- Что за чушь! - говорил себе Альфред и пытался изгнать призрак, посещающий его во сне.
Ночью это срабатывало, но тень не исчезала и при дневном свете. Альфред сидел за завтраком и делал вид, что ест, а на самом деле думал о том, почему Раму проверял именно те разделы. Что же такое в них хранилось, что их так строго охраняли?
"Это любопытство, всего-навсего любопытство, - укорял себя Альфред. Самах прав. Я слишком долго жил среди меншей. Я как та девочка из историй, которые любила рассказывать кормилица Бэйна: "Ты можешь входить в любую комнату в этом замке, кроме запертой комнаты над лестницей". И разве глупая девчонка удовлетворится остальными ста двадцатью четырьмя комнатами замка? Нет, она места себе не найдет, пока не заберется в комнату над лестницей.
Вот и я так же. Комната над лестницей. Я буду держаться подальше от нее. Мне хватит ста двадцати четырех комнат, полных сокровищ. И я буду счастлив. Я обязательно буду счастлив".
Но он не был счастлив. И день ото дня становился все более несчастным.
Альфред пытался скрыть свое беспокойство от хозяев дома, и это ему удавалось или, по крайней мере, ему казалось, что удается. Самах наблюдал за Альфредом, как гег, который обнаружил течь в паровом клапане Кикси-винси и со страхом ждет, когда взорвется котел. Он внушал Альфреду благоговейный страх, усугубленный ощущением собственной неправоты, В присутствии Советника Альфред трепетал, едва смея поднял глаза на суровое, неумолимое лицо Самаха.
Когда Самах уходил из дома - дела Совета отнимали у него очень много времени, - Альфред отдыхал. Ола часто составляла ему компанию, и в ее присутствии назойливый призрак меньше беспокоил его. Альфреду никогда не приходило в голову удивиться, почему его редко оставляют одного, и не казалось странным, почему сама Ола не занимается делами Совета. Он только знал, что с ее стороны было очень любезно посвящать ему столько времени, - и это делаю его еще больше несчастным в тех случаях, когда призрак библиотеки: вновь вставал перед ним.
Альфред и Ола сидели на террасе. Ола тихо напевала защитные руны над одной из накидок Самаха. Ее проворные пальцы скользили по одежде, и Ола вкладывала всю свою любовь и заботу о муже в возникающие под ее руками знаки.
Альфред печально наблюдал за ней. За всю его жизнь ни одна женщина не пела для него защитные руны. И ни одна не будет петь. По крайней мере, та, от которой он хотел бы это услышать, не будет. Он вдруг ощутил приступ жгучей ревности к Самаху. Альфреду не нравилось, как холодно и неуважительно Самах обращается с женой. Он знал, что это причиняет Оле боль, и был свидетелем ее молчаливых страданий. Нет, Самах недостоин ее.
"А я?" - скорбно спросил он у себя.
Ола с улыбкой посмотрела на него и приготовилась продолжить беседу - они .говорили о ее любимых розах.
Захваченный врасплох Альфред не успел скрыть возникший у него в сознании образ отвратительной, колючей, скрученной лозы - свидетельства того, что думал он совсем не о розах.
Улыбка Олы увяла. Она вздохнула и отложила свою работу.
- Прошу вас, не думайте об этом - ради меня. Или хотя бы ради вас самих.
- Простите, - с несчастным видом сказал Альфред.
Он опустил руку, чтобы погладить собаку. Пес, чувствуя, что другу плохо, в знак сочувствия положил голову Альфреду на колени.
- Я, должно быть, очень плохой. Я отлично понимаю, что у сартана не должно быть таких недостойных мыслей. Меня, наверно, испортило длительное пребывание среди меншей, как: говорит ваш муж.
- Возможно, тут дело не в меншах, - мягко намекнула Ола и посмотрела на собаку.
- Вы имеете в виду Эпло, - Альфред почесал собаку за ухом. - Да, наверное. Патрины любят страстно, безудержно. Вы знали об этом?
Его печальный взгляд был прикован к собаке, и потому Альфред не заметил, с каким изумлением взглянула на него Ола.
- Они называют это иначе. Они говорят о верности, об инстинкте, который помогает их народу выжить. Но на самом деле это любовь. Темная, болезненная, но любовь, и даже худшим из них присуще это чувство. Этот владыка Нексуса могущественный, жестокий и честолюбивый человек - каждый день рискует жизнью и возвращается в Лабиринт, чтобы помочь своему страдающему народу.
Охваченный волнением Альфред позабыл о том, где он находится. Он уставился собаке в глаза. Карие, прозрачные, они затягивали его, пока ему не начало казаться, что вокруг нет больше ничего, кроме этих глаз.
- Мои родители пожертвовали жизнью, чтобы спасти меня, когда за нами гнались сноги. Понимаете, они могли бы спастись бегством, но я был слишком мал, чтобы поспеть за ними. И тогда родители спрятали меня и отвлекли; погоню. Потом я увидел их уже мертвыми. Сноги замучили их. А меня подобрали чужие люди и вырастили, словно собственного ребенка.
Глаза собаки наполнились тихой печалью.
- И я знал любовь, - словно со стороны услышал Альфред собственный голос. - Она тоже была Бегущей, как и я сам, как и мои родители. Она была прекрасной, стройной и сильной. Синие руны обвивали ее тело, лучившееся молодостью и жизненной силой в моих объятиях. Мы вместе боролись, любили, смеялись. Да, даже в Лабиринте иногда смеются и шутят. Чаще всего это горький смех и мрачные шутки, но тот, кто утрачивает способность смеяться, утрачивает волю к жизни.
В конце концов она покинула меня. Селение Оседлых, приютившее нас на ночь, подверглось нападению, и она захотела помочь им. Это было глупо. Оседлых было слишком мало. Мы только погубили бы себя и ничего бы этим не добились. Я сказал ей об этом. Она знала, что я прав. Но она была потрясена и разгневана. Понимаете, она любила свой народ. И она боялась этой любви, потому что это чувство делало ее слабой и уязвимой. Она боялась своей любви ко мне. И тогда она покинула меня. Она носила моего ребенка. Я знаю, хоть она и не сказала мне об этом. И я никогда больше ее не видел. Я даже не знаю, жива ли она, жив ли мой ребенок...
- Замолчите!
Крик Олы вырвал Альфреда из этого странного транса. Она вскочила со своего места и попятилась, с ужасом глядя на Альфреда.
- Никогда больше не говорите такого! - лицо Олы было смертельно бледным, дыхание прерывистым. - Я не вынесу! Я вижу в вашем сознании несчастного ребенка, который видит, как его родителей мучают и убивают, а он даже не может кричать, до того он напуган, вижу их растерзанные тела. Я вижу женщину, о которой вы говорили. Я чувствую ее боль и беспомощность. Я знаю, каково это носить ребенка, а ведь она там одна в этом ужасном месте. Она даже не смеет кричать, потому что боится, что крики принесут смерть и ей, и младенцу. Я не смогу спокойно спать по ночам, зная, что мы... я... я отвечаю за это!
Ола спрятала лицо в ладонях, стремясь отгородиться от каких бы то ни было образов, и зарыдала. Альфред и сам был перепуган, не понимая, как эти образы которые на самом деле были воспоминаниями Эпло, - очутились у него в голове.
- Сидеть... Хороший песик, - сказал Альфред, увидев голову собаки у себя на коленях (показалось ему или собака действительно улыбнулась?)
Он поспешно приблизился к Оле. Его смутные стремления не простирались дальше намерения предложить ей носовой платок. Но у его рук были свои соображения Альфред с изумлением наблюдал, как он обнимает женщину и прижимает ее к себе. Ола положила голову ему на грудь.
Альфред затрепетал. Его переполняла любовь к этой женщине. Он неуклюже погладил ее сияющие волосы. Но он не был бы Альфредом, если бы даже в такой момент не сказал какую-то глупость.
- Ола, что за сведения хранятся в библиотеке сартанов, что Самах не хочет, чтобы они стали кому-нибудь известны?
Она так сильно оттолкнула его, что Альфред споткнулся о собаку и полетел прямиком в розовые кусты Ола покраснела. В ее глазах сверкал гнев и... была ли это лишь игра воображения Альфреда, или он действительно увидел в глазах Олы тот же страх, что и в глазах Самаха?
Не произнеся ни слова, Ола повернулась и с видом оскорбленного достоинства покинула сад.
Альфред с трудом выпутался из колючек, изрядно при этом исцарапавшись. Пес предложил свою помощь. Альфред свирепо посмотрел на него
- Это все из-за тебя! - сердито сказал он. Пес навострил уши и напустил на себя самый невинный вид, отрицая подобное обвинение.
- Да, из-за тебя! Это ты подсунул мне эти картинки! Почему бы тебе не убраться и не поискать своего чертова хозяина самому? А меня оставь в покое! Я могу найти достаточно неприятностей на свою голову и без твоей помощи!
Чуть повернув голову, пес выразил согласие. Он, похоже, считал, что разговор достиг своего логического завершения. Пес от души потянулся, встряхнулся, рысью выбежал за ворота сада и выжидательно посмотрел на Альфреда.
Альфреда бросило в жар и в холод одновременно - довольно неприятное ощущение.
- Ты хочешь сказать мне, что мы остались одни, да? С нами никого нет. За нами никто не наблюдает. Пес взмахнул хвостом.
- Мы можем... - запнулся Альфред. - Мы можем пойти в библиотеку.
Пес снова вильнул хвостом, выражая беспредельное терпение. Он явно считая Альфреда тугодумом, но великодушно предпочитал смотреть сквозь пальцы (то есть сквозь лапы) на этот мелкий недостаток
- Но я не могу туда войти. А если и смогу, то не выйду обратно. Самах поймает меня...
Пса внезапно укусили. Плюхнувшись наземь, он принялся энергично скрестись, не сводя при этом с Альфреда строгого взгляда и словно говоря "Пошли, пошли. Это же я, помнишь?"
- Ну ладно.
Альфред украдкой осмотрел сад, втайне опасаясь, что Самах сейчас выскочит из кустов и схватит его. Когда никто не появился, Альфред начал петь и танцевать руны.
Альфред стоял перед библиотекой. Пес подбежал к двери и с интересом обнюхал ее. Альфред медленно двинулся вслед за собакой и печально посмотрел на дверь. Охраняющие руны, были усилены, как и обещал Самах