– Да, – согласился он, – пять лет тому назад я посылал академику Семиплатову статью: «Антиполе материи и силовые поля мозга». Вы ее читали?
– Нет, – пришлось мне признаться.
– Так… – прищурился Полянский. – Прочитать ее вы не сочли нужным.
Я не стал оправдываться.
– В своей статье, – продолжал Полянский, – я разработал новую теорию взаимодействия человеческой мысли и окружающей материи. Тогда я еще многого не знал. Ваш академик Семиплатов назвал мои рассуждения средневековой мистикой и даже отказался их комментировать. Он обыватель от науки, это тяжелое заболевание, и таких людей лечат только фактами. Он получил по заслугам… А вот ваша работа мне кое в чем помогла. Считайте меня должником.
– Как вы это делаете? – решил спросить я.
Полянский молчал. Опустил глаза на цветок ромашки, который все еще держал в руке. Закрутил его в пальцах – лепестки цветка слились в белый мерцающий круг. Пальцы были тонкие, слабенькие, как у ребенка, лось, им не переломить и спички…
Вдруг ромашка выскользнула из его руки и повисла в воздухе, прямо перед моим лицом. Она висела так несколько секунд – я видел ее ясно и отчетливо, желтую пушистую шапочку и веер белых лучиков вокруг. Потом она очутилась в боковом кармашке моего пиджака.
Я потрогал ее. Да, это была настоящая ромашка…
– Пойдемте со мной, – сказал Полянский. – Я живу здесь, неподалеку, в дачном поселке.
Мы вышли на опушку леса, к одинокой дачке с голубыми ставнями за дощатым, потемневшим от времени забором. На воротах – новенькая железная табличка с собачьей мордой и предупреждающей надписью.
Полянский открыл калитку.
– Собаки нет, – пояснил он. – Повесил, чтобы попусту не лезли. Не люблю.
На поленнице возле стены сидел здоровенный лохматый кот. Он доверчиво поднялся навстречу, очевидно, рассчитывая на какое-то внимание с нашей стороны. Полянский взглянул на него, и кот исчез, будто его ветром сдуло. Только на белой коре березового полена остались царапины от когтей.
– Кошек тоже не люблю, – сказал Полянский.
Он вытащил из кармана за веревочку ключ, отпер висячий замок на дверях. Через темные сени мы прошли в комнату.
Я огляделся с естественным любопытством.
Жилище волшебника украшала самая обыкновенная разностильная мебель. На круглом, когда-то полированном, столе лежали книги. Большая груда книг была свалена в углу, прямо на полу. Возле узенькой неудобной тахты, застеленной старым плюшевым покрывалом, стояла здоровенная, похоже двухпудовая, гиря.
Гиря привлекла мое внимание. Полянский вряд ли смог вы поднять ее с полу. Руками бы не смог…
И мне опять стало не по себе.
– Садитесь, – пригласил Полянский,
Откуда-то в его руках появилась початая бутылка коньяку и два серебряных старинных стаканчика. Он сдвинул книги на столе – некоторые упали на пол – и поставил на освободившееся место тарелку с печеньем.
– Извините за угощение. Обедаю в городе. Конечно, если бы я знал…
Я сел на стул и поднял с полу упавшую книгу. Это оказалось «Учение йогов» – старое шанхайское издание на английском языке.
Полянский сел против меня. Бутылка с коньяком, заткнутая белой пластмассовой пробкой, стояла на середине стола. Полянский навалился локтями на стол и пристально уставился на бутылку. Она закачалась из стороны в сторону. Мне вспомнился Пацюк из повести Гоголя. Я тайком щипнул себя за руку.
Нет, все это было наяву.
Полянский перевел взгляд с бутылки на меня, по лицу будто пахнуло ветром. Я невольно прищурился. Полянский усмехнулся.
Усмешка его была на редкость неприятная и злая.
– Это самое трудное, – сказал он, – откупорить бутылку. Приходится раскладывать волевое усилие на две составляющие: тащить кверху пробку и одновременно удерживать бутылку. Никак не могу научиться.
Он отковырнул пробку пальцами, налил в стаканчики коньяк. Выпил не чокаясь и не приглашая.
Я тоже выпил, и тоже молча.
Полянский тут же налил себе еще.
– Вы хотите узнать, как я это делаю? – Он откинулся на спинку стула и нервно застучал пальцами по столу. – Хотите узнать… но так и не пожелали прочитать мою статью. Как и вашему Семиплатову, мои рассуждения показались вам болтовней… Бредом!.. Мистикой! – он хлопнул ладонью.
Неуравновешенность Полянского была очевидной. Настроение его менялось непостижимо быстро. В его глазах вспыхнули бешеные искорки. Я ожидал худшего… Но он опустил голову.
Что-то тяжелое загрохотало по полу. Я вздрогнул.
Чугунная гиря покатилась от кровати к столу, потом сделала легкий балетный разворот и вернулась на свое место.
Я уже не удивился.
У меня сильно заболело в затылке, мысли на мгновение спутались. Наверное, при аварии на шоссе я ударился сильнее, чем предполагал…
По лицу опять прошел холодок. Полянский смотрел на меня.
– Ладно, – сказал он неожиданно спокойно. – Все же вы не такой консерватор, как Семиплатов. Я, лично, прочитал вашу статью. Внимательно. Вы шли по тому же пути, что и я. Даже впереди меня. Вы были рядом с открытием. Не заметили его потому, что проверяли свои предположения старыми законами. А они – прокрустово ложе для вашей мысли. Вы сами убили свою идею еще в зародыше. Но я пошел дальше…
Он опять ваялся за бутылку. Я прикрыл свой стаканчик ладонью. Полянский пожал плечами и налил только себе. Я невольно подумал: что он может натворить в пьяном виде?
– Не беспокойтесь, – сказал Полянский, кривясь в своей неприятной усмешке, – я не собираюсь спиваться. Некоторый допинг мне необходим, тогда у меня лучше работает воображение. Алкоголь, как известно, проводник электрического тока, а мысль всего-навсего – продукт движения электронов… Вы, конечно, простите меня за этот старинный институтский каламбур.
Трудно было глядеть на его усмешку. Я отвел глаза.
– Я как будто уже надоел вам своей болтовней? – заметил он холодно.
– Нет, что вы. Слушаю вас с удовольствием.
– Даже с удовольствием?.. С удовольствием… допустим. – Он взял было стаканчик, но тут же поставил его, помолчал и опять начал говорить спокойно, как будто читал лекцию студентам: – Если энергию мысли рассчитать по законам элементарной физики, то, конечно, эта энергия окажется смехотворно малой по своей величине. Но я убедился, что человеческое мышление – это нечто более значительное, чем простое движение электронов в атомах нервных клеток головного мозга. Мысль – это воображение. Энергию воображения нельзя выразить в общепринятой формуле: масса, умноженная па квадрат скорости. Когда я заставляю вот эту гирю двигаться, я не тяну ее, как сделал бы руками… Сложно передать на словах… грубо говоря, я мысленно разрушаю вокруг гири все силы тяжести и инерции, уничтожаю их силой воображения. И гиря начинает двигаться. Ваш академик Семиплатов, как чеховский ученый сосед, заявил, что «этого не может быть, потому что не может быть никогда»… Он неуч! Я пять лет тренировал свое воображение и теперь знаю, что сила точно организованной мысли неизмерима. Воображение – всемогуще! Я могу доказать это кому угодно. Хоть всему миру!..
Полянский опять перешел на крик, и опять у меня сильно кольнуло в затылке. Я поморщился.
Полянский сразу замолчал.
– Вы… – произнес он, нажимая на каждое слово, – вы… мне… не верите. Вы считаете, что я болтун. Жалкий цирковой иллюзионист, которого хватает только на фокусы с гирями и цветочками!.. Так?