Деянира открыла глаза и попыталась улыбнуться. Конан ощутил то же беспокойство, которое мучило его ночью, и стал расспрашивать, что случилось, но она отвечала:
— Потом… Я тебе все скажу потом… Казалось, еще немного, и она расплачется.
На ее зов прибежала служанка и проводила Конана до ворот. Ничего не понимая, он, рассерженный, вернулся на постоялый двор, выпил добрый кувшин вина и прилег, пытаясь додуматься, что же все-таки случилось.
Разбудил его хриплый голос Абулетеса, поднимавшегося по скрипучей лестнице:
— Конан у нас теперь важная птица, но раз уж, как ты говоришь, дело спешное, то вот его комната. Если он спит, будить не советую, а то как бы он тебя не зашиб — уж больно ты хлипкий!
Дверь приоткрылась, и Абулетес просунул в щель свою хитрую рожу:
— Ну, что я говорил? Конечно спит! Как пришел рано утром, так с тех пор и дрыхнет. А солнце-то ведь давно за полдень перевалило!
Тут дверь резко распахнулась, и Абулетес пулей влетел в комнату — явно от хорошего пинка. Следом за ним не торопясь вошел мальчишка в рваном плаще и немыслимой пастушьей шапке, надвинутой на самые брови. Лицо его было все перемазано сажей. Твердым голосом, не допускавшим возражений, он приказал:
— Кувшин воды, кувшин вина. И что там у тебя на вертеле? Барашек? Быстро неси сюда! Да помалкивай!
Золотая монета мелькнула в воздухе, и лицо Абулетеса, побагровевшее было от ярости, расплылось в широкой улыбке:
— Сейчас принесу, молодой господин! Конан, бездельник, просыпайся скорей, к тебе приятный гость! — И, пятясь задом, он выскользнул из комнаты, аккуратненько прикрыв дверь.
Конан лежал на спине, подложив руки под голову, и с любопытством разглядывал незнакомца. Во всем его облике чудилось что-то очень знакомое, но Конан мог поклясться, что не встречал его ни на базаре, ни в харчевнях. Чудной парнишка! Одет в такое рванье, какое не всякий нищий на себя напялит, а держится как господин-Мальчишка между тем отошел к окну, стараясь не смотреть на Конана. Так они и молчали, пока Абулетес не притащил кувшины и блюдо с барашком. Он хотел было остаться и поболтать — любопытство, как-никак, было его второй натурой, — но, подталкиваемый сзади крепким коленом, поспешил убраться. Мальчишка задвинул засов, взял кувшин с водой и принялся старательно смывать с лица сажу. Когда он вытерся полой плаща и скинул грязную шапку, Конан, до сих пор с интересом глядевший на все эти приготовления, так и подскочил на ложе: перед ним стояла Деянира, бледная, измученная, но от этого еще более прекрасная. Она обессиленно склонила голову ему на руки и разрыдалась. Конан гладил ее по рассыпавшимся волосам, не представляя, что сказать в утешение.
Деянира, однако, вскоре успокоилась, вытерла слезы, кое-как подобрала волосы и попросила:
— Налей мне вина. С утра маковой росинки во рту не было, умираю от голода. Сейчас поем и все тебе расскажу.
Ее глаза лихорадочно блестели, она вся дрожала, и Конан поспешил наполнить кубок.
Несколько глотков вина и кусок ароматного жареного мяса сделали свое дело: щеки Деяниры снова окрасились румянцем. Здесь, рядом с Конаном, она чувствовала себя в безопасности.
Вдвоем они быстро покончили с барашком и допили вино. Прижавшись к широкой груди киммерийца, Деянира начала свой рассказ — издалека, с самого детства. Конан узнал, что, когда она была маленькой девочкой, ее похитила колдунья, знаменитая Кханда. Это имя было ему знакомо, и он очень удивился:
— Постой, постой! Кханда, говоришь? Я еще совсем мальчишкой слышал истории про какую-то Кханду. Но ведь это было очень давно, когда жили деды наших отцов!
— Да, это она. Смерть обходит ее стороной, но со старостью ей никак не справиться. И вот она хочет меня… меня…—
Голос ее задрожал, слезы снова потекли по щекам. Немного успокоившись, Деянира продолжала:
— Давно, еще в детстве, она в шутку научила меня одному-единственному заклинанию, с помощью которого я превращалась в бабочку. Но она сказала — с этой своей мерзкой ухмылкой,— что бабочку может склевать любая птица, и я боялась его произносить. Потом она забыла об этом, а я помнила и все думала: вдруг оно мне когда-нибудь пригодится?.. И вот сегодня…
И Деянира, вздыхая и всхлипывая, поведала Конану, что, оставшись утром одна, стараясь преодолеть страх и беспокойство, лежала и рассматривала лепной узор на стене, который уходил почти под потолок. И вдруг она обнаружила, что одной маски, той, что прямо напротив ложа, нет, а на ее месте чернеет дыра. Там, за этой стеной, находилась комната колдуньи. Деянира вскочила и на цыпочках подбежала к стене. Из отверстия доносилось тихое бормотание, изредка прерываемое зловещим смехом. И тут Деянира решилась на отчаянный шаг. Не долго думая, она шепотом произнесла заклинание и крошечной бабочкой порхнула к отверстию. Несколько взмахов легких крыльев — и вот она уже сидит на стене старухиной комнаты, слившись с темной тканью драпировок.
Старуха стояла у высокого стола, заваленного толстыми полуистлевшими книгами, свитками, пластинками из красной глины. На середине стола, светясь, лежали три жемчужины. Это с ними беседовала старуха, взволнованно жестикулируя.
— …И еще — корень лиморы,— говорила она.— Вот он, здесь, совсем свежий — всего годков пять, как я его выкопала в Карпатских горах. Лишь раз в двенадцать лет он дается в руки, и я его отыскала! О Подземные Боги! Еще одна ночь — и я снова буду молода! И тогда уже старость не посмеет коснуться меня своим иссушающим ветром! Вот сердце рыжего коня… Азимандр, простофиля, ты преподнес мне хороший подарок!..— Старуха расхохоталась, и драпировки заколыхались, как будто в комнату ворвался ураган. — Не забыть бы только накопать цветущих трав да свежих кореньев, а остальное все есть. Да, есть. То есть будет! Конан прибежит сюда на закате и принесет мне тебя, четвертая жемчужина! А самое главное — всегда под рукой! Деянира, детка, насладись последней ночью своей молодости—и прощай! От тебя даже вздоха не останется! И твой варвар будет здесь, со мной… А потом… Потом весь мир снова заговорит обо мне, прекрасной Кханде!
Колдунья отошла от стола, расстелила на полу платок из цветной материи с переливающимися узорами, сомкнула руки над головой и вылетела в отверстие, открывшееся в потолке.
Когда все стихло, Деянира-бабочка, не в силах взмахнуть крыльями, переползла в свою спальню. Понимая, что дорог каждый миг, она произнесла заклинание и через потайную калитку выбежала на улицу. Тогда, в первый их вечер, Конан рассказывал ей о постоялом дворе, Абулетесе, своих приятелях, и теперь ей нетрудно было его отыскать. Купив у первого же бродяги его грязные лохмотья, она нашла укромный угол, переоделась и вымазала сажей лицо. Теперь ее не узнала бы даже Кханда, попадись она ей навстречу. Но колдунья, уверенная в победе над старостью, летела на своем волшебном платке к далеким горам, где росли колдовские травы, и Деянира поспешила в харчевню Абулетеса.
И теперь она глядела на него, свою последнюю надежду, не зная, что ждет ее завтра: жизнь? смерть? Или нечто хуже смерти?
Конан, не тратя времени на размышления, озабоченно спросил:
— Долго еще старуха будет собирать свои корешки?
Деянира, немного помолчав, ответила:
— Самые сильные травы собирают ночью или на закате. Раз она полетела днем, значит, явится только к вечеру. А что ты задумал?
— Ты сейчас вернешься домой и сделаешь вид, как будто никуда и не уходила. А мне покажешь потайную калитку и объяснишь, где дверь в старухину комнату. И чтобы твои служанки по дому не болтались! Вечером, как обычно, я войду через ворота. Не бойся. Нет на свете всемогущих колдунов — все они люди, и любого из них можно победить. Улыбнись, и пошли скорее. Надевай свою шапку.
Они почти бегом спустились по лестнице, чуть не сбив с ног Абулетеса с кувшином вина, растолкали подвыпивших гуляк и быстро зашагали по кривым улочкам, ведущим к центру. Деянира еле поспевала за киммерийцем, но он не замедлял шаг. Наконец они оказались на узкой улочке, куда выходили конюшни, дворовые постройки и калитки для слуг нескольких богатых домов. Обычно здесь сновали служанки и рабы, спешащие на базар и обратно. Но сейчас, в самое жаркое время дня, здесь было тихо и пусто. Деянира открыла крохотную калитку, еле заметную в заросшей плющом стене, и они проскользнули на дорожку, обсаженную высоким кустарником. Это явно была не калитка для слуг, и дорожка вела не во двор. Они подошли к запертой двери, такой же неприметной, как калитка. Деянира достала из кармана потрепанных штанов затейливый ключ. Он тихо повернулся в скважине, и дверь неслышно открылась, пропуская их в прохладную темноту коридора.
По дороге Конан успел расспросить Деяниру, где находится комната колдуньи, и теперь он мог бы отыскать ее с закрытыми глазами: воровской опыт научил его легко находить нужные двери в любых дворцах и лабиринтах. Он осторожно подтолкнул Деяниру вперед, прошептал: «Иди к себе, и помни: ты никуда не уходила!» — и исчез. Она оглянулась, но его уже нигде не было: он растаял как дым. Прижимаясь к стенам, беглянка прокралась к себе, быстро сбросила лохмотья и переоделась в платье из синего шелка. Потом она лениво прошлась по комнатам, нарочно придираясь к служанкам, и велела готовить воду для купания.
Бассейн быстро наполнялся подогретой водой. Лепестки роз и жасмина грудами лежали в корзинах. Служанки испуганной стайкой летали взад и вперед, торопливо приготовляя ароматные мази, кувшины с прохладными напитками и любимые сладости госпожи. Они видели, что хозяйка не в духе. Это не сулило ничего хорошего. Деянира, которая и в обычные-то дни могла разозлиться просто так, без причины, сейчас, когда ей оставалось жить так мало — только одну ночь, готова была перебить все кувшины и горшки и в порыве гнева разорвать все покрывала и занавеси. Она велела служанкам оставить ее одну и не показываться до прихода гостя.
Когда последняя прислужница покинула купальню, Деянира сбросила платье и вошла в воду. Лежа в бассейне, слушая легкий плеск воды и вдыхая нежный аромат жасмина и роз, она пыталась представить, что сейчас делает Конан, где он прячется, что задумал. Но мысли путались, прыгали с одного на другое, ни на чем не задерживаясь. В конце концов она рассердилась, вышла из воды и, стоя перед зеркалом, сама умастила свое тело, надела светло-зеленое платье и украшения из изумрудов, подобрала волосы в изящную сетку, села в кресло и задумалась. Засахаренные фрукты смягчали горечь ее воспоминаний и бессильную ярость. Она знала, что не может убежать из этого дома: куда бы она ни выходила отсюда утром или днем, к вечеру колдовская сила неумолимо влекла ее обратно. Деянира давно поняла, что побег невозможен, но лишь теперь ей стало ясно, для чего старуха держала ее во дворце, как птицу в золотой клетке. И вот наступил конец… Или не конец? Где сейчас Конан, и кто окажется сильнее? Она представила его могучее тело, решительное лицо, твердый взгляд голубых глаз — и волнение ее улеглось. Она будет ждать его, ничем не выдавая беспокойства, и, может быть, вдвоем они одолеют колдунью…
Конан между тем неслышно пробрался по коридору к старухиной комнате. Кругом ни души — служанки, судя по всему, сюда не заглядывают. Дверь ничем не отличалась от прочих дверей, с которыми Конану приходилось иметь дело. Разве что замок или засов могли быть заколдованы. Он подошел поближе и стал рассматривать запоры. Дверь явно была закрыта изнутри, и если тут не замешано колдовство, то такой засов — просто детская игрушка.
Колдунье, как видно, даже в голову не приходило, что у кого-то из обитателей дворца хватит смелости приблизиться к ее двери — такой ужас все испытывали, проходя мимо коридора, ведущего к ее комнате. Служанки трепетали от страха, выслушивая приказания старухи, и старались пореже попадаться ей на глаза. Поэтому запоры не заботили колдунью, и Конан без труда справился с засовом. Дверь тихонько приоткрылась, и он осторожно заглянул внутрь, держа наготове меч.
В комнате никого не было. Отвратительный запах, ударивший ему в нос, сначала ошеломил Конана, но он быстро с собой справился. Пахло пряными травами, кровью, пылью и еще чем-то противным и затхлым, наверное тысячелетней старостью. Тусклый свет едва пробивался в маленькое оконце. У одной из стен стояло ложе, устланное драгоценными покрывалами, еще более роскошное, чем у Деяниры, у другой — огромное зеркало и столик с кокетливыми флакончиками, расческами и шкатулкой, доверху наполненной драгоценностями, сиявшими даже в полумраке.
На него не произвели никакого впечатления ни книги, ни колдовские сосуды, ни мешочки со снадобьями — Конан торопливо искал, куда бы он мог спрятаться.
Стена, расположенная как раз напротив окна, была завешана темными драпировками, а на самом ее верху, почти под потолком, светлела дыра — та, о которой говорила Деянира. Пониже дыры была устроена площадка с резными перилами и небольшой лесенкой. Конан содрогнулся, вспомнив свой сон и представив колдунью, подглядывавшую за ними все три их ночи.
Но надо было искать укрытие, а не разглядывать комнату, и Конан заглянул за драпировки. Ого! Да тут мог спрятаться не один воин в доспехах и с полным вооружением — кто его знает, что там хранила колдунья, в этой пыльной темноте!
Конан задвинул засов и проскользнул за занавеси. Проделав кинжалом дырку на уровне глаз, он прислонился к стене и замер, готовый в любой момент наброситься на старуху.
Ждать пришлось довольно долго. Уже погасли последние косые лучи солнца и за тусклым окном почти стемнело, когда в потолке вдруг раскрылось отверстие, и колдунья, стоя на волшебном платке и сжимая в руках охапку трав и кореньев, медленно опустилась на пол. Она бросила травы на стол, повязала платок вокруг бедер и отошла в угол, где стояли одна на другой чаши с причудливыми ручками. Конан взглянул на потолок, но там не осталось и следа отверстия — темное дерево, покрытое резьбой, и ничего больше.
Глядя из своего укрытия на тощую спину старухи, Конан едва сдерживался, чтобы не выскочить и не покончить с ней одним взмахом меча. Но он вспомнил слова Деяниры: «Смерть обходит ее стороной!» — и решил подождать. Ярость, еще несколько мгновений назад бешеным огнем полыхавшая в его груди, теперь, казалось, превратилась в твердый и прозрачный кусок льда, и киммериец видел себя и старуху как бы со стороны. Он чувствовал, что способен ждать очень долго, по крайней мере до тех пор, пока не узнает всего, зачем сюда пришел.
Колдунья выбрала из груды чашу с ручками в форме двух змей, и Конан живо вспомнил колодец с удавами — так похоже эти головы изогнулись над чашей. Что сказал ему старый жрец про жемчужины? «Меняют местами добро и зло, юность и старость, свет и тьму…» Тогда Конан не придал его словам никакого значения, ибо жемчужины были его законной добычей, и ничего колдовского он в них не замечал. Что помешало ему сбыть их с рук еще в Заминди, когда купцы чуть не передрались, увидев лишь одну жемчужину из четырех? А теперь он попал в историю ничуть не лучше той, а может, и похуже. Старуха готовит свое зелье, и, похоже, ей помогают все демоны Шрипур-Аима.
Порывы обжигающего ветра проносились по комнате, колыхали занавеси. Старуха золотым ножом резала травы и бросала их в чашу, из которой тут же вырывался столб белого огня. Огромная книга сама собой раскрылась и легла на стол справа от колдуньи. Она бросала в чашу все новые и новые травы, читая заклинания из древней книги, и пламя поднималось с каждым разом все выше и выше.
Конан стоял в своем убежище, крепко сжимая меч, и вслушивался в ее бормотание, стараясь хоть что-то понять. Но старуха выкрикивала свои заклинания на каком-то неизвестном языке, и ему не удавалось разобрать ни слова.
Наконец она закрыла чашу тяжелой крышкой и поставила на треножник. Внутри сосуда что-то булькало, как будто под ним горел огонь, по комнате летали полуразмытые образы детей, молодых животных, каких-то диковинных цветов… Отвратительная вонь сменилась нежным благоуханием весеннего луга. Старуха без сил опустилась в кресло, достала из шкатулки жемчужины и, перекатывая их с ладони на ладонь, заговорила: