Он затряс головой:
- Ты ни черта не понимаешь!-мне казалось, он вот-вот заплачет. - Ты что, не видишь, что он мой?!
- Если на него глянуть... похоже, что он твой уже давненько.
- Да, он наш уже четыреста лет, - просто ответил он. Мы стояли друг против друга, разделенные этим абсурдным заявлением, как барьером. Нагретая солнцем, выскобленная палуба слегка покачивалась под нашими ногами от небольшой волны, бьющей время от времени о борт. Тишина прерывалась лишь шелестом волн да тяжелым дыханием белого человека. Ужас, владевший мной, рассеивался под лучами солнца, и мой рассудок, наконец, восстал против этой нелепицы.
- Так это ты, что ли, владеешь им четыреста лет? - спросил я.
- Моя семья,-ответил он. - Они привезли его с собой из Леванта. Узнали, что он может делать. Тогда все пытались научиться, а он мог. С тех пор он наша собственность, но ему нельзя доверять. Ты же видел все. И он не делает свою работу. Мне приходится принуждать его. Он стареет.
Я вспомнил смятый череп и обезьяньи глаза.
- Да, похоже, он совсем стар. Так почему бы не дать ему спокойно умереть?
- Умереть? - взвизгнул он. - С чего бы это ему умирать после того, как мы продержали его столько лет?
- Продержали его в заточении, - уточнил я. - А кстати, почему на корабле?
- Вода, - сказал он, - разве не понятно? Здесь он в сохранности. Мы не можем держать его на берегу.
Я стоял под корнуэльским солнцем, глядя в лицо белому человеку и вполне серьезно вознамерившись обсуждать судьбу некоего алхимика, который нашел-таки секрет четыре сотни лет тому назад, в то время как остальные по ошибке изобретали фарфор, порох или глауберову соль, и чья главная вина состояла в том, что он был до сих пор жив. Все начинало казаться не столь уж необъяснимым...
Вдруг освещение изменилось, яркий свет внезапно пошел откуда-то снизу. Я увидел, что это солнечные лучи, отражающиеся в крышке люка, которая вдруг стала золотистой и отсвечивала, как зеркало. Белый человек увидел это в тот же момент, и у него перехватило дыхание. Он повернулся и побежал к кормовому люку, сжимая в руке железную пику. Еще несколько секунд было тихо, а потом где-то в трюме, почти под моим ногами, началась омерзительная возня, звуки ударов и снова пошел этот животный зудящий звук, и длинная ругань белого человека на языке, понять который я не мог. Потом он завизжал. Это был долгий, вибрирующий крик, полный ужаса и внезапно оборвавшийся на середине.
Снова воцарилась тишина. Мне показалось: вот-вот откроется крышка люка и. выпустит этот ужас из трюма. Я подбежал к борту и принялся распутывать узел буксировочного троса, который держал мою шлюпку. Проклятый узел затянулся туго, и я вывернул ноготь на пальце. Мне кажется, я даже рыдал от бессилия. И в этот момент я ощутил, что судно вдруг перестало колыхаться и стало медленно оседать. Я глянул на метку ватерлинии, и на моих глазах зеленая вода поглотила два деления разметки.
Узел внезапно распустился, и я, стоя на коленях, подтянул шлюпку к борту, плюхнулся в нее и бешено оттолкнулся от края борта, который теперь был не выше полуметра. Я вставил весла в уключины и греб изо всех сил, пока не отошел ярдов на двадцать, потом остановился и оглянулся назад.
Парусник уходил в воду вертикально, как будто какая-то чудовищная сила мягко и мощно тянула его за киль вниз, на дно. Солнце светило на него сквозь воду, и он весь сверкал. Когда вода дошла до палубы, крышка трюма откинулась, что-то мокрое вывернулось оттуда, сжалось и замерло.
Сверкающие мачты судна беззвучно исчезли в зеленоватой воде, и пузырьки воздуха через некоторое время перестали выходить на поверхность. Не осталось ничего, кроме красновато-коричневого бесформенного узла, который плавал на поверхности, слегка покачиваясь на волнах. Примерно полминуты я глядел на него, ожидая, когда он потонет. Потом он вдруг собрался и пополз в сторону, разгребая коричневыми лапами поверхность моря, слишком чистого, чтобы принять его...
* * *
Не думаю, что соберусь опять этим летом в Пенхарроу. Надеюсь, мне удастся найти достаточно веские причины, чтобы убедить семейство, что настала пора съездить в какое-нибудь другое место. Мне бы не хотелось купаться и даже плавать в лодке в этих волнах, а если мы соберемся в Кленбридж, то мне и вовсе не хочется встречаться с мистером Тримейном или вторым ювелиром с улицы Тригантл. Но мне бы хотелось знать, нет ли свежих слухов о корабле с сокровищами где-нибудь под скалами бухты Пенхарроу. И если найдется кто-то, достаточно заинтересованный, чтобы начать поиск, я мог бы показать ему одно местечко, которое, пожалуй, стоит того, чтобы там покопаться. Глубины там большие, да и приливные течения очень сильные, но если не пожалеть средств и усилий, наверное, можно разыскать затонувший парусник. Золото ведь не поддается коррозии и очень тяжелое, так что он там. Вот только сложно будет его поднять, но можно ограничиться тем, что отпилить любую его часть, этого вполне хватит, чтобы безбедно дожить жизнь. А меня увольте, мне хватило того, что я пережил. Да и не хочу я иметь дело с этим золотом, будь оно неладно, мне вполне хватает тех бумажных денег, что я зарабатываю. И уж теперь я всегда ношу с собой небольшой ножик, чтобы перерезать узел, а не распутывать его. И не отвечаю на приветствия незнакомых людей, что бы они там не делали и не предлагали.