Спуститься со стены было уже сложнее. Не через башню же идти, право слово! Да только там, где стена изгибалась, рос старый дуб, такой старый, что у прежнего хозяина Саргола просто на него рука не поднималась, а у орденских руки, видать, просто не дошли. Конечно, пролезть по суку на ствол и спуститься на землю так, чтобы кольчуга не гремела, это номер прямо-таки для балаганного канатоходца. Но Дэниел с детства был приучен, спасибо графу де Брасу, тренировать для боя не только силу, но и ловкость с гибкостью, и потому номер этот у него удался. Хотя потом, спрятавшись в бурьяне под стеной, он добрых четверть часа пытался отдышаться.
Полдела было уже сделано, и теперь Дэниелу только и оставалось, что пересечь двор и найти вход в странное здание. Был он, вроде, с противоположной от донжона стороны, в одном из углов, образованных крестом. Но Саргол, в отличие от карисской цитадели, Дэниел помнил нетвердо, и предпочел лишний раз осмотреться, вместо того, чтобы рисковать.
Да, изменился теперь саргольский замок. При толстом добродушном сэре Отфриде, прежнем хозяине, в донжоне допоздна горел свет, и слышалось аж в городе эхо веселой гульбы. Да, хороший человек был Отфрид, хоть и невеликого ума, но добрый, щедрый и начисто лишенный злобы. Пировал он и так каждый день, а уж по случаю приезда знатных гостей закатывал такие празднества, что потом долго вспоминались. И, притом, хотя пил и гулял на славу, не пропил свой лен, как граф Герман, исправно платил все налоги в казну и крестьян своих податями не мордовал. И в городе и в окрестностях его любили. У кого бы спросить, куда делся сейчас толстый веселый рыцарь, и почему в донжоне не видно ни одного огонька в окнах, даже маленькой свечи. В темноте, что-ли, эти гады видят, как совы? Да нет, челядь их ходит с факелами. Вон и сейчас мимо донжона проследовала целая процессия и скрылась за углом того самого дома-реста. Пора, значит.
Быстро и бесшумно, словно тень, Дэниел пересек двор и прижался к холодному камню стены. Ну, вот, теперь цель еще ближе, остались только две короткие перебежки.
Выждав немного, он так же бесшумно перебрался от сложенной из крупных каменных блоков стены донжона к одному из концов креста. Это хорошо, что в донжоне не горят окна. Барон любил пировать во втором этаже, и пламя факелов сейчас бы его, Дэна, хорошо освещало, прямо, как днем. Только слепой не заметил бы.
Снова застучали шаги, и Дэниел вжался в стену. Никак, караульный офицер пошел, крепостные посты проверять. Вот невезение! Сейчас будет хай на всю цитадель. А если и его тоже... Дэниел плавно шагнул за угол, извлекая из ножен меч, и узнал в офицере того самого рыжебородого сотника, остановившего отряд на дороге. Жалко, лучше бы был кто-то незнакомый. На секунду в груди поднялось знакомое, рыцарское: подло ударить врага в спину... Ну, что ж, каков враг, таков и удар. Нет, не свистят мечи в воздухе, падая на добычу. Это все выдумки поэтов. Только стрелы свистят, и то, скорее, свистяще шипят. А меч тихо шелестит, как падающий с дерева железный листок. Хорошо упал, точно, ровно промеж лопаток, даже крикнуть рыжебородый сотник не успел. Ну, что ж, родной, посиди вот здесь, у стеночки, в темноте и в тишине, утром тебя всяко найдут, а вот раньше не надо.
Впервые в жизни убийство воспринималось как работа. Именно убийство, а не бой. И если рыцарская гордость пыталась брыкаться и шевелиться, вставали в памяти бледное лицо Гельмунда с голубыми бликами вместо глаз, и серьезная мордашка Альты, ральфовой приемной дочери, которую старый капитан любил, как родную, а от беды уберечь так и не сумел.
Ну, вот и дверь. И кольцо стальное висит. Подергай за кольцо - дверь и откроется. Только дергать, вот, не надо, лучше толкнуть. А дверь даже не заперта. Интересно, что там, внутри?
А внутри были плетеные циновки из тростника, покрывавшие пол в узком коридоре. Хитро, оказывается, строилась изнутри загадочная часовня: дверь выходила в коридор, окаймляющий внутренний крест, а вход в это внутреннее здание наверняка находился с противоположной стороны, или в одном из торцов. Неплохо придумано. Да только один дельный мечник в проходе удержит целую сотню. Ну, может, не сотню, может, полсотни. Значит, надо заложить дверь тяжелым стальным засовом, чтобы никто не зашел в спину. Придет время, сам и открою.
Хоть шуршал под ногами сухой тростник, но шаги, все же, скрадывал. И уж слишком легко все получалось: добрался, зашел... Значит, в конце судьба готовила редкостный по своей мерзости подарок. А может, они все там? Оставил же кто-то в подсвечниках на стенах горящие свечи. Вот смешно будет, если явится хренов бесстрашный герой, а в часовне - все орденские рыцари! Тут-то герою и предстояло закончить свое бренное существование.
Вход действительно находился в торце внутреннего креста, и здешний коридор, такой же узкий, преграждала гигантская, повыше Дэниела, железная фигура. То-ли какого-то великана-бойца заковали в латы, то-ли латы удерживал какой-то колдовской костяк. Но самым страшным было его оружие: огромная двулезвийная секира с короткой, всего в пару локтей, рукоятью.
Дэниел сразу оценил невыгодность положения. С длинным мечом он мог бы держать противника на расстоянии укола, подобно тому, как делал это Рейвен и, уже не опасаясь попасть под страшный удар, искать его уязвимые места. А здесь должен был развернуться ближний бой, по самому страшному сценарию, причем, и уклониться было особо некуда. И думать некогда, противник на приветствие время тратить не стал, а сразу нанес первый удар. И спасла Дэниела собственная его постыдная трусость. Шарахнувшись от тяжелого лезвия в сторону и назад, он споткнулся, и десятифунтовая обоюдоострая смерть пронеслась мимо. Дэниел тут же рубанул противника по рукам, но из-за неудобного положения хорошего удара не вышло, только меч по наручам лязгнул.
И тут началось. Сколько длился этот жуткий бой, Дэниел не знал. Противник, казалось, не ведал усталости. Впрочем, и техника его разнообразием не отличалась. Просто рубил смаху, сплеча, и секира, пролетая мимо, нередко зубрилась, откалывая каменные крошки из стен. Однако, и все опасные удары этот неведомый боец парировал, слабые же спокойно пропускал, будучи уверенным в прочности доспеха. У Дэниела такого преимущества не было, он понимал, что тяжелое лезвие может изуродовать даже ударом плашмя, потому ему приходилось употреблять все возможное искусство, чтобы каждый раз уводить секиру в сторону, заставлять падать под собственной тяжестью, его вовсе не задевая.
Но долго такая игра продолжаться не могла, и отточеный угол лезвия пропорол перчатку, окрасив правую руку кровью. Рука сразу же начала неметь, как будто опущенная в прорубь с ледяной водой. увидел свой последний шанс. Когда тяжелое, уже окровавленное, лезвие секиры пошло вниз, он перехватил меч левой рукой и ударил колющим, повернув клинок плашмя и при этом сблизившись с противником так, будто готовился его обнять. Острие вышло из-под шлема с другой стороны, разрывая ремни, скрепляющие его с доспехом, и шлем просто упал назад. Не было в нем никакой головы, да и вообще ничего в латах не было, иначе как бы тогда они с грохотом осыпались. Да, именно осыпались, а не осели.
Дэниел перешагнул через них и пошел дальше по коридору. Он уже не надеялся ни на какую победу, надеялся только на один удар, и то удар, нанесенный не человеку, а камню. И совершенно не мог понять, почему из глубин часовни дует ледяной ветер, увеличивая давление, и чьи голоса звучат внутри.
Ему открылась восьмиугольная комната с алтарем в центре. Может, конечно, не алтарем, но как еще назвать глыбу серого гранита с наполненным водой углублением в центре, в котором покоится черный каменный шар размером с детскую голову, освещенный тринадцатью свечами.
Но не шар и не свечи ошеломили Дэниела, когда он увидел, что происходит в часовне, то лишился дара речи. По одну сторону алтаря, или как он там назывался, стояли трое рыцарей без шлемов, и в их голубых глазах играло пламя свечей, по плечам рассыпались скомканные седые волосы. Седые... А может, и просто кажущиеся седыми в этом неверном свете - кто его поймет. Двое из них опирались на мечи, а третий держал в руке какое-то подобие жезла из окрашенного в черный цвет дерева с золоченым копейным наконечником. При этом средний говорил по-нордмарски, на самом древнем из диалектов, и обычные слова становились в его устах заклинательными ритмами.
А их противник, один против трех, стоял по другую сторону камня, скрестив руки на груди, и неведомо откуда берущийся ветер развевал темно-синий, почти фиолетовый плащ. У него не было никаких атрибутов, но это, пожалуй, не мешало. Только поза и осанка Рейвена стоили всех этих магических побрякушек, вместе взятых. И гордость, с которой он отвечал носителю жезла, легко рифмуя древние слова.
Но самым страшным во всем этом была тень ворона. Нет, не Рейвена, а самого настоящего ворона, которая, ничем не отбрасываемая, в дрожании свечей металась вверх-вниз по стене, и периодически издавала громкое карканье, то злобное, то одобрительное.
По залу взад-вперед гулял холодный ветер, в воздухе метались зыбкие тени, а четыре черных коридора, казалось, вели просто в ледяную пустоту. И незыблемым центром всего этого гигантского беспорядка являлся камень, тот пресловутый черный шар. Да шар ли? Нет, он был неровный и напоминал сейчас Дэниелу скорее обросшую каменной корой мертвую голову, этакий вечный череп. И нарастало желание расколоть эту нетленную пакость раз и навсегда.
Он стоял, и будто боролся с собой. Боролся с тяжестью, которой наливалась рука, с каким-то мелким, подлым страхом. Так и виделось, как он рванется к алтарю, и эти трое ударят его невидимой силой, которая даже зеленую траву может заставить запахнуть могильным склепом.
И словно толчком прозвучали слова Рейвена:
- Бессмертие суть небытие. Вечность суть безличие.
Гибнут стада, родня умирает,
Все смертно и смертен ты сам.
Одна только слава смерти не знает,
Нет смерти достойным делам!
Дэниел, в три неимоверно длинных и медленных шага преодолел расстояние от арки коридора до алтаря и обрушил левой рукой свой меч на черный камень.
И ничего не произошло. То-есть, почти ничего. Камень, как всякий хрусталь, от такого невежливого обращения покрылся трещинами, а от меча полетели искры. Но, когда клинок отзвенел свое, как тонкая струна, ответом ему послужил далекий, но очень явственный гром, и тень ворона, будто слегка став объемной, одобрительно каркнула.
А потом три фигуры начали растворяться в воздухе, становясь из живых или почти живых людей просто плоскими черными тенями.
Рейвен схватил Дэниела за локоть и буквально поволок его в коридор, крича прямо в ухо:
- Сматываем! Здесь сейчас такое начнется!..
И, словно в подтверждение, из зала донесся и вовсе немыслимый там цокот многих копыт, звуки рогов и жуткий волчий вой.
Когда они выбежали во двор, над замком бушевала страшная, необъяснимая сухая гроза, в это время годаа едва ли возможная. Ярко-желтые молнии с грохотом разрывали небо на части, разбрасывая ошметки туч. От ветра гудел даже старый дуб у стены. И немудрено, что замковые воины и слуги бестолково метались по двору.
Рейвен подлил масла в огонь, заорав истошным, не своим голосом:
- Боги снизошли, боги!!! Сам господин Тор на огненной колеснице! - и завершил эту мифологическую тираду весьма прозаичным призывом:
- Спасайся, кто может!
Как будто в подтверждение его слов, над замком расцвела особенно яркая Т-образная молния. Этого аргумента хватило, чтобы дисциплинированные орденские воины, приподняв воротную решетку замка на высоту чуть меньше человеческого роста, первыми же и бросились бежать из крепости, вовсе не разбирая дороги. Рейвена с Дэниелом просто вынесла толпа визжащих от ужаса слуг.
В самом городе творился не меньший бедлам. Где-то ярко полыхали дома, отовсюду слышались вопли ужаса и проклятия. Но Дэниел не обратил на происходящее внимания вовсе. Он смотрел только на друга.
- Слушай, Рей, а что там происходило? И как ты, паршивец, вообще смог меня опередить?
На что Рейвен ответствовал:
- Болваном ты был, болваном и остался. Нашел место и время для излияний. Лично я собираюсь убраться отсюда раньше, чем это безобразие примет уж совсем бедственные масштабы.
И после этой гневной отповеди спросил совершенно серьезно:
- Слушай, а ты не знаешь, где здесь можно украсть лошадь?
/вместо эпилога/
Когда Дэн вошел в нижние покои Альстока, Герберт был единственным, кто узнал его сразу. Кроме меня, разумеется. Барон просто замолчал, забыв про беседу, и двинулся Дэну навстречу. И обнял его со всей медвежьей силушки. Дэн даже охнул, а потом смущенно сказал:
- Вы бы поосторожнее, рука...
Я только тут заметил, какой он бледный. А его милость первый королевский советник взглянул Дэниелу через плечо и подавился, а потом долго мотал головой. Мне стоило большого труда удержать смех: еще бы, не каждый день увидишь, как аристократическое, хотя и несколько испачканное лицо Рейвена превращается в простецкую физиономию любопытного лучника.
Всю офицальную встречу с городской верхушкой это, естественно, испортило. Барон извинился перед всеми присутствующими и увлек меня и Дэниела наверх, в мои, разумеется, покои. Вот уж, воистину, не спальня, а зал советов.