— Убирайс-с-ся, дура! И чтоб я тебя больш-ш-ше на моем озере не видел!
Пф, да что мне в этой луже делать? Детишек для тебя, червяк мелкий? Можно было б и вслух сказать, да лень. Думаю, у меня все на лице написано. Да-а, милая, похоже, с мужиками пора завязывать. Если даже среди нелюдей приличных нет…
Вернулась я в замок благополучно, выкинула мерзкого червяка из головы и завалилась спать. Давно так сладко не почивала. Все-таки для здоровья горячие ночи очень пользительны.
Наутро граф опять пожаловал. Проснулась ли его душенька, как отдыхала, как себя чувствует? Святые небеса, ну что за бред? Муженька будто подменили. И как раз сейчас мне эта перемена совсем не нужна: на мужиков смотреть не могу. Сослалась на нездоровье и отправила благоверного подальше. Длинная физиономия супруга вытянулась еще больше и приняла весьма озабоченное выражение. Безусловно странно, что пылкая жена превратилась в капризную ледышку. А кто в этом виноват, дорогой мой?
Просидела весь день в своих покоях и заскучала. С удовольствием прогулялась бы на озеро. Не ради червяка, конечно, а чтоб развеяться. И водяного я вовсе не боюсь, просто видеть его не хочется. Может, придется еще с ним встречаться, яйцо отдавать… Тьфу, дурь какая! Даже помыслить противно: я снесу яйцо. Лицемеришь, милая. Утехам с нелюдем предаваться было не противно? Ладно б просто с нелюдем, еще и со Змеем, свивающимся в тугие кольца, ласкающим сильным гибким языком… Все-все, выкидываю из головы. Немедленно и бесповоротно. А то вдруг в жар бросило… Святые небеса, я просто ненормальная! Пошлю служанку за графом, может, в голове немного прояснится.
Ага, как же! Муженек, оказывается, срочно уехал в какую-то дальнюю деревушку. Случилось там что-то серьезное. Ко мне не зашел, думал, отдыхаю. Записку оставил. "Дорогая, выздоравливай, не скучай, я скоро вернусь. Твой…" Ох, как же на душе муторно! Ладно, надо спать ложиться. Утро вечера мудренее.
Зачем поднялась в такую рань? Еще солнце не взошло, хотя птицы уже заливаются. Ах, как чудно выводят! Приоткрою-ка окно, чтобы лучше слышать. А это что за корзинка на подоконнике? Плоды какие-то… Никогда таких не видела. Помельче и покрупнее, одни желто-рыжие, другие по цвету на морковку смахивают. О-о-о, только не это! Неужели червяк притащил свои бри… косы и оранжи? Самого нигде не видно, а жаль. Я б ему в физиономию запустила. Подожду, вдруг появится. Хм, пахнут фрукты хорошо, что одни, что другие. Маленькие даже на ощупь приятные, бархатистые, так и хочется по губам провести. Что мне мешает? Прелесть какая! Нежнее бархата. Попробую-ка я по штучке. Сначала пушистые. М-м, вкусно! В середине косточка, на сливу похоже. Цвет у мякоти и правда красивый. Мне такой пойдет. Посмотреть бы со стороны, как я в этом пушке выгляжу. Тьфу, опять не о том думаешь. Как бы в нем ни выглядела, для птенчика ты, матушка, стара. Пусть ищет себе молоденькую. А я второй фрукт кусну. Ой, ну и дрянь! Едкий и горький, даже язык защипало. Понятно, зачем он их притащил. Шутит. А у меня нет желания веселиться.
И куда эту корзинку девать? Ведь если кто-нибудь из слуг увидит, спрашивать начнут, дойдет до мужа. Червяк проклятый…
Отвернулась от окна комнату оглядеть, место для захоронки найти. А у двери водяной стоит, спиной привалился и усмехается. Голый. У меня реакция неплохая и глаз верный. Я надкусаный плод из корзинки — хвать и гостю дорогому в физиономию. Он определенно такого пылкого приема не ожидал и уклониться не успел. Высказываться не стал, видно, опасался челядь перебудить, но лицо его надо было видеть. Чего только я там не разглядела! Все оттенки, от ярости до… восхищения? Тут злость моя на червячишку внезапно испарилась, я рухнула на кровать и ну хохотать. Услышать меня никто не мог: в комнатах по соседству слуги не спят. Водяной теряться не стал, сразу рядышком оказался и на меня навалился. Я ничего поделать не могла, так смешно было. Оттолкнула пару раз еле двигающейся рукой, ему, конечно, хоть бы что. Делает, что хочет. Обо мне, впрочем, тоже не забывает. И на том спасибо.
— Что, помоложе пока никто не подвернулся? — спрашиваю, когда мы оба в себя пришли.
— Дура ты, — отвечает. — Я и не собирался никого искать. Чего тогда взъелась?
Я, понятное дело, этот вопрос прояснять не стала. Пусть думает, что дура. В каком-то смысле так и есть.
— А зачем ты мне такую гадость притащил? Нарочно?
— Какую гадость? — не понял водяной. — Хорошие фрукты, спелые. Я сам пробовал.
— При мне не попробуешь? — и ярко-рыжий плод ему пихаю.
Он посмотрел непонимающе, потом ладонью себя по лбу хлопнул.
— Ты прямо так кусала?
Киваю.
— Да ты и впрямь небольшого ума.
— Ну, куда уж нам, простым смертным, старым курицам до юных Змеев красоты неописанной.
— Чего ты к моему возрасту прицепилась? Я уже не мальчишка, мне целых два озера во владение передали, — и вроде как опять надуться норовит.
Тут до меня потихоньку доходить начинает, что разлюбезному моему на ихний нелюдский манер лет совсем немного. Наверное, меньше, чем мне. Так что если я не хочу с ним окончательно разругаться, нужно шутки на время оставить.
— А я не старушка, — говорю серьезно.
— Я ж пошутил тогда…
— Я тоже. Объясни, что я не так с рыжим плодом сделала.
— Его чистить надо, — вздохнул водяной. — Дай, покажу.
Апельсин оказался ничуть не хуже бархатистого абрикоса. А мой Змей, пользуясь отсутствием графа, так и застрял в замке. Совсем обнаглел, ходит за мной везде, рожи строит, молоденьких служанок поглаживает. Никто его не видит, он этим и пользуется. Я к концу дня чуть не взвыла. То сдерживаться приходится, чтоб не рассмеяться, то — чтоб в охальника чем-нибудь не запустить.
Вечером, когда я в огромной лохани купалась, водяной туда же залез и давай щекотать. Я чуть не захлебнулась, ну, и позволила себе лишнего. Наорала на него. А в комнате служанка была. Бедняжка, на меня глядючи, рот раскрыла и глаза вытаращила. Понятное дело, со стороны зрелище наверняка было впечатляющее. Водяной под водой от смеха булькает, прислуга бочком-бочком к двери продвигается. Девицу я с трудом успокоила. Не помню даже, что плела. По-моему, что спала плохо, обед не впрок пошел, и, мол, никому не нужно ничего рассказывать.
— Ты совсем дурной или прикидываешься? — спрашиваю у Змея (так я его звать стала, настоящее-то имя мне не выговорить), когда с купанием закончила, и мы вдвоем в спальне остались. — Все решат, что я в уме повредилась.
— Ну и что? — хихикает. — Выгонят тебя из замка, на озеро прибежишь. Мне здесь не нравится: камень кругом, воды нет, только колодец, узкий, темный.
— Никто меня не выгонит. Запрут в башне, где решетки на окнах, еще и на цепь посадят, если буйной сочтут.
— Правда, что ль? — не поверил водяной.
— Да зачем мне врать, скажи на милость? Конечно, правда. Ты уж веди себя прилично, а? И почему все время голышом разгуливаешь? Хоть бы штаны надел.
— Зачем? Меня ж никто не видит, кроме тебя. А от своей лапушки мне прятать нечего, — ухмыляется. — Да к тому же, вдруг обернуться срочно потребуется? А я буду время терять, штаны стягивать.
— Оборачивайся в штанах.
— Ага, и потом в змеином облике в этой дурацкой тряпке путайся! Это в ваших сказках оборотни в одежде перекидываются. Бред полнейший.
— Ну, как знаешь, — сдалась я. И правда, чего к парню цепляюсь? Мне, пожалуй, без одежды его видеть приятнее.
Как стемнело, мы из замка улизнули, и Змей потащил меня к своей тетке. Мол, очень ему любопытно, есть ли у меня нелюдская кровь или нет. Меня этот вопрос тоже занимал, и я согласилась, хоть с родственницей водяного встречаться не слишком хотелось. Если б это дядя был… А от женщины не знаешь, чего и ожидать.
Пришли мы в самую глубь леса, на скалу над дальним озером. Разлюбезный мой пошипел-посвистел, голову к луне задравши, потом в змея обратился, вниз пополз и в воду скользнул. Я на пенек присела, жду, лунной дорожкой любуюсь. Немного времени прошло, и послышался в воздухе шум, будто целая стая птиц крыльями хлопает. Оглядываюсь, а это не стая, а одна огромная птица невиданная. Перья огнем горят, шея длинная, головка изящная с хохолком-короной и хвост роскошный, в ночи пылающий. Села рядом со мной на землю, встряхнулась, перья сияющим облаком взвились и осели, подобно платью, на плечи прекрасной женщины.
— Здравствуй, девочка, — говорит и руки ко мне протягивает.
И тут я узнаю матушку.
— Мама? — на всякий случай спрашиваю, она кивает.
— Я, доченька.
Обнялись мы, я всплакнула немного, матушка меня успокаивает. Вот и объяснение всем моим странностям. Не капля во мне нелюдской крови, а целая половина. Впрочем, глупо расстраиваться. Упрошу маму научить меня такой же огненной птицей оборачиваться. И Змею я теперь, считай, ровня. Вот только если матушка — его тетка, я, выходит, двоюродная сестра?
— Не беспокойся ни о чем, девочка. Змей мне не племянник, зовет просто по детской привычке тетушкой. — Я вздохнула облегченно. — Мы с его матерью — подруги хорошие, она с мужем и другими змеенышами в море живет. Старшему недавно пришло время от родителей отделяться, вот она меня за сынком приглядывать и попросила. А у меня свой интерес: дочурка не пристроена. Не первый год за тебя душа болит. Ты уж прости, девочка, что я на уговоры твоего отца поддалась и тебя с ним оставила. Но мужем он был хорошим, да и тебе полезно с людьми пожить, обычаи их узнать. Жаль только, что тебя так рано замуж выдали.
— Как же ты, мама, за человека вышла? Они все такие скучные. Вот Змей…
Тут матушка давай хохотать.
— Вы со Змеем, как я погляжу, два сапога — пара. Оба в чужом саду сладкие яблочки высматриваете, а свои мелкими да кислыми кажутся. Разлюбезного твоего только человеческие девушки интересуют, наше племя, видишь ли, холодное и скучное. А тебе, милая, не повезло просто. Отец замуж за бревно бесчувственное пристроил. Он-то сам… — улыбнулась и замолчала, задумалась.
Ну, понятно, почему мне так неймется. Матушка — огненная птица, отец тоже ого-го, раз ее рядом с собой столько лет удерживал.