Он протянул руку и крепко пожал руку Барсука.
— Кланяйся всем… Еще раз спасибо!
— Скорей, ваше благородие, извольте поправляться! — участливо сказали солдаты и ушли прочь.
Венецкий проводил их глазами и терпеливо стал дожидаться прихода сестры. Кровь лила из его раны.
Не прошло и минуты, как около него уже положили нового соседа, совсем мальчика, белокурого юнкера. Он был как смерть бледен, глядел испуганным, умоляющим взглядом и все хватался рукой за бок и вздрагивал, когда в комнате раздавались отчаянные стоны…
Пришла сестра и сделала Венецкому перевязку. Боль была ужасная, но он терпеливо переносил ее. Он взглядывал на сестру, стараясь по лицу ее угадать, как опасна рана.
— Сестра… скажите… моя рана опасна? — наконец решился спросить Венецкий.
— Нет… Нисколько!.. Сейчас доктор осмотрит вас!..
— Сестра… Сестрица!.. Помогите мне!.. Если б вы знали, как я страдаю! — проговорил юнкер.
— Сию минуту, голубчик… Вот только с ними кончу… Вот и готово.
Она уже снимала шинель с мальчика-юнкера, наклонившись над ним. Венецкий заметил, как вдруг лицо ее стало угрюмо, и он понял, что рана бедного мальчика опасна.
— Голубушка! Скажите, ведь я… я буду жить?.. — спросил он робким, тоненьким голосом.
— Разумеется!.. — отвечала сестра, не глядя на него.
— Мне ведь вынут пулю? да?.. Но отчего ж так тяжело… горит внутри… везде горит… Дайте мне пить… пить… Скорее!
Сестра пошла за водой, а мальчик вдруг заплакал:
— Ах! Мне не жить. Я это чувствую… Боже, как тяжело!
Он вдруг весь вытянулся, отчаянно замахал рукой, хотел приподняться и в бессилии опустился на изголовье… Он тяжело, прерывисто дышал… глаза его стали мутнеть…
Пришла сестра, поднесла ему воды, но мальчик уже был мертв. Его тотчас же унесли.
Сосед продолжал стонать и жаловаться, что долго не осматривает доктор.
Наконец его понесли и положили на стол. Доктор стал возиться около него.
Венецкий смотрел на стол. Он увидал, как при свете блеснул какой-то нож и услыхал какие-то отрывистые стоны: «Ах, не надо… Нельзя так. Доктор… доктор, ради бога, не надо!» Затем все смолкло… Через несколько минут что-то скатилось на пол. Венецкий увидал окровавленную ногу и зажмурил глаза.
Пришли за ним. Ему стало страшно, когда его положили на стол и он увидал серьезное, вспотевшее лицо доктора. Руки его были все в крови. Он закурил папироску и отдыхал, пока с ноги Венецкого снимали перевязку.
Доктор наклонился, пощупал руками около раны, подавил вокруг нее, потом взял зонд и запустил в рану.
— Больно? — спросил он его добродушно.
— Больно.
— Ну, это не беда. Поздравляю вас… Вы ранены очень счастливо… без повреждения кости! — весело сказал он и, обратившись к сестре, проговорил:
— Сделайте ему перевязку. Его можно сегодня же везти в госпиталь. Недель через пять будете совсем здоровы! — обрадовал он Венецкого, махнув ему головой. — Следующего! — крикнул доктор.
Венецкого унесли, и место его на столе было тотчас же занято.
— По счастию, я не ошиблась, когда сказала вам, что ваша рана не опасна! — ласково улыбаясь добрыми глазами, говорила сестра, оканчивая перевязку. — Вас сегодня же увезут в госпиталь. Там вам будет хорошо…
Венецкий благодарил сестру за ее ласковые слова, и, когда она окончила перевязку, он взял ее руку и поднес к своим губам.
— Что вы? что вы? — прошептала, конфузясь, сестра. — Не за что!
— И за себя и за других! — промолвил Венецкий.
— Не надо ли вам чего?..
— Ничего не надо… Только бы отсюда скорей.
Его тотчас же унесли в другой дом, где было несколько раненых. На следующее утро он уже ехал с тремя офицерами к Дунаю. Его отправляли в з-ий госпиталь.
В госпитале он встретил своего приятеля Неручного. Неручный был там ординатором.
— И вас, Алексей Алексеевич, задели? — говорил Неручный, осматривая его рану. — Ну, батюшка, вы счастливец… На полдюйма дальше, — и быть бы вам без ноги!
— А вы как?
— Ничего себе… Работаю без устали… Работы нам много.
— А мрачные мысли… помните?
— Подите ж!.. До сих пор лезут в голову. Как за делом, — ничего, а чуть отдохнешь, — опять какая-то хандра… Ну, да об этом нечего толковать… Сейчас пошлем телеграмму к вашей матушке. Успокоительную телеграмму…
— Да… да… непременно.
— А больше никого не извещать?
— Кого же больше?.. — покраснел Венецкий. — Нет, не надо больше никого беспокоить…
Венецкому было хорошо в госпитале. Его поместили в хорошей, светлой комнате, где лежало десять офицеров, раненных относительно легко. Присмотр был хороший. Кормили недурно. Две сестры милосердия дежурили по очереди и были внимательны. Неручный часто просиживал у постели Венецкого свободные полчаса вечером…
Через три недели Венецкий уже мог подняться с постели и при помощи костыля ходить по комнате.
Война оставила в нем гнетущее впечатление. Он все еще находился под влиянием тех картин, которые он так недавно видел. То же впечатление замечал он и на других. Нередко завязывались разговоры между ранеными, и почти все они в один голос высказывали чувство отвращения к войне. Но он заметил еще нечто такое, что сперва даже удивило его. Он увидал, что многие из его товарищей по госпиталю, люди, которые едва ли прежде могли задумываться над чем-либо, стали сознательней относиться к окружающим явлениям, и дух критики являлся результатом такого отношения. Один другого возмутительнее рассказы передавались молодыми офицерами про те проделки насчет казны и солдат, которые не были ни для кого тайной. Про несправедливость в назначении наград тоже было немало толков, и Венецкий не раз улыбался, слушая, как горячился один армейский поручик, потерявший руку под Систовом, жалуясь, что ему дали Анну, тогда как его представили к Владимиру.
Старый армейский полковник пробовал было спорить, но и он в конце концов уступал и нередко, желая отделаться от сомнений, повторял:
— Эх, господа… Не наше это дело… Наше дело — идти куда пошлют, а не рассуждать… Я вот и сам ничего не получил, ну, и что делать… Может быть, Станислава получу. И за Станислава спасибо, — иронически прибавлял он.