Медленно проседал вниз, выдыхая языки пламени, местный элеватор. В воздухе стоял густой запах свежеиспеченного хлеба.
Самым страшным было то, что на улицах не было видно людей. Никто не метался по высвеченному пожаром асфальту, выкрикивая проклятия и прося о помощи. Носились с воем собаки, шарахающиеся от плюющихся пламенем танков, панически кудахтали разбегающиеся и пытающиеся взлететь куры, визжали сгорающие заживо свиньи и ревели, чувствуя близкую смерть, не доенные поутру коровы.
А людей не было.
Райцентр выжигался с окраин к центру. Огнеметные танки методично передвигались от улицы к улице. Они ворочались в городе рычащими доисторическими чудовищами, превращая своими стальными траками асфальт городских улиц в крошево. Экипажи работали со светофильтрами, поэтому мир казался им темным. При инструктаже объявили, что люди из города эвакуированы, поэтому отсутствие жителей танкистов не удивляло. Напротив, это позволяло им делать свое дело методично и без особого душевного напряжения. Немногие из них согласились бы выполнять свою разрушительную работу, уничтожая вместе с домами и людей. Согласитесь, одно дело сжечь пустой дом, совсем другое — сжечь в доме его обитателей. Экипажи были подобраны с тем расчетом, чтобы в них не оказалось местных уроженцев. Да и комплектовались они из жителей самых удаленных друг от друга областей и краев. Крылся в том иезуитский расчет, который должен был помочь сохранить происходящее в тайне: кто поверит одинокому рассказчику, ведь у него не будет иных доказательств своей правдивости, кроме честного слова.
Спланировавшие операцию люди знали свое дело — в эти часы ни один спутник слежения, ни один самолет не пролетал над квадратом, где располагался районный центр.
Автотранспорт шел через Воронеж и Ростов на юге и через Саратов — на севере.
И все-таки в людях они ошиблись. Это было неизбежным — личные дела изучались в спешке. Обращалось внимание на родственников, места рождения и жительства, поэтому никто из военных чинов не обратил внимания на командира огнеметного танка Ивана Александровича Николаева. Он родился в поселке Самойловка Саратовской области и был сиротой с рождения. Детство его прошло в Михайловском детдоме. Неудивительно, что, оказавшись поблизости от дома, где прошло его детство, Николаев приказал прекратить огонь и выбрался через башенный люк наружу. Город полыхал.
Со всех сторон поднимались высокие языки пламени, превращавшие серый пасмурный рассвет в день.
Николаев прошел через ворота на территорию детдома и сразу же наткнулся на труп. Погибший был хорошо известен Ивану — это был сторож детдома дядя Коля, который постоянно гонял Николаева и его друзей в детстве. Присев на корточки, Николаев осмотрел труп и покачал головой — как бывшая уличная шпана и опытный военный он сразу заметил, что сторож убит одним умелым ударом.
Хмуро капитан Николаев поднялся по ступенькам детского дома и потянул дверь на себя.
Из дома он появился со стянутым шлемофоном.
Волосы Николаева были седы.
— Суки! — сказал он, тяжело вваливаясь в башню танка через ставший узким люк.
Башенный стрелок растерянно смотрел на седые волосы своего командира.
— Что случилось, товарищ капитан? Что с вами?
— Со мной? — Капитан недоуменно пожал плечами. — Со мной ничего не случилось, Саша! Ты бы посмотрел, что в доме творится… — Он схватил стрелка за плечо, больно сдавил его. Лицо Николаева нервно дергалось — казалось, капитан неожиданно сошел с ума. — Там все мертвые! Все, понял! Первоклашки так и лежат в коридорах! Это нелюди, Саша! Человек так не может поступить! — По лицу его текли слезы.
Дрожащими руками он напялил на седую голову шлемофон и, подсоединившись к рации, принялся вызывать штаб. Потребовав на связь генерала Сергеева, руководившего операцией, он доложил ему о случившемся.
— Да, товарищ генерал! — отозвался он дрожащим от гнева голосом. — Если бы вы видели, товарищ генерал! Весь детский дом, от самой малышни до воспитателей! Необходима следственно-оперативная группа, товарищ генерал! Это нельзя уничтожать, это следы чудовищного преступления… Да кровь в жилах стынет, товарищ генерал! Это даже бойней назвать нельзя!
Закончив доклад, он откинулся на спинку сиденья. Губы его были крепко сжаты, лицо было жестким и безжалостным, но взгляд казался неуверенным и беспокойным, как у больного, находящегося в беспамятстве.
— Приказано ждать, — мрачно сообщил он. — Ох, попадись мне эти живодеры! Зубами бы порвал!
Башенный стрелок смотрел на него со страхом. Суть произошедшего он знал из доклада командира, а о деталях спрашивать не решился.
Генерал Сергеев на своем командном пункте некоторое время задумчиво покачивался на стуле, потом недобро взглянул на командира танкового полка.
— Вот так всегда и бывает, — хмуро сказал он. — Всегда найдется один любопытный дурак, чтобы вся секретность происходящего пошла насмарку. Полковник Ирницкий! Немедленно распорядитесь! Сообщите группе специального назначения, что экипаж огнеметного танка в квадрате… — он всмотрелся в карту Михайловки, — Б-7 находится под чужим контролем. Уничтожить машину и проследить, чтобы никто из экипажа не ушел. Нельзя допустить, чтобы зараза получила неожиданное распространение.
Что поделать, лес рубят — щепки летят!
Через тридцать минут снаряд ручного огнемета «Оса» прожег броню танка, застывшего у ворот детского дома. Приказ был выполнен качественно — никто из экипажа не успел даже выбраться наружу, превратившись в хрупкие угольные мумии на своих местах согласно боевому расчету.
Огромный плечистый прапорщик в черном одеянии, похожем на тюремную спецовку, некоторое время смотрел, как из огнеметного танка вырывается яркое пламя от рвущегося боезапаса, потом кивнул головой напарнику.
— Доложи на базу, — приказал он. — Неконтролируемая боевая единица уничтожена!
Через некоторое время здание детского дома уже полыхало, зажженное напалмовыми струями сразу с четырех сторон. Экипажи танков, что подожгли детский дом, были твердо уверены, что здание захвачено неведомым противником.
Закончив работу по объекту, их танки продолжили методическую зачистку города, неторопливо переползая с улицы на улицу, от дома к дому, оставляя за собой пожарища и вздыбленную землю.
Время от времени танки обстреливали из непонятного оружия, и требовалось немалое мужество, чтобы лезть напролом, отвоевывая у неведомого агрессора все новые и новые территории.
— Слава Богу! — успокоенно пробормотал генерал Сергеев. — А если бы это до газетчиков дошло? Да нам после таких откровений только и останется, что стреляться!
— Будьте спокойны, господин генерал, — сказал вернувшийся в штабную палатку полковник Ирницкий. — У прапорщика Кикилашвили промахов в работе не бывает.
Генерал Сергеев почти суеверно уставился на подчиненного.
— Бога ради, господин полковник, — пряча взгляд, сказал он. — Увольте меня от подобных оценок. С каких это пор подобное живодерство стали называть работой?
Полковник Ирницкий промолчал. Он был одним из посвященных в суть операции, но подобное знание было чревато неприятностями, более того, опасным для жизни подобное знание было, и полковник это хорошо понимал.
К десяти утра начали поступать сообщения от командиров групп. Приказ был выполнен с минимальными потерями — в схватке с неведомым противником погибли экипажи огнеметных танков под номерами 3410, 3411 и 3421. Прапорщик Кикилашвили действительно хорошо знал свое дело. Опыт боевых действий у него был отменный — он побывал во всех «горячих точках» последних десяти лет и воевать научился хорошо. Официальные потери соответствовали уже подготовленному коммюнике о выигранном сражении.
— Ну вот и все, — сказал генерал Сергеев, охватив руками огромный лобастый череп и пряча от штабных офицеров взгляд. — Вот мы и замарались по самое не хочу.
Он встал, и офицеры торопливо вытянулись перед своим командиром. Каждому из них было обещано в случае успешного завершения операции четырехгодичное жалованье, и у каждого была семья, гарантировавшая, что глава семейства будет молчать. Генерал Сергеев жестом успокоил их, коротко кивнул полковнику Ирницкому.
— Действуйте по плану, полковник. Экипажи расформировать, каждого немедленно отправить к месту прохождения службы. Обеспечить полное отсутствие контактов участвовавших в операции экипажей. Группе специального назначения произвести полную зачистку. Исполнение доложите лично. Вы меня поняли?
— Так точно, — вытянулся полковник Ирницкий. Взгляд у него был простецким, похоже, этот прохвост уже мысленно покупал в Военторге генеральские погоны.
Генерал прошел в свою палатку, сел на топчан, пряча лицо в ладонях. Теперь ему было понятно, что произошло с министром. Какой там несчастный случай!
Ему самому сейчас хотелось застрелиться. И никакие соображения, что жестокость была проявлена во спасение человечества, совсем не приносили утешения.
Если всеобщее благополучие зависит от смерти детей, то, может, не стоит драться за это благополучие?
Он чувствовал себя осенней мухой, которая знает, что жить ей осталось недолго, но не знает, как умереть. Тем не менее Сергеев пытался оправдывать себя. Собственно говоря, честно подвести итоги собственной жизни человек может только после смерти, да и то будет приукрашивать себя и свои деяния, искать им оправдания — ведь и тогда человеку захотелось бы выглядеть лучше, нежели он был при жизни.
И все-таки во рту у генерала был привкус дерьма.
Закрыв дверь за старшим лейтенантом милиции, Стариков почувствовал тоску. От нее в пору было завыть. В комнату идти не хотелось, Дмитрий хорошо представлял, что он там увидит. Легко было советовать — найти врача! Да в таком состоянии Светлану с дочерью сразу же отправят в психиатрическую клинику, даже если никто и не догадается об истинной подоплеке происходящего с ними. Вместе с тем терпеть это Старикову было невозможно. Сердце кровью обливалось, когда он смотрел на застывшие в кресле фигуры.
И все-таки его окружали хорошие люди. Начальник цеха Валерий Алексеевич Лихолетов оказался хорошим мужиком, он выслушал Старикова, пришел к нему домой, посмотрел на жену с дочкой и предложил подчиненному взять отпуск за свой счет. Сам ведь ходил начальство уговаривать! А потом пришел и, не слушая возражений Старикова, сунул Дмитрию тощую пачечку пятисотрублевок.
— Не спорь, — сказал он. — Я обойдусь, а тебе сейчас деньги нужнее.
И нормировщица Люська оказалась хорошей бабой — охала, ахала, но каждый вечер забегала к Стариковым, смотрела, чем помочь, по магазинам бегала, устраивала постирушки и ведь никому ни слова не сказала! А всем известно, что болтливее Люськи бывают только сороки.