- Моя жена, гхийасская принцесса, в грязном платье, на три размера меньше, чем нужно, и в каком-то вшивом крестьянском плаще! Волосы всклокочены, а рядом с ней идет Кабрал, улыбаясь как идиот...
Тасия пересела на нижнюю ступеньку лестницы и зажала руки между коленями. Все это она уже слышала утром от Рафейо, и он тоже не восхищался Мечеллой, но по сравнению с этой тирадой отвращение мальчика было просто восторженным гимном.
- А я должен был стоять на ступенях Палассо с отцом, матерью и всеми советниками, смотреть на это представление и делать вид, что мне все это нравится! Когда она наконец прибыла - как маршал, во главе всего этого сброда! - мне пришлось поцеловать ее и битых полчаса еще стоять и слушать, как они орут, надсаживая глотки, прославляя ее! Сначала она убегает из дома, как, вор, а теперь вот так возвращается!
Тасия взяла с пола маленькую лампу, встала и посмотрела на Арриго снизу вверх. Серебра у него в волосах прибавилось. Неудивительно, ведь у него на плечах лежала тяжесть управления государством, а его жена в это время устраивала спектакль для себя одной.
- Я замерзла, Арриго.
Он остановился, глухо стукнув каблуками о доски пола.
- Ты что, не слушала? Ты понимаешь, что она сделала?
- Конечно. Она вернулась домой, к тебе. Он уставился на нее, пораженный.
- И это все, что ты хочешь мне сказать?
- Она вернулась к тебе, - повторила Тасия. - А ты вернулся ко мне.
Она взяла его за руку и отвела в маленькую комнатку под лестницей. Зажгла свечи над обитым тканью диваном и заперла дверь на оба замка.
***
Пенитенссиа была самым мрачным и в то же время самым шумным праздником в календаре екклезии. Этот праздник был одновременно избавлением от бед старого года и жизнерадостной встречей нового. Дата слегка смещалась каждый год, потому что третий день праздника должен был совпадать с первым днем новолуния.
Первый день, Диа Сола, был предназначен для уединенного размышления о грехах прошедшего года. Никто не выходил из дома, разве только при чрезвычайных обстоятельствах. Город лежал пустынный и тихий, только скелеты плясали в вышине над черными улицами, гремя костями на зимнем ветру.
Второй день, Диа Меморриа, был посвящен памяти предков. Приводили в порядок могилы, сверху клали скромные приношения из воды и муки. Для умиротворения тех умерших, у кого не осталось живых потомков, применяли кусочки бумаги с изображенным на них знаком Матери и Сына. Сверху клали мелкие камешки, чтобы ветер не сдул бумагу с могильного камня. Вся Мейа-Суэрта не спала до полуночи, жгли большие черные свечи, чтобы увидеть блуждающие души, которым забыли воздать в этот день причитающиеся почести.
Когда наступал день Херба эй Ферро, женщины запирались дома и плели специальные амулеты с помощью железных булавок и собранных на кладбище трав. Сложные узлы - у каждой семьи был свой узор, передававшийся из поколения в поколение, о г матери к дочери, - обозначали защиту: мертвые защищали живых в знак благодарности за то, что их помнят. Пока женщины плели свои чары, мужчины делали фигуры из дерева, соломы и железных гвоздей. Фигуры людей и животных заворачивали в черную ткань, расписанную белыми линиями скелета, и увенчивали символизирующими грехи и несчастья масками в виде черепов. В сумерках эти привидения проносили по улицам города. Во главе процессии шли Премио Санкто и Премиа Санкта, нараспев читая молитвы. Когда ночь опускалась над городом, все собирались на площади перед храмом, где готовые фигуры укреплялись на шестах, обложенных тюками сена. В полной тишине, во тьме, не нарушаемой ни факелами, ни светом луны, люди глазели на призрачные изображения Жадности, Зависти, Гнева, Болезни, Измены и других грехов и несчастий. Жуткое зрелище усугублялось тем, что благодаря специальной белой краске нарисованные скелеты светились в темноте. Почти всем детям в течение нескольких недель после праздника снились кошмары, и до середины весны они старались вести себя примерно.
С рассвета и до полудня на Диа Фуэга взрослые приходили, чтобы приколоть к фигурам кусочки бумаги. На них были вкратце изображены все беды прошедшего года - от тяжелой болезни или неудачи в делах до неудачного романа или пропажи коровы. После полудня дети забрасывали фигуры камнями и грязью. На шее у каждого ребенка был амулет, сплетенный вчера его матерью.
Когда на небе появлялась молодая луна, Премио Санкто и Премиа Санкта, стоя вместе с Великим герцогом на ступенях храма, провозглашали, что старый год закончился. Обложенные соломой фигуры поджигались. На кладбищах сжигали все кусочки бумаги, а на камешках можно было погадать, пока пылающие соломенные фигуры, сгорая, забирали с собой все несчастья старого года и очищали мир для нового. Вернувшись домой, все дарили друг другу подарки и садились пировать. А если праздник и выплескивался на улицы, это было вполне естественно - после одиночества, созерцания грехов и страшных светящихся скелетов.
Этой же ночью все гильдии собирались в своих залах, чтобы услышать, кто же получил приз за лучшую работу года. Резчики по дереву и плотники, гончары и стекольщики, дубильщики и сапожники, шорники и золотых дел мастера, каменщики, бондари, каретники и особенно иллюстраторы Грихальва - представители всех профессий с волнением ожидали, чем же закончилось соревнование в этом году. После объявления имен победителей зачитывались списки учеников, получивших звание мастера. Лучшие из них удостаивались чести сопровождать главу гильдии и победителя в Палассо Веррада, где собирались все шедевры.
Пенитенссиа была любимым праздником Коссимио. На Диа Фуэга Гизелла устраивала потрясающий прием, а сам он получал множество всевозможных подарков. И упивался очевидным превосходством Тайра-Вирте во всех ремеслах. Но на этот раз Коссимио неожиданно совершил поступок, отличавшийся дипломатичностью и вызвавший шумное одобрение. Он объявил, что лучшие изделия мастеров Мейа-Суэрты, то есть все те подарки, которые всегда преподносились лично ему, в этом году будут отданы всеми любимой донье Мечелле в знак благодарности за ее беззаветное служение Тайра-Вирте.
Донья Мечелла была пунцовая на протяжении всей церемонии подношения подарков. Дон Арриго стоял рядом с ней и улыбался, улыбался, улыбался. А если его улыбка иногда казалась вымученной... Эйха, это потому, что он волновался, не переутомится ли его жена от долгого стояния на ногах. До отъезда в Кастейю ее беременность была не слишком заметна, но сейчас она очень сильно располнела и так сияла, что все слухи о ее болезни казались лишь глупой шуткой и прекратились сами собой. И конечно, когда Арриго воспользовался первой же возможностью, чтобы увести свою жену наверх, отдыхать, это было сочтено трогательным проявлением его супружеской преданности.
Со здоровьем Мечеллы все было в порядке. Задним числом она даже стыдилась, что когда-то могла себя чувствовать больной. Прав Меквель: стоит решить, что у тебя слишком много дел, и все недуги отступают сами собой. А еще она поняла, что может принести своей стране гораздо больше пользы, чем просто родить ей наследника. Жизнь была бы прекрасна, если б Арриго не хмурился, как только они оставались одни.
На следующее утро, когда Мечелла сидела на кровати и разглядывала разложенные по всей комнате прелестные вещицы, вошел Арриго и сообщил, что свой день рождения он будет отмечать не в Палассо.
Мечелла испуганно уставилась на него.
- Но.., я думала, мы проведем этот день вместе, ты, я и Тересса...
- Я договорился об этом, когда тебя еще не было в Мейа-Суэрте, - сказал Арриго и взял в руки роскошную кружевную шаль. - Я же не знал, когда ты вернешься. Отказаться теперь было бы просто неприлично. Красивая вещь, правда? Узоры в виде солнца вытканы всего лишь тонкой золотой нитью, а смотрится прекрасно. Не то что эти яркие безвкусные штуковины, которые продают в Нипали.
Лаская шаль пальцами, он внезапно спросил:
- Что ты собираешься делать со всем этим?
- В каком смысле?
- У нас полно ваз и гобеленов... А это что, солонка? И, честное слово, у тебя достаточно драгоценностей.
Он кивнул в сторону открытой коробочки с золотыми сережками в виде крошечных ирисов с бриллиантовыми капельками росы.
- Отец, бывало, ночей не спал - все думал, с чем ему не жаль расстаться, чтобы послать на благотворительный аукцион.
- Я знаю, - тихо ответила она. - Помню с прошлого года. Не хочу критиковать твоего отца, но мне кажется, все эти люди хотели бы, чтоб мы сохранили эти предметы и пользовались ими.
- Ты намерена оставить все это?
Уголком шали он потер пуговицу своего шагаррского мундира, надетого по случаю парада в честь дня его рождения.
- Едва ли это согласуется с твоей новоприобретенной репутацией.
Мечелла задохнулась от бессмысленной обиды, но потом решила, что ей просто показалось, - не может быть, чтобы он был так жесток с ней.
- Я хочу спросить твоего отца, какова ежегодная выручка от этого аукциона, и передать такую же сумму школам. Арриго насмешливо поднял брови.
- А выдержит ли твой кошелек? Если прибавить кастейские расходы и то, что ты тратишь на одежду, то к концу месяца ты останешься без денег.
Ответ Мечеллы был чуть более резким, чем ей хотелось:
- Ты забыл про ту часть моего приданого, которую мы получим, когда я рожу Тайра-Вирте наследника.
- Твое приданое пойдет в казну до'Веррада, а не в твою, - парировал он.
- Мой отец будет щедр ко мне, когда я рожу ему внука.
- Надо бы сказать это моему отцу, чтобы он перестал вздыхать о деньгах, ушедших на восстановление этих проклятых деревень!
- Хватит на все, - резко ответила она. - Не беспокойся. И еще останется достаточно, чтобы я могла...
Она не собиралась рассказывать ему о своих планах таким образом, слова вырвались сами:
- Все это я направлю в Корассон.
- В Корассон?
- Я собираюсь купить его, Арриго.