Следующие несколько минут молодцы шли молча, так как рты у всех были заняты едой. Витомысл быстро разделался со своим пряником и, взяв у Андрея лакомый мешок, смело запустил в него руку. Достал оттуда большое наливное яблоко и с наслаждением впился в него зубами.
Как следует закусив, молодцы почувствовали себя гораздо бодрее и прибавили шагу. В самом деле, надо было поспешать — небо уже полыхало закатными красками, вот-вот должны были наступить сумерки, сгущался туман. Река, прежде казавшаяся мирной и неторопливой, теперь словно бы просыпалась от полуденного сна и тревожно плескалась, будто в ней ходили косяки огромных рыбин.
— Да где же этот рыбарь! — воскликнул стрелок с досадой. — Ночь близко, а его и не видать!
— Погоди, — успокоил его Вертодуб, — дойдем скоро. Быть того не может, чтобы не дошли.
— И верно, Андрейка, чего ты! — поддержал товарища и Витомысл. — Сказано — тут живет рыбарь Вестрень, стало быть, так.
Стрелок только рукой махнул — говорите, мол, что хотите, а только чует сердце, что несдобровать нам, проходим по берегу до самой ночи.
Закат меж тем догорал, солнце закатилось, оставив на потемневшем небе лишь тонкую алую полосу. Сумерки приближались неумолимо, а следом за ними должна была прийти ночь, черная, как вороново крыло, и опасная, как стрела, летящая прямо в сердце. Никому не дано уйти от черного всадника Темнополка, а он уже седлал своего коня в преддверии ночного пути. Над рекой поднялся, заклубился густой белый туман, плеснула хвостом большая рыба. Похолодало. Стрелок порылся в заплечном мешке, ища там попону кота Баяна, потом вспомнил, что вся она ушла на кляпы для змея, и поежился. На небе начали зажигаться звезды.
— Ну и где он? — повторил Андрей с тревогой. — Наверное, этот рыбарь…
Договорить он не успел, потому что увидел крохотную хижину, приютившуюся у самой воды.
— Ну наконец-то! — выдохнул Витомысл, улыбаясь. Но через мгновение улыбка сползла с его лица — путники услышали конский топот, раздающийся позади.
— Это он, — прошептал стрелок, еле шевеля губами, — бежим, братцы!
Молодцы сорвались с места. Впереди несся самый быстроногий и легкий Витомысл, в затылок ему дышат Андрей, а чуть позади, задыхаясь и проклиная тяжеленные сапоги, бежал могучий Вертодуб. Черный всадник догонял, стрелок краем глаза уже видел взмыленную морду его коня, спиной чуял жар сильного конского тела. Бледный месяц выплыл из-за тучи и залил речной берег мертвенным светом, в этот же миг беглецы, сравнявшись, одним прыжком перелетели через низенький плетень. Всадник проскакал мимо.
— Ну и прогулялись! — только и выдохнул стрелок, сплевывая. — Я уж думал, точно не успеем.
— Нельзя из-за какого-то там ночного стража цельное царство прохлопать! — строго сказал Витомысл.
— Твоя правда, — улыбнулся Андрей, — теперь бы нам еще хозяина повидать — и совсем хорошо будет.
— Я хозяин, — пробасил вдруг чей-то громовой голос. Молодцы вздрогнули и вскочили на ноги.
На крыльце стоял старичина такой стати и мощи, что вряд ли подобного встретишь и в самолучшем царском полку. Косая сажень в плечах, грудь широченная, руки толщины такой, как у иного нога, а росту такого, что даже Вертодуб рядом с ним испытывал зависть и чувство собственной неполноценности.
— Вы кто такие будете? — поинтересовался хозяин, вдоволь насладившись произведенным впечатлением, — Коли тати ночные али разбойники — лучше сразу со двора идите.
— Мы не тати! — замахал руками стрелок. — Это вот Витомысл, сын Кожани; который здоровый такой, в сапогах окованных — это Вертодуб, сын Ермилы. А я Андрей, сын Вавилы. Все слуги царские!
— Царские, говорите, — почесал бороду старик, — это кто же у нас сейчас царь? Кусман, что ли?
— Он самый, — подтвердил стрелок.
— Все не помрет никак, собачий хвост, — зевнул хозяин. — А я Вестрень, отца-матери не ведаю.
Андрей, которого несколько покоробила такая непочтительность в отношении коронованной особы, все-таки поклонился и вздохнул с облегчением. Не подвела Яга, все как есть сказала, теперь главное, чтобы рыбарь не заартачился и лодку одолжил. Но утро вечера мудренее, про лодку завтра речь вести надобно, а сегодня хорошо бы подзакусить из того же чудесного мешка да и спать ложиться.
— Переночевать-то пустишь? — спросил Вертодуб, с трудом разгибаясь после глубокого поклона. На кой отвесил эдакий — и сам не знал. Видимо, мощь и крепость рыбаря Вестреня внушала такое уважение.
— Пущу, не гнать же вас, — усмехнулся рыбарь, — только не взыщите: у меня не царские покои, все по-простому, по-мужицки. Не убоитесь после Золотого дворца?
— Не убоимся, — заверил его Андрей, — спасибо тебе, хозяин.
Все вошли в дом, который, вопреки заверениям хозяина, оказался впору разве что самому зажиточному купцу. На стенах висели искусно вытканные ковры, пол чисто вымыт и застелен пестрыми циновками. Занавески на окнах были расшиты сказочными зверями и птицами, с потолка свешивалась тяжелая медная цепь, на которой висел медный же светильник. Горел он так ярко, что горница, в которую вошли молодцы, была освещена как днем.
— Хорошо тут у тебя, — не удержался от похвалы Вертодуб, — ровно дворец какой!
Вестрень только усмехнулся.
— Садитесь, — показал он рукой на длинные лавки, стоящие вдоль стен, — коли спать, так ступайте в дальнюю горницу, только уж придется вам на полу ложиться, кроватей особых у меня для гостей не заведено. На моей постели спит давно тот, кто поперед вас пришел. Сам я на печь полезу, а вы уж берите ковры и попоны да укладывайтесь себе спокойно.
— Поужинать бы с дороги, — смущаясь, предложил стрелок и тут же опомнился. — Да ты не думай, хозяин, у нас все с собой. Присесть бы где…
— Чего там, — махнул рукой Вестрень, — вы люди дорожные, припасы, поди, не велики, даром что слуги царевы. Садитесь за стол, разносолов не держу, а сыты будете.
— Нам бы только чайку горячего, а уж разносолы да закуски у нас такие, что и царям впору!
— Это откуда же? — удивленно поднял брови старый рыбарь, скептически оглядывая запыленные мешки незваных гостей. — Я так думаю, коли забрели в мою глушь, значит, и дело есть больно важное. А потому бережливыми быть надобно, каждый кусок чтобы был на счету.
Стрелок махнул рукой и уселся на лавку близ большого стола, покрытого белой скатертью. Скинул с плеча заветный мешок и пожелал вытащить из него такие закуски и заедки, которых не едал в лучшие годы и сам царь Елисей. В мешке что-то зловеще заворчало, в избе ощутимо запахло жареным. Вестрень так и подскочил на месте, бросился к большой печи, пошуровал там кочергой, да так и развел руками.
— Это что такое? — шепотом спросил он стрелка, с опаской отойдя на почтительное расстояние. — Я уж думал, у меня что горит, даром что печь сегодня не топил.
— Увидишь, — усмехнулся Андрей и выудил из мешка большого запеченного петуха, от которого шел такой аромат, что у всех потекли слюнки. Следом за ним стрелок вытащил несколько румяных пирогов, кувшин вина с затейливым рисунком на боку, длинного осетра, за щеками у которого была пареная свекла, бараньи котлетки, четырех жареных перепелов и миску с солеными рыжиками.
— Ничего себе! — так и ахнул рыбарь. — Это чего такое?
— Такие вот, хозяин, водятся у нас штуки, — многозначительно сказал Андрей и нахально подмигнул изумленному Вестреню.
Старик, хлопая глазами, только головой качал, наблюдая, как разошедшийся стрелок достает из чудо-мешка все новые и новые кушанья.
— Да когда ж конец-то будет? — не выдержал он. — Ведь не бездонный же он у тебя!
— Бездонный, — уверил его Андрей с улыбкой, — это, вишь, штука колдовская. А коли захотелось тебе какою лакомства отведать — только попроси, все будет. Потому и называется — лакомый мешок.
— Эвон! — причмокнул хозяин. — Вот это вещь так вещь! Ничего не пожалел бы за такую чуду! Не продашь ли?
— И не проси! — помотал головой Андрей, — Это, брат, такая штука, что ни за какие деньги не купишь. В походе же покушать — первейшее дело…
Тут стрелок вспомнил про кота и выругался про себя, что начал рассуждать как вечно голодная животина. Другие молодцы тоже с содроганием подумали о Баяне. Однако за стол сели живо и кушали не без удовольствия, добрым словом вспоминая Ягу. Хозяин затопил пузатый медный самовар, наколол сахар щипцами и принес четыре щербатые чашки, на которых еле виднелся цветочный узор.
За столом Витомысл начал травить байки. Причем почему-то про баню, и до того похабные, что краснел даже видавший виды Вертодуб и незаметно пихал товарища в бок ногою. Но Витомысл никак не унимался.
— И вот, значит, прохаживаюсь я у нее под окнами, а она, не будь дура, и глазками стреляет, и то плечико мне кажет, то локоток. День так хожу, два хожу, наконец нашелся — передал ей через дворовую девку записочку: так, мол, и так, влюблен, дескать, чувства овладевают. Не изволите ли вы… ну и дальше все как полагается — жажду, мол, припасть к вашей ручке. Вечером, значит, передал, с утра вышел снова под окнами прохаживаться, а у самого ноги подгибаются, а голова так и горит. Говорю же — дев ка первостатейная! Ждал-ждал, наконец — вот она, во всей красе, только что немного надутая и глаза вроде как заплаканные.
— Прекрати, — прорычал Вертодуб, — ты чего?
— Смотрю я на нее — оторваться не могу, — как ни и чем не бывало продолжал Витомысл. — Хотел уж прямо к ей в дом идти, как вдруг сзади кто-то как огреет по затылку!