, вас журналисты каверзными вопросами особенно донимать будут! Все-таки будущий министр обороны, а?
Они попрощались. Видно было, что Крымов успокоился - ладошка у него теперь была сухой и под глазами усмешка стянула сеточку веселых морщинок. Темная бородка с густыми вкраплениями седины торчала уже задорно и весело.
- А о сгоревших деньгах не волнуйтесь, - неожиданно сказал Крымов, делая упор на "сгоревших". - На бюджете вашего министерства это никаким образом не скажется. Мы их спишем из внебюджетного фонда. Сами понимаете... - Глава администрации так выразительно пошевелил пальцами, что генерал понял - делиться все равно придется.
Возвращался генерал Сергеев по той же аллее, которой он шел к Крымову. На деревьях каркало воронье, еще переживающее очередную схватку с кремлевскими охранниками, в которой была зафиксирована уже неизменная ничья. Чувствовал себя Сергеев отвратительно. У него даже уши горели, хотя уличивший его в воровсте сановник недвусмысленно дал понять, что был бы не против оказаться в числе людей, которые пять миллионов станут делить. Более всего генерал был зол на систему, которая заставляла его жить по скотским законам. Он даже немного завидовал Грошеву, который нашел мужество выстрелить себе в голову. Александр Яковлевич слишком любил жизнь, чтобы отважиться на подобный поступок. И все-таки он чувствовал собственную неполноценность. Чего греха таить, дерьмом себя чувствовал генерал Сергеев! Не зря же на него даже вороны гадить не хотели...
12. ЦАРИЦЫН, 9 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА
Утром в номер Кунжакова позвонила горничная. Девушка была лет двадцати, прелестное такое создание с вертлявенькой походкой и кокетливо стреляющими глазками. Она была, конечно, не из тех, чьи родители в милиции высокие посты занимают. Кто бы разрешил ей ночью рядом с командированными мужиками находиться. Будь у Кунжакова дочка, он бы ни в жизнь не позволил ей работать в подобном месте, особенно по ночам. Совратят ведь эти похотливые козлы, непременно совратят. В другое время и сам Андрей Николаевич не преминул бы пофлиртовать с хорошенькой девицей, которая, судя по ее взглядам, неплохо знала жизнь. Но после бессонной ночи ему даже разговаривать не хотелось.
- Вас к телефону, - сказала горничная, с любопытством оглядывая голого по пояс Кунжакова. - Сказали, что из отдела кадров УВД.
Оте-нате, хрен из-под кровати! Это кому же в кадрах понадобился сельский мент, о котором и не слышал никто, кроме инспектора кадров, да и тот скорее всего фамилию Кунжакова вспоминал, когда личное дело его по необходимости листал, когда принимал дела от ушедшего на пенсию предшественника?
Кое о чем Кунжаков, впрочем, догадывался. Кончилась его командировка в фантастический мир. Судя по утру, вчера в Михайловке что-то произошло. По простоте своей Кунжаков полагал, что подогнали товарняки, загрузили в них жителей городка и повезли их скопом в какой-нибудь специально освобожденный от зеков лагерь. На всякий случай, чтобы и в самом деле зараза по стране не распространилась. А это означало, что старший лейтенант Кунжаков автоматически становился нежелательным свидетелем произошедшего. А происходило то, что в демократические нынешние времена иначе, как произволом, и назвать трудно было. Времена уже пятнадцать лет стояли смутные. Разве можно было представить, чтобы член ЦК или кандидат в Политбюро за подозреваемого в убийстве человека правовые гарантии давал? А нынешним раз плюнуть, они даже поручительства за убийц давали, и никто их к ответу не требовал. Помнится, однажды вся Дума встала на защиту поэтессочки, которая с наркотой попалась. Не могла, мол, она этого сделать, не такой она человек, чтобы свой дар наркотиками губить! А поэтессочка возьми и загнись от передозировки! Вот был скандал на весь крещеный мир! А с депутатов как с гуся вода - даже и не отряхнулись. Но рядовой мужик за свои проступки как при советской власти сидел, так и при демократах ему давали на полную катушку.
Но если говорить лично о нем, старшем лейтенанте милиции Кунжакове Андрее Николаевиче, то он свою участь видел в довольно розовом свете. Ну вызовут его в кадры, ну подписку о неразглашении возьмут. Мало ли он этих подписок давал? И вернется он к своему прежнему месту службы, а события, происходившие этим летом у города Михайловка, постепенно сотрутся из его памяти, и лет через десять - двадцать вообще даже самому будет трудно понять, где правда, а где вымысел.
Человек, вызывавший Кунжакова к телефону, оказался начальником отдела кадров подполковником Барановым. Старший лейтенант видел его пару раз, когда Баранов приезжал в Кумылгу, так как был назначен куратором подтелковской милиции. Честно говоря, Баранов Кунжакову не понравился - высокомерен был он, истинный барин, через губу лишний раз не плюнет. И, на всех он смотрел с некоторым превосходством. Видно было, что подполковник всех людей раз и навсегда поделил на руководителей масс и рабочее быдло. Себя он, разумеется, к быдлу не относил.
- Кунжаков? - с ходу спросил он. - Через час жду тебя в отделе кадров. Пропуск на тебя уже заказан. Все.
Ошарашенно послушав гудки в трубке, старший лейтенант тихонечко чертыхнулся. Но что же делать, приказы начальства не обсуждаются. Уставы этого делать не разрешают. Даже если приказ дурацкий, а начальство дерьмовое. Как же! Единоначалие!