Ашинский хан мысленно проклял свою беспечность. Нет, смерти он не боялся, было только жаль Абруя: всего семнадцать степных весен довелось увидеть тому. Но в глазах юноши он прочел решимость бороться до конца.
— Мой хан, я с радостью погибну за тебя! Мне не страшен никакой враг! — воскликнул пылкий юноша, выхватывая из-за наборного пояса с золотыми бляхами тяжелый чукмар — боевую палицу, увенчанную свинцовым шипастым шаром.
Алп-Манаш коротко кивнул ему и, привстав на стременах, исторг из своей мощной груди ужасающий рев — полузабытый боевой клич древних Алпов. Злобные уродцы отпрянули назад, недовольно вереща.
— Эй, гнусные выродки!— обратился к ним Алп-Манаш.— Мои предки — Алпы душили вас голыми руками, как вонючих крыс. У вас на ногах копыта, а на башке рога, но любой баран из моих отар опрокинет вас в честном поединке. От вас воняет козлом, подлые ублюдки, ибо козел — ваш предок! Ну же, кто первым желает отправиться портить воздух к трону Эрлика?
Нелюди взвыли от негодования — видно, они хорошо понимали человеческую речь — и, выхватив кривые, острые, как бритва, ятаганы и зловеще сверкающие трезубцы, угрожающими скачками стали подбираться к степным воинам. Когда наиболее дерзкие вплотную приблизились к богатырям, в багровых лучах закатного солнца сверкнул меч хана, и тускло блеснул чукмар Абруя. Раздался свист — сталь запела свою кровавую песню.
В яростном вихре завязавшейся схватки слышен был визг рассекаемых на части тварей, победные выкрики Абруя и тяжелое дыхание Алп-Манаша, предпочитавшего биться молча, Его могучая, закованная в бронзовые латы рука орудовала мечом-акинаком с невероятной быстротой — во все стороны летели из-под нее кровавые клочья. Абруя охватил азарт битвы, хотя он и был уже в плечах, ниже ростом и тоньше станом своего дюжего повелителя, но тяжелый чукмар летал в его руках свинцовой птицей, круша рогатые черепа.
Сраженные сатуры один за другим падали на землю. Наконец, охваченные ужасом, уродцы отпрянули назад. Ни один из них не желал больше рисковать своей шкурой. И казалось, нет в мире такой силы, которая принудила бы их к этому.
Абруй облегченно вздохнул и даже расслабил руки, сжимавшие чукмар. Однако более опытный Алп-Манаш по-прежнему настороженно буравил монстров глазами, направив на них острие окровавленного акинака. Он был готов ко всякой неожиданности.
Раздавшийся в наступившей, было, тишине скрипучий шелестящий смех заставил монстров вздрогнуть и вновь вскинуть ятаганы, Похоже, сила, которая могла заставить сатуров вновь ринуться в бой, все же нашлась.
Ряды уродцев почтительно расступились, пропуская вперед страшную процессию. Во главе ее, верхом на неведомом чудище, ехал нааг. Зелено-коричневую чешую заботливо кутал густой серебристый мех гигантской рыси, а змеиную голову венчала золотая корона, усыпанная алмазами, рубинами и сапфирами. Сухая четырехпалая рука крепко сжимала поводья, оканчивающиеся удилами, которые были намертво впаяны в широкие ноздри чудовищного скакуна. Это был кротер — прямоходящая рептилия, прыть которой намного превосходила лошадиную,— один из тех, что тысячи лет назад ходил под седлом еще у древних Царей-Драконов ныне сгинувшей Лемурии...
В другой руке нааг без видимых усилий удерживал тяжелую стальную цепь со звеньями в два пальца толщиной. Но даже мощь металла не помешала оставить на них отметины чудовищных зубов тому, кого удерживала эта цепь. Это был огромный, почти белоснежный волк. Налитые кровью глаза чудовища, называемого также даир-волком, хищно уставились на онемевших воителей, огромные челюсти с желтыми клыками-кинжалами клацали, с них хлопьями слетала пена. Мощные мускулы перекатывались под белоснежной шерстью на могучей шее, силясь разорвать плен стального ошейника.
Следом за наагом выступали, грузно переваливаясь уродливые, косолапые гиганты, сплошь заросшие жесткой рыжей шерстью. Крепкие лапы сжимали огромные дубины, маленькие обезьяньи глазки с рабской преданностью смотрели на своего надменного господина. То были полярные обезьянолюди, обитавшие в ледяной пустыне Севера — Патении.
Приблизившись к застывшим на месте хану и оруженосцу на расстояние трех десятков шагов, нааг остановил своего кротера — и вся демоническая свита замерла. Жуткая улыбка играла на безгубом и безносом синюшном лице человекозмея.
— Людиш-шки!— раздался вкрадчивый голос наага.— Я преклоняюс-сь перед вашей отвагой! Похвальное с-свойство многих теплокровных тварей — впрочем, с-совершенно бес-сполезное. У некоторых его даже в избытке,— к с-сожалению, в ущерб вс-сем другим. Предус-смотрительности, например.— Нааг хищно ощерился, раздвоенный язык замелькал в полураскрытой пасти,— видимо, это должно было изображать усмешку.— Кс-стати, прос-сти меня, прес-светлый хан, за то, что мои друзья прервали твою тайную поездку к Оракулу Арс-синои. Боюс-сь, теперь она будет с-совершенно бес-смыс-слена. Вот уже дес-сять дней, как Оракул в моей влас-сти. С-сама Арс-синоя, к моему глубокому прис-скорбив, покончила с с-собой, а на ее алтаре пророчествуют жрецы Сета, гадая по внутреннос-стям принес-сенных в жертву людишек.
— Проклятый змей!— в ярости вскричал Алп-Манаш.— Так значит, давешнее послание, где Арсиноя приглашала немедля прибыть к ней, было фальшивкой? Ты таки заманил меня в ловушку, подлый Kахха?
— Увы, мой теплокровный друг!— усмехнулся правитель Эврисфеи, города сатиров, лежавшего на границе с ашинскими кочевьями.— Прозорливость — то с-самое качес-ство, которое отс-сутствует у теплокровных и заменяетс-ся у них безрассудной отвагой. Иным, впрочем, недостает даже этого...— Кахха метнул презрительный взгляд раскосых желтых глаз на заметно приободрившихся в его присутствии сатуров.
— А лживость и предательство — это ваши черты, подлые наги!
Змей недобро зашипел.
— Напротив, Алп-Манаш, я всегда держу с-слово, и с-сейчас ты убедишься в этом. Помнитс-ся, в пис-сьме тебе обещали предс-сказать с-судьбу твоего народа и ис-сход войны... Конечно, не мне тягаться с покойной Арс-синоей, но не надо быть с-семи пядей во лбу, чтобы показать тебе грядущее. Так с-слушай же. Война окончена. Ваши женщины и дети с-станут ус-слабой этих красавцев.— Он кивнул в сторону сатуров, в глазках которых зажглись похотливые огоньки.— Ес-сли они будут покорны, возможно, им повезет протянуть подольше…
А мужчины, те, что ос-станутся в живых, когда мы покончим с-с вами,— продолжил Кахха, явно наслаждавшийся своей речью,— ...пойдут на корм гигантским морским быкам в моем зверинце. Но не пугайс-ся, хан, эта учас-сть тебе не грозит. Ты умрешь куда раньше! А вот твоего мальчика я могу и пощадить — в знак особой милости. Он так хорош с-собой, так юн, что вполне может разделить с-судьбу женщин и детей. Думаю, мои добрые подданные великодушно закроют глаза на наличие у него мужс-ских дос-стоинств. Да и дело это поправимое... раз — и нету! Не так ли?— осведомился он у сатуров, которые сладострастно зачмокали губами в ответ.
— Ах ты, гадюка!— вскричал смертельно оскорбленный юноша, поднимая чукмар для удара.— Да я сам лишу тебя твоего змеиного отростка, если он только у тебя вообще есть!— Абруй в порыве безумной ярости пустил коня вскачь, стремясь раздробить башку проклятому змею.
— Стой!— вскричал было Алп-Манаш, пытаясь удержать горячего мальчишку, но было поздно.
Конь Абруя поднялся на дыбы, и юноша уже готов был обрушить чукмар на коронованного гада, невзирая даже на скалящего зубы волка и бросившихся наперерез патенцев с дубинами, но Кахха остановил их повелительным жестом. В следующее мгновение рука его стремительно метнулась к Абрую, и между сухими пальцами вспыхнули слепящие разряды. От руки Каххи отделился яркий бело-голубой шар, который с силой ударился прямо в закованную в панцирь грудь юноши. Однако шар не отскочил от лат, а напротив, прожег их, как сухую деревяшку, и проник внутрь. Страшный вопль заживо горящего человека раздался окрест, и юноша свалился замертво, под ноги верховой рептилии, на которой восседал торжествующий убийца.
— Негодяй!— прохрипел Алп-Манаш.— Это тебе даром не пройдет!
Молниеносным движением он выхватил из-за голенища сапога нож и метнул его прямо в глотку наагу. Ни один человек не смог бы увернуться от такого броска, но Кахха стремительно отпрянул, и нож, свистнув у самого его виска, вонзился в горло одного из волосатых оруженосцев. Человек-обезьяна, закатив глаза, с хрипом повалился навзничь, а в грудь Алп-Манашу полетел следующий огненный шар.
Хан, ожидавший нападения, мгновенно поднял на дыбы своего коня. Шаровая молния прожгла несчастному животному внутренности, оно с истошным ржанием рухнуло оземь и задергалось в предсмертных конвульсиях, и хан едва успел выскочить из седла.
Кахха ощерил изогнутые зубы в демонической усмешке:
— Ты хотел отомс-стить мне, человечишка? За с-смерть своего мальчишки, не так ли? О да, вы, люди, так трепетно относ-ситесь к долгу крови! Придетс-ся и мне уподобиться вам! С-смотри же, Алп-Манаш, и учис-сь, какой должна быть месть! С-сейчас твой мальчишка отомс-стит тебе же за дерзкое посягательс-ство на мою жизнь. Ибо душа его отныне принадлежит только мне! И даже когда я умру, его душа будет с-служить моей в потустороннем мире!
Глаза наага вспыхнули безумным светом, когда он обратился к еще дымящемуся трупу Абруя:
— Вс-стань, ничтожество! Покарай дерзновенного, ос-смелившегося поднять руку на влас-стелина! Во имя С-сета — приказываю тебе! Вос-стань!
С глухим стоном, мотая головой из стороны в сторону, мертвец начал подниматься. Огромная дыра с рваными палеными краями зияла в его груди, глаза невидяще уставились на Алп-Манаша. Руки, белые как снег, медленно нащупывали чукмар.
— Подними свое оружие, падаль, и ис-сполни мою волю!— повторил свой приказ Кахха, и зомби, подняв чукмар, бросился на своего бывшего господина.
Алп-Манаш с трудом увернулся от нападавшего на него трупа. Он прекрасно понимал, что обычные раны не прикончат единожды убитого. Ловко уворачиваясь от ударов, он, подняв акинак, принялся хладнокровно расчленять тело своего бывшего любимца. Лишь после того, как он изрубил труп Абруя в кровавые лохмотья, атака мертвеца прекратилась.
И в этот момент его настиг новый шар, пущенный коварным Каххой. Но это был уже иной вид оружия. Ибо шар, едва коснувшись тела Алп-Манаша, неожиданно раскололся на сотни ледяных игл, впившихся в плоть. Хан почувствовал, как леденеет кровь в жилах и туманится разум.
— Ты с-станешь ледяной с-статуей, хан,— будто издалека услышал Алп-Манаш вкрадчивый голос змея,— и будешь оживать по моему приказанию и исполнять любые прихоти твоего повелителя. Прекрасное пополнение к моей коллекции!
— Не бывать тому, выродок! — враз осипшим голосом прошептал Алп-Манаш,
Немеющие руки с трудом нащупали амулет, с детства висевший у него на груди. Перед глазами встала на миг старая, сморщенная как печеное яблоко, седовласая ведьма Мэскэй. Ее костлявые, иссохшие руки повесили талисман на шею маленькому отпрыску хана, а беззубый рот, шамкая, приговаривал при этом:
— Знай, Алп-Манаш, в сем священном амулете — высушенная и растертая в порошок кровь Эрлика! Коли окружат тебя враги и будет неоткуда ждать спасения, открой его и высыпь ворогам в глаза чудесный порошок!
Мысленно поблагодарив старую колдунью, Алп-Манаш, уже начавший замерзать, рванул талисман с шеи. Из порвавшейся ветхой ткани на ладонь посьшались сухие и острые крупинки. Зажав в руке горсть порошка, Алп-Манаш собрал остаток сил, в отчаянном броске настиг ухмыляющегося змея и сыпанул ему прямо в глаза священное снадобье.
— шептал немеющим языком Алп-Манаш.
Холод все больше сковывал его члены, но это не помешало ему увидеть, как перекосилась гнусная морда человекозмея и враз потухли его желтые глаза. Нааг стал заваливаться в седле, и его рука безвольно выпустила цепь, с которой так яростно рвался на свободу даир-волк.
— Ну же, ну же, волчина!— поощрительно прошептал хан.— Давай, перегрызи мне глотку! Уж лучше душа моя вселится в волчье тело, чем станет вечно служить в преисподней духу проклятого гада!
Клыки сомкнулись на горле Алп-Манаша, и он благодарно сомкнул глаза.
... Толпа сатуров с горестными рыданиями удалялась с места кровавого побоища в сторону Эврисфеи, унося с собой недвижное тело своего владыки. Кахха впал в летаргический сон, вызванный действием порошка, и никакое средство не могло его поднять. Тело спящего Каххи было заключено в зеленый саркофаг, помещено в храм Сета и торжественно провозглашено одной из главных святынь Фавнии.
... А на следующий день к месту кровавой драмы подоспели войска ашинов. Телу Алп-Манаша были возданы последние почести, а когда догорел погребальный костер, прах великого воителя поместили в бронзовую урну и на высоком берегу Джаиха возвели над ней величественный курган. Искусный мастер вырезал из камня статую Алп-Манаша, которую водрузили на могильный холм.
Прошли годы, века, тысячелетия. Доблестные ашины отразили натиск козлоногих нелюдей, чью нечестивую страну постиг вскоре гнев богов. И на месте Пана, Эолы, Эврисфеи, Сарпедона и Газула заплескалось море Вилайет.
Позже племена доблестных ашинов были разбиты новыми народами, вторгшимися в степь, и, смешавшись с победителями, они дали начало племени гирканцев. Пал Ашур, пал Ахерон, почти втрое уменьшились размеры Стигии, гирканцы вторглись в Туран и, смешавшись с его древним народом, породили новую нацию.
А в степи, там, где прежде тек Джаих, все так же глядела вдаль каменная фигура древнего хана. Курган его, размерами некогда тягавшийся со стигийской пирамидой, теперь оплыл и сгладился. Но по-прежнему приносили люди дары изваянию древнего богатыря. А порой — если приносящий дары приходил в одиночку — его настигала смерть. Ибо у кургана жил свирепый волк — и так было испокон веку.
... Образ Алп-Манаша исчез из сна Таргитая. Теперь перед его внутренним взором чередой проходили поколения волков. Он видел их жизнь как бы изнутри, глазами зверя, и в то же время познавал дух древнего воина, заключенный в тело хищника. Дух этот рвался на волю: слишком тесной ему была волчья плоть и слишком серой — волчья жизнь.