— Да просто я устал. Устал и хочу вернуться к своему народу. Когда-нибудь ты поймешь меня, только ты захочешь не вернуться — ибо тебе будет неоткуда и некуда возвращаться, — а уйти в другой мир…
Это предсказание совсем не порадовало Нэля. Он не представлял, с чего ему может захотеться уйти в другой мир, но Безымянный, должно быть, знал, о чем говорил, с дистанции во много тысяч лет.
Глава 4
С наступлением весны Марике вдруг стало нездоровиться, а как начали таять снега, она расхворалась не на шутку. Временами ей было тяжко просто-напросто выбраться из-под теплых меховых одеял. Не помогали ни проверенные отвары, ни лечебные заклинания. Хорошо хоть, что Арьель ушел незадолго до того, как дороги раскисли и стали непроходимыми. Ему, как обычно, не сиделось на месте. Однообразная жизнь в лесной избушке была не по нему. Совсем потеряв надежду когда-нибудь увидеть Нэля, он едва дождался конца зимы и снова отправился бродить по дорогам. Марика надеялась, что возвращение к привычной жизни прогонит его тоску.
Арьель ушел, как уходил много раз, только теперь вместе с лютней унес еще и книги мага. Марика не возражала. Магические тома хоть и возбуждали ее любопытство, но и пугали не меньше, особенно черная книга. Ей не хотелось, чтобы эти книги оставались в ее доме.
Однажды ранним утром раздался стук дверь. В нем было столько отчаяния и тревоги, что Марику подбросило на постели. Она поспешно скинула с себя меховые одеяла и хрипло крикнула: "Иду!" Дверь была заперта на засов, и Марика чувствовала себя слишком больной, чтобы отодвигать его заклинанием.
И кого могло принести в такую рань? Не иначе, в деревне кто-то всерьез захворал. Только и от лекарки сейчас мало толку… Заранее приготовив слова отказа, Марика открыла дверь — и сразу забыла все, что хотела сказать. На грудь ей буквально упал гость — молодой парень, почти мальчик. Марика ахнула, подхватила его и повлекла в комнату, в тепло.
Впрочем, оказалось, что гость и сам прекрасно держится на ногах. Он освободился от объятий ведуньи и выпрямился, вскинул голову и убрал с лица растрепанные светлые волосы. Тут только Марика поняла, что это не юноша, а девушка, причем прехорошенькая и совсем молоденькая. Лет семнадцати, не больше. На ней был мужское дорожное платье, заляпанное грязью. Грязь была размазана по личику, с которого на Мирику смотрели огромные отчаянные глазищи. Розовые губки дрожали, как будто девушка готовилась вот-вот разрыдаться. Марика разглядывала ее с возрастающим изумлением. Девушка была явно не местная, не деревенская: на крестьянку она не походила ни статью, ни одеждой. И ручки у нее были маленькие и нежные, хоть и покрасневшие от холода (почему-то перчаток она не носила).
Гостья беспокойно оглядывалась, будто искала кого-то или что-то.
— Садись-ка, погрейся, — ласково сказала ей Марика. — И рассказывай, что у тебя стряслось, девонька.
— Где Ариель? — вдруг спросила девушка ломким от слез голосом. Имя музыканта она выговорила неуверенно и с ошибкой. — Мне нужно его увидеть!
Марика оторопела. Никогда еще к ней в хижину не являлись девушки, которые разыскивали бы ее непутевого названного брата. Если он кого и обижал, то уж наверное не рассказывал, где его можно отыскать, чтобы взыскать за обиды. Что же натворил этот негодник? И когда успел?
— Где он? — продолжала допытываться гостья. — Где?!
— Нету его тут, милая, — как можно мягче ответила Марика. — Уж недели две, как ушел.
Девушка так и рухнула на пол, как подкошенная, и разрыдалась в голос. Перепуганная не на шутку Марика бросилась ее успокаивать. Но ее слова, кажется, не доходили до сознания гостьи. Пришлось поспешно готовить успокоительное снадобье. А чтобы заставить девушку выпить его, пришлось несколько раз шлепнуть ее ладонями по щекам. Только тогда она посмотрела на Марику более или менее осмысленным взором и согласилась выпить несколько глотков терпкого горячего отвара.
— Вы — Марика? — спросила она вдруг. Имя ведуньи она, опять же, выговорила с запинкой и с неверным ударением.
— Да, это я. А ты кто такая будешь, милая?
Гостья хлюпнула носом и попыталась горделиво выпрямиться. Это было нелегко сделать, сидя на полу, но у нее получилось. Маленький покрасневший носик вздернулся к самому потолку.
— Меня зовут Элейна, мой отец — тан Альбрехт Аль из Тальеры.
— О! — только и сказала Марика.
Тан хорошо ей запомнился, хотя она видела его лишь однажды. Видный, красивый мужчина, властный, но рассудительный — отнюдь не самодур, как многие нобили. Марике он понравился. Про его дочь она слышала лишь однажды, от Арьеля, когда он увидел ее в магическом зеркале. Арьель тогда отговаривался: мол, об Элейне он и не думал, но Марика ему не поверила. Слишком хорошо она знала, до чего ее названный брат охоч до женского пола. И теперь она подумала, что была права: что-то произошло между Арьелем и этой девушкой, иначе она не разыскивала бы его.
— Почему вы так смотрите на меня? — прошептала Элейна.
— Прости, милая, — спохватилась Марика. — Просто ты меня удивила. Снимай-ка плащ да садись к огню. И расскажи мне все по порядку. А там, глядишь, придумаем, как твоему горю помочь.
Элейну вдруг как прорвало, будто она только и ждала момента, когда можно будет, наконец, выговориться. Но Марика поняла почти сразу, что ее повесть принимает совсем не то направление, какое она ожидала. И на Арьеля она напрасно подумала…
Когда отец уехал в столицу, Элейна совсем потеряла покой. Днем ее одолевали дурные предчувствия тревога за отца, то и дело она принималась плакать, хотя раньше такая слезливость не была ей свойственна. Она никак не могла взять себя в руки, и только пряталась по углам, чтобы братья и слуги не увидели ее слез.
Ночью начиналась другая напасть. Лекарь потчевал ее успокоительными и снотворными средствами, которые нисколько не помогали. Видения продолжались, а намерения отыскать музыканта, друга мэтра Лионеля, так и оставались только намерениями. Элейне некого было послать на поиски. В полном отчаянии она подумывала уже ехать сама, но не могла изобрести предлога, который показался бы достаточно убедительным Каю. Тот ни за что не отпустил бы ее из дома без веской причины. Он все время ходил хмурый и озабоченный, и с сестрой держался необычайно сурово. Заботы и хлопоты сделали его как будто старше. Он теперь так походил на отца, что страшно становилось.
А от отца не было вестей целый месяц. Элейна с ума сходила от тревоги и скоро сделалась совсем больна от душевных терзаний. Даже Кай, поначалу не разделявший ее опасений, начинал беспокоиться, и Эрреду передавалось волнение старших. Одно только внушало какую-то надежду: если в замок до сих пор не явились люди короля, значит, для отца еще не все кончено. Но страшных вестников ждали со дня на день. Кай, спавший с лица и почерневший, как грозовая туча, только что на стену не лез от ярости и отчаяния.
Когда он уже совсем было решился ехать к королю с тем, чтобы узнать о судьбе отца (поступок не слишком разумный и продиктованный исключительно отчаянием), из столицы вдруг прибыл гонец. Он привел письмо, которое было запечатано королевской печатью с грифоном, но надписано рукою тана Аля. Тан сообщал, что жив и здоров, но обстоятельства вынуждают его оставаться в Стеклянном дворце. Вернуться домой он не может. Он не объяснил, какие именно дела его задерживают, но сам тон письма, одновременно отечески-заботливый и сдержанный, а так же королевская печать убедили Элейну, что отец попал под арест. Король хоть и не заточил его в подземелье, но предпочел не отпускать далеко, чтобы можно было за ним приглядывать. Кай тоже это понял и нахмурился.
— Ну что ж, — сказал он, когда Элейна вернула ему письмо, — все могло быть и хуже. Отец жив и на свободе, а это главное. Когда-нибудь он вернется, не может же король держать его при себе вечно? Да и маги рано или поздно успокоятся.
Элейна согласилась с ним в том, что все могло быть намного хуже. Что до остального, сердце ее чуяло, что скорого возвращения отца ждать не стоит. И все-таки на душе немного полегчало, тревога чуть разжала сомкнутые вокруг сердца когти.
Только вот ночью стало совсем худо.
Маг начал с ней разговаривать.
Он очень переменился, и Элейна не сразу узнала мэтра Лионеля в молодом стройном нобиле. Без бородки (которая придавала ему диковатый вид) и с гладко причесанными волосами он казался моложе, и лицо его притягивало взгляд, хотя красоты в нем не прибавилось. Напротив, теперь, когда вокруг не топорщились взлохмаченные черные волосы, стало особенно заметно, что одна бровь выше другой, нос длинноват, а подбородок слишком мал. И однако, это было интересное лицо, хотя Элейну оно пугало еще сильнее, чем прежде: она видела, что это — лицо фанатика, одержимого. Одежда мага тоже изменилась, вместо храмового балахона на нем было светское платье: тонкая батистовая рубашка, черный дублет и бриджи; правда, он почему-то был бос. Видение было таким отчетливым, что Элейна могла разглядеть черные волоски в распахнутом вороте рубашки.
Мэтр Лионель впервые заговорил с ней, и она оцепенела — если только можно оцепенеть во сне. Дышать стало тяжело. Элейна хотела закричать, чтобы он оставил ее в покое, что она не хочет его слушать, но горло сжалось в болезненном спазме. Она хотела зажать ладонями уши, но руки не повиновались, повиснув плетьми вдоль тела.
Магу, очевидно, слова давались с трудом. Голос его звучал слабо и хрипло, как у тяжелобольного. Он убеждал Элейну отыскать менестреля по имени Арьель и передать ему, чтобы он уничтожил какую-то книгу. Это звучало отнюдь не как просьба, но как приказ. Маг, не отрываясь, глядел Элейне в глаза и своим взглядом удерживал ее взгляд. Ей было безумно страшно, и очень хотелось убежать, но он не отпускал.
Так продолжалось много ночей подряд. С каждым разом оцепенение понемногу отпускало Элейну, власть над телом к ней возвращалась, но это ей не помогло. Когда она хотела зажать уши, маг брал ее за руки и насильно отводил их в стороны. Его прикосновения жгли огнем. Элейна начинала кричать и плакать, но он взглядом заставлял ее умолкнуть. Он смотрел на нее без всякой жалости, и было ясно, что Элейна для него лишь инструмент, который он намерен использовать для достижения своих целей. Ему не было никакого дела до ее мучений и страхов. Но не было в нем и жестокости. Элейне чудилась в нем какая-то отчаянная исступленность, как будто он хватался за нее, как за соломинку, и потому был так настойчив, что видел в ней последнюю свою надежду.
Дошло до того, что Элейна начала опасаться за свой рассудок. Глотая поутру горькие слезы, она размышляла, что выбор у нее небогатый: или она подчинится магу, или сойдет с ума. Нужно было ехать на поиски музыканта. Но что сказать Каю? Он не верит в видения и, разумеется, решит, что сестра лишилась разума вследствие тревоги за отца. Да как ему объяснить, зачем ей нужно отыскать молодого мужчину, которого она совсем не знает? Что он о ней подумает?
Но, несмотря на душевный разброд, Элейна понимала, что нужно взять себя в руки, иначе ничего у нее не выйдет. Она попробовала взглянуть на ситуацию под другим углом, отыскать в ней что-нибудь хорошее. Мэтр Лионель велит ей отыскать музыканта? Что ж, прекрасно! Она ведь и сама хотела того же. А маг даже облегчил ей задачу, указав, с чего нужно начать.
Тут же придумалось и объяснение для Кая. Элейна пришла к нему в слезах и призналась, что очень больна, что ее мучает бессонница и снедает невыносимая душевная тревога (и это было чистой правдой). Лекарь давал ей разные снадобья, но ни одно не помогло (и это тоже было правдой). И поэтому он посоветовал ей поехать в храм Перайны в Гахар и помолиться богине, а заодно попросить помощи у тамошних храмовников, особенно искусных в лекарском деле. Гахар был назван Элейной с умыслом: направляясь туда, ей пришлось бы проехать мимо деревеньки, неподалеку от которой, по словам мага, нужно было начинать поиски Арьеля.
Роль измученной больной Элейне удалась, и у Кая не возникло никаких сомнений в ее искренности. Он не мог не уступить ее слезным мольбам, а слез было много, девушка рыдала так, что, казалось, сердце ее вот-вот разорвется. Выдержки ее хватило только, чтобы подойти к брату с гордо поднятой головой…
Увы, одну ее Кай отпустить не мог. Он выделил ей эскорт из троих рыцарей. Элейна смолчала. Она планировала избавиться от них по дороге, хотя еще не знала как это сделать. Ей и в голову не приходило, что, сбежав от рыцарей, она тем самым подпишет им смертный приговор. Кай просто велит их казнить за то, что не уберегли сестру… Уже много позже она сообразила это, ужаснулась… но делать было уж нечего.
Ускользнуть от эскорта оказалось легче, чем Элейна могла рассчитывать. Она просто ушла ночью из своей спальни в гостинице, где они остановились переночевать. Оба рыцаря, обманутые ее кротким, смиренным и, чего уж там, болезненным видом, спали в соседней комнате и ничего не слышали. В конюшне, конечно, никого не было, но Элейна сама оседлала свою лошадь — этому ее научил отец, — и ускакала.
При первой же возможности она свернула с дороги и отправилась искать деревушку, о которой говорил мэтр Лионель. Ее не очень пугало ни одинокое путешествие, ни колдунья, в доме которой оно должно было завершиться. Мага она боялась гораздо больше.
В следующие два дня Элейна чего только не натерпелась: голод, холод, раскисшие дороги, недобрые люди. В деревушке ей объяснили, как отыскать колдунью Марику. Дело шло к вечеру, Элейна устала, проголодалась и к тому же прекрасно понимала, насколько опасно ночью ехать через лес, но все-таки не осталась переночевать в деревне. Очень ей не понравились взгляды мужчин… Ей казалось, что в деревне с ней может произойти что-то очень, очень плохое, гораздо хуже того, что она может встретить в лесу.
В темноте она, конечно, заблудилась, и сама не понимала, как пережила эту ужасную ночь. Под утро она, едва держась в седле, выбралась наконец на поляну с избушкой — и не поверила своему счастью. Не иначе, ее хранили боги. В эту секунду она поверила, что все ее беды кончились, что за дверью ее встретит музыкант, который ее обязательно послушается и сделает все, о чем его попросят, а тогда черноглазый маг, наконец, перестанет ее мучить…
Но Марика сказала, что Арьель уехал две недели назад, и отчаяние с новой силой навалилось на бедную Элейну. Она поняла, что ничего, ничего не закончилось.
Элейна уже почти совсем успокоилась и только время от времени всхлипывала. Марика помогла ей снять шапочку и меховой плащ, и погладила ее по светлым кудрям. Бедная девочка! Сколько же ей пришлось испытать! Она совсем измучена. Марике так хотелось обнять ее и утешить, но Элейна, несмотря ни на что, оставалась аристократкой, и уж конечно, не позволила бы по отношению к себе такой вольности.
— Что же мне теперь делать? — прошептала она, склонив голову.
— Не знаю, милая, — ответила Марика. — Надо подумать.