— Хорошо, — кивнул стрелок и отправился следом за царевной.
Та вышла из царского дома и повела Андрея но пыльной дороге.
— Куда мы идем? — спросил у нее Андрей, мало-помалу справляясь с удивлением.
— На отдых, — коротко ответила царевна и улыбнулась, — дом отцовский хоть и поболее прочих будет, а все равно изба, стольких богатырей и уложить негде. Придется вас покуда поселить в старой избушке тут недалече, отдохнете чуток, а потом уж и речь держать будем.
— Хорошо, — снова кивнул стрелок.
Идти далеко не пришлось, остров хоть и был велик, но все поселение ютилось лишь на небольшом его клочке, а повсюду, куда ни глянь, тянулись высокие леса, Зелинега привела стрелка к крохотной избушке, примостившейся на высоком пригорке. Стрелок думал, что сразу за холмом находится поле или луг, но, когда они вместе с царевной поднялись к избушке, обнаружилось, что по ту сторону лежал глубокий овраг, на дне которого посверкивало что-то ярко-лиловое.
— Что это? — с изумлением спросил Андрей, показывая вниз.
— Это сонный луг, — ответила Зелинега и вдруг, к вящему удивлению стрелка, пропела:
— Что за луг такой? — удивился стрелок.
— Сонный луг, — повторила царевна, — лужайка, полная сочной травы. Да только трава та не простая, как вдохнешь ее запах, так уснешь вечным сном. Сон-трава это, прострел подгорный, слыхал, может? Растет кругом, как грибы-поганки в поле. Войдешь в такой круг — пропадешь навеки. Так что лучше, друг мой, ты туда и носу не кажи.
— Хорошо, не буду, — послушно кивнул Андрей, как зачарованный глядя на сонный луг. А тот цвел, сиял лиловыми переливами, словно манил, звал к себе. С трудом стрелок отвел взгляд и быстро зашел в дом следом за царевной.
— Отдыхай, — улыбнулась Зелинега, ставя на окно неизвестно откуда взявшуюся горящую свечу, — сейчас батюшка с товарищами твоими беседу закончит, они тоже придут сюда. А ты спи пока, тебе надобно сил набраться.
С этими словами царевна поклонилась и вышла вон.
В единственной горнице крохотной избушки была большая печь, две лавки вдоль стен и целый ворох разноцветных циновок и одеял. Андрей быстренько скинул с себя кафтан и сапоги, улегся на лавку, подложив под голову кушак и шапку. Уснул.
Быстро разобрался царь Еремир с остальными молодцами, вопросов много не задавал, довольствуясь тем, что вызнал от стрелка. Пообещав подумать обо всем, он отпустил своих гостей отдыхать с дороги. На этот раз в провожатые царь дал им дюжего витязя именем Звенигор, сильно разочаровав тем самым Витомысла, который очень хотел взглянуть на знаменитую красавицу. Но не пойдешь же обратно к царю с требованием непременно показать прекрасную Зелинегу! Ничего не поделаешь, пришлось Витомыслу довольствоваться котом, который, хватив у царя порядочный ломоть ветчины, спал преспокойно у Витомысла на плече.
— Вы откуда будете? — спросил Звенигор по дороге. — Неужто правда из Золотого царства прибыли?
— Из него самого, — подтвердил Вертодуб, — мы царя Кусмана верноподданные!
— Ну, — хмыкнул витязь, — нешто нужны царю упокоенные?
— Почему упокоенные? — изумился Витомысл.
— Ну а какие же вы еще, коли в наши края попали, — рассмеялся Звенигор, — иным сюда ход закрыт!
— Не, — помотал головой Витомысл, — уж не знаю, как вы, а мы самые что ни на есть живые, это уж как пить дать.
— Да ну! — ахнул Звенигор и даже остановился от удивления. — Неужели вы… те самые и есть?
— Какие те самые? — заинтересовался Вертодуб. — Разве что-то здесь о нас ведомо?
— А как же, еще как ведомо! Ежели вы и в самом деле не здешние, а из живых земель выходцы…
— И что? — чуть не выкрикнул Витомысл. — Что с того?
— Значит, час настал, — вздохнул Звенигор, и глаза его засияли. — Значит, кончилось наше бремя в этих краях.
— Да скажи толком, — разозлился Вертодуб, — что кружишь вокруг да около?
— Видишьли, — начал Звенигор, — жил да был на свете чародей…
Жил на свете чародей, и вроде бы и силой был не обделен, да только все ему не везло. То зелье сварит от брюшной хвори, а на деле окажется сущая отрава — как выпьешь, так с месяц лежишь недвижим. А то и вовсе настрогает ведун палок да веток, костер колдовской запалит, чтобы, значит, богачества себе прибавить. А тут не только богатство не явится, так еще и последние гроши порастеряет, от соседей бегаючи, потому как костер больно уж вонюч, словно бы где кошка издохла. Ну бивали, конечно, горе-чародея, кто батогами, кто вилами, а кто и просто кулаки об него чесал. Думал чародей, думал, что же делать, как бы беду такую избыть, от злосчастия да невзгод избавиться. И догадался наконец отправиться в горы к тамошним ведунам да магам уму-разуму учиться. Вздохнуло тут все село спокойно: наконец-то, мол, от дурака этого косолапого избавились, да только недолго радовались, воротился чародей через пару годков. Никто не знает, у кого да чему именно он учился, а только как вернулся, так у себя в избе заперся, и ни слуху о нем, ни духу не было. Много ли времени прошло, мало ли — про него и забыли. Сидит у себя, и пускай сидит. Главное, чтобы людям не мешал да колдовство свое пакостное не наводил. Вот он и сидел. Год сидел, два сидел, а на третий и вышел к людям. Я, говорит, теперь не просто колдун-чародей, я теперь могучий вещун, все что ни есть на свете ведаю. Посмеялись над ним, конечно, а он и в ус не дует. Подошел к девке одной, за руку тронул да и говорит: ты, дескать, Зорюшка? Замуж, поди, выходишь скоро, за Микитку-пахаря? Это дело хорошее, да и парень он славный, а только ты не ходи нынче вечером с подружками на посиделки — загорится там дом, и ты сгоришь. Ну ясное дело, девка в слезы, жених ее с кулаками на ведуна, а того и след простыл, будто в воздухе растворился. А вечером все, как он сказал, случилось: и дом загорелся, и Зорька бы сгорела, кабы Микита ее туда пустил. Вот после того и зауважали колдуна, всяк с ним совет держал: когда садить да когда боронить, за кого девицу выдавать, почем рожь торговать.
Привольное стало житье у чародея, а ему все мало казалось. Вот и засел он снова у себя в избе, корпел там нал книгами да над свитками, все что-то выискивал да высматривал. И такую, видать, беду увидел неминучую, что весь с лица спал, волосом побелел. А потом всем рассказал: грядет, мол, через года да века кручина тяжкая, горе лютое, печаль неизбывная. Народится в роду княжеском дитя желанное, будет отца-матерь радовать, а как вырастет — над всеми землями царствовать. И такое будет страшное его владычество, что никого и в живых-то не останется, будет по земле ходить только пламя жаркое, да летать будут девы крылатые по небу синему. Думал чародей да гадал, как бы беду-печаль избыть, да и надумал. Отправился он за реки быстрые, за горы высокие, за поля широкие — к озеру заповедному, чистому да глубокому, одним зверям да птицам ведомое. Поймал он там лебедь белую, величавую, махнул над ней рукавом, прошептал слова заветные — и обернулась лебедь девицей, статной да царственной. Девицу ту чародей на службу поставил не девичью — повелел ей отправляться к морю холодному, морю Северному, собирать там великое воинство, коему под силу будет с царем Огнем справиться. Поклонилась ему в пояс девица и отправилась в края далекие, а чародей домой пошел и больше уж ни о чем не печалился. До преклонных лет дожил он, заслужив в своем селении славу великую как знахарь да ведун могучий.
Тут Звенигор замолчал.
— А дальше что? — нетерпеливо спросил Витомысл. — Сказывай!
Взор Звенигора затуманился, он рассеянно посмотрел на Витомысла и продолжил сказ:
— До брегов морских заснеженных добралась лебединая дева, вошла в воду студеную, скрылась под волнами высокими. А где вышла она из пучин морских, там явился остров большой. Вот махнула она правою рученькой — вырос лес высокий, махнула левою — разлились реки быстрые. Вот на этом-то острове и вырос город Тишень, с моря невидимый, с неба незримый. Собрала здесь дева лебединая всех великих воинов, кто на поле ратном расстался со своею головушкой, а над ними царя Еремира поставила, не живого и не мертвого. Все мы здесь ее пленники, зачарованные да заколдованные, словно бы в сети пойманные. Нам подняться бы к свету ясному, что зовет нас во свою сторонушку, да только покуда заповеданного не сделаем, не уйти никуда нам с Ладеня.
— Что вы должны сделать? — спросил Вертодуб.
Звенигор грустно усмехнулся:
— Победить царя Огня или пасть в бою. Иначе нельзя.
— Значит, вы будете сражаться за нас? — обрадовался Витомысл. — Значит, вы согласны?
— Нет у нас выбора, не в обиду тебе будет сказано, — вздохнул Звенигор, — Навоевались мы в жизни достаточно, пора бы и на покой отправиться, а как попали на остров этог проклятый, так отсюда и уйти без битвы не можем. Лебединая дева нам сказывала, что до тех пор здесь нам томиться назначено, покуда не придут сюда по своей воле витязи, у которых в груди горит сердце неугасное.
— То есть мы, — вздохнул Витомысл, — ничего себе…
— Теперь уж недолго осталось. Главное — с острова уйти, а там уж видно будет.
— Как это видно! — встревожился Вертодуб. — А коли вы после за нас воевать не захотите?
— Обижаешь, — нахмурился Звенигор, — мы царю нашему клятву давали служить верно и преданно! А коли так, если он прикажет биться — будем сражаться до последнего.
— Это дело, — успокоился Вертодуб. А вскоре Звенигор завел их в избу, где давно спал богатырским сном Андрей-стрелок.
— Я вечером зайду, — пообещал Звенигор, — отведу вас к царю. Отдыхайте покуда.
— Спасибо, — поблагодарили витязя молодцы и вповалку улеглись на полу. Кота Витомысл коварно уложил на лавку рядом с Андреем, и сердце его возрадоваюсь. Спать отчего-то никому не хотелось, но стоило только закрыть глаза, как оба провалились в глубокий сон.
Стрелок проснулся первым и поначалу не сразу понял, где он находится. В горнице было темно, за окном светил ясный месяц, где-то рядом громко храпел Вертодуб. Андрей потянулся и покосился на спящего Баяна. Тихо встал с лавки, осторожно переступил через товарищей и вышел на улицу. На крыльце он столкнулся с Звенигором, который как раз шел звать всех к царю.
— Здравствуй, — поклонился стрелок, — меня Андреем кличут.
— Я Звенигор, — назвался витязь, — с товарищами твоими сегодня уже познакомился. Буди хлопцев-то! Царь ждет.