Сааведра обреченно шла за ним следом, по опыту зная, что спорить бесполезно: если Сарио не сокрушит ее возражения умной, изощренной логикой с кипучей страстью пополам (надо заметить, ему это удавалось почти всегда), то обязательно взовет к ее верности и неизбывному материнскому инстинкту. Ведь если Сааведра не защитит, не обережет, его наверняка снова накажут, причем как за серьезный проступок, - а он хочет всего-навсего утолить жгучий интерес. Сарио чрезвычайно любознателен, неведение для него - сущая пытка, любую тайну он воспринимает как вызов самолюбию. Конечно, это досадная черта характера, как и обычай дерзить старшим по любому поводу, - но он все-таки самый близкий друг Сааведры.., единственный друг, если уж на то пошло.
Он ее понимал. С полуслова. От и до. Они говорили на одном языке безмолвном языке сердца и мастерства иллюстраторов. Каждый из них видел в другом то же, что и в своей собственной душе: внутренний свет, силу, стремление таланта к большему, лучшему, к совершенству - во всем без исключения, даже в простых набросках. Луса до'Орро, воплощенный, зримый обоими и обоими же постигаемый.
"Больше никто не знает, что - во мне. Больше ни с кем нельзя быть самой собой". И все же...
- Матра эй Фильхо! - воскликнула она, когда он схватил ее за руку и увлек на узкую винтовую лестницу. - Сарио, нам же нельзя!
- Конечно, нельзя. Когда можно - скучно, никакого риска.
- Тебе риск подавай! - бросила она ему упрек. - А у меня мозги все-таки побольше горошины.
Он лукаво ухмыльнулся.
- Да? Тогда что ж ты так упираешься? По-твоему, это очень умно? Ведь тебе не меньше моего интересно.
Да, ей было интересно. Еще как интересно! Сарио говорил о тайном, о запретном. О ритуале, к которому женщин не допускали никогда, а котором участвовали только избранные мужчины. У нее не было сомнений, что когда-нибудь в их число войдет и Сарио - да иначе и быть не может, ведь у него расцветающий талант, называемый Даром. Но сейчас ему нельзя даже со стороны смотреть - он слишком молод. Ему не тринадцать, а всего одиннадцать, и напрасно он старается произвести впечатление на муалимов, напрасно засыпает их искусными набросками и восхитительными картинами, напрасно ждет признания своего таланта от Вьехос Фратос - Сааведра не уверена, что они хотя бы подозревают о его существовании.
"Но я-то знаю..." Она знала всегда. В нем горел огонь - самый яркий и жаркий из всех, что сияли в Палассо Грихальва и запутанном лабиринте альковов и галерей, - обиталище их семьи. А ведь она видела все огни. Как мало их осталось от того сонма, которым по праву гордился род! Слишком много погасила нерро лингва.
Десятилетия назад на Мейа-Суэрту напал мор - безжалостная, всепожирающая зараза. Любого, кто ее подхватывал, корежила "костная лихорадка"; вскоре у него распухал и чернел язык, а затем наступала мучительная смерть. Эпидемия убивала всех без разбору - и дворян, и простолюдинов. Она не ограничилась крепостной стеной Мейа-Суэрты, а расползлась по всему герцогству, и в конце концов не осталось человека, который бы не потерял возлюбленного, или кормильца, или слугу, или господина. И все же ни один род не пострадал так сильно, как Грихальва.
"Мы и сейчас страдаем".
Да, это правда. Мало того, что нерро лингва унесла две трети рода, она обесплодила почти всех мужчин. И за шестьдесят лет, минувших с той поры, Грихальва так и не оправились настолько, чтобы вернуть себе расположение герцогов. Слишком многие не доживали до пятидесяти и не оставляли наследников. Последний Верховный иллюстратор с фамилией Грихальва погиб от нерро лингвы, и больше ни единого его родича не было при дворе. Их заменили Серрано.
Грихальва тем не менее верили, что должность Верховного иллюстратора досталась Серрано лишь на время. И действительно, разве не Грихальва тридцать пять лет кряду поставляли иллюстраторов двору? Но они ошиблись. Было утрачено почти все, и теперь они едва сводили концы с концами, изготавливая и продавая материалы для художественного промысла. Увы, слишком многих они потеряли видных, уважаемых, талантливых. А после мора, когда Грихальва боролись за выживание, их места достались другим семьям.
И конечно, Серрано, вечные соперники рода Грихальва, дорожа новообретенным расположением герцогов, доказывали, что охранная грамота Алессио I - вполне достаточная награда за все заслуги Грихальва, даже чрезмерная, если вдуматься. В свою очередь, Сарио подбирал самые нелестные эпитеты для Серрано, от чего густо краснела Сааведра и за что он сам был порот муалимами, - и поделом, ибо в родовом гнезде Грихальва даже не по летам искусным в выражениях детям запрещалось вести подобные речи. Но Сааведра знала, что ее друг прав: Сарагоса Серрано, Верховный иллюстратор герцога Бальтрана, - всего-навсего посредственность, халтурщик без сердца и вдохновения.
"Мазилка жалкий, ему б на заборах писать..."
Сааведра никак не могла постичь, по каким таким соображениям герцог назначил Сарагосу на должность покойного отца. Все Грихальва - все до единого - знали ему цену, и она была совсем невысока. Художник средней руки. Да, он не уступит любому копиисту, или итинераррио, - но разве это основание, чтобы доверить ему столь важную задачу, как тщательное документирование посредством живописи - истории жизни герцогства?
- Сюда... Ведра, смотри!
Сарио вновь схватил ее за руку и повлек к узкому чулану, способному вместить разве что ночной горшок да несколько швабр. Стенкой ему служила холщовая занавеска - разумеется, с искусным узором. Не успела Сааведра спросить "ну и что?", как Сарио рывком отодвинул занавеску.
- Следуй за мной. И поосторожнее - ступеньки.
Действительно, ступеньки. Сарио был еще маловат, чтобы тащить спутницу, но он ее непрестанно дергал за предплечье. Раскрывать тайны он обожал не меньше, чем постигать искусство; за это его нельзя винить, считала Сааведра. Он Одаренный. Такие, как он, - подлинные художники, огни, горящие ярче всех, - не терпят ничьего диктата. Даже муалимов.
"И конечно, муалимы это видят. Понимают, кто он и что он..."
Да, и видят, и понимают. Вот почему, наверное, они так строги к нему. Прикрывают колпаком лампаду, чтобы фитиль не сгорел слишком быстро.
"А у меня нет и малой толики этого дара".
Да и откуда ему взяться, ведь она всего лишь женщина. Только мужчины бывают Одаренными. Хотя, конечно, у нее есть способности. Даже Сарио это признает - когда видит, что она сомневается в своем таланте.
Как много у них общего! Как прочно связаны они друг с другом! Даже сейчас.
- Ведра, сюда... - Он обогнул угол, сбежал по второй узкой лестнице и выпустил руку Сааведры - лишь на миг, чтобы поднять щеколду и толкнуть оштукатуренную, украшенную лепниной дверь. - Иди наверх! Давай, быстро, я запру дверь.
Она неохотно ступила в дверной проем.
- Сарио, но здесь темно.
- Два раза по четырнадцать ступенек. Считай, Ведра Иди, а то я решу, что ты кабесса бизила!
Она считала. Оступалась в потемках, но считала. Он, как и обещал, поднимался следом. Темноту оглушало его учащенное дыхание.
- Куда мы идем? Он цыкнул:
- Бассда! Услышат!
Все выше и выше. И вот позади два марша по четырнадцать ступенек, а впереди - чуланчик с косым потолком. Сарио нетерпеливо рванулся вперед и упал на живот.
- Сюда! Ложись!
Сааведра наткнулась на потолок. Осторожно провела по нему пальцами, почувствовала кирпичи. Опустилась на колени.
- Ничего не вижу...
Он поймал ее руку, дернул и прошептал скороговоркой:
- Да ложись ты, моронна! Бассда!
Сааведра легла на живот - точь-в-точь как ее поводырь. В такой тесноте лежать было ужасно неудобно, вдобавок каменный пол холодил тело сквозь тонкое полотно блузы и мешковатых штанов. Кожаные подметки летних сандалий царапнули кирпичную стену.
- Сарио, - произнесла она очень тихо, - что ты...
- Вот.
Он стиснул ее руку и потянул к бреши между полом и потолком. Шириной она почти не уступала тому чулану с занавеской.
- Ведра, подвинься поближе. Отсюда видна кречетта. Сейчас нижняя комната меньше интересовала Сааведру, чем та, в которой они находились. Странно, зачем понадобился чулан в таком труднодоступном месте, в самых недрах Палассо Грихальва?
- Для чего тут эта комната?
- Ведра, вопросы потом. А пока... - В его голосе появилось волнение. Гляди: это Чиева до'Сангва!
В полной тишине Сарагоса Серрано ждал, когда на него обратят внимание.
- Ваша светлость, вы знаете, это правда. Разве я не говорил, что это правда?
Бальтран до'Веррада словно прикипел к окну. Стекло в волнах и разводах искажало очертания безупречно чистого внутреннего двора и ухоженных парков при Палассо Веррада - резиденции герцога. В разгар лета трава была изумрудно-зелена, цветы благоухали, ветки цитрусовых деревьев сгибались под тяжестью сочных и сладких плодов - дары этого сада ежеутренне украшали стол герцога. Но его разум был далек от умиротворенности - одолевали серьезные заботы.