- В белую рубашечку с голубыми лентами.
- Это ему очень идет. Ты хорошо его укрыла?
- Очень хорошо.
Тремя футами земли.
- Принеси его показать, когда опять пойдешь к нему.
Силы оставили Ноэми. Она поскорее вышла во двор, бросилась на шею матери, судорожно прижалась к ней, но не заплакала. Плакать было нельзя.
Ноэми, как потерянная, бродила по саду. Подошла к плакучей иве, сорвала с белой розы полураскрывшийся бутон и возвратилась к Михаю. Тереза шла за ней следом.
- Где же Доди? - нетерпеливо спросил Михай.
Ноэми опустилась на колени у его постели и с ласковой улыбкой протянула ему белую розу.
Михай взял розу, поднес ее к лицу.
- Как странно! - сказал он. - У этой розы совсем нет запаха, словно она выросла на могиле.
Ноэми поднялась с колен и вышла из комнаты.
- Где же ребенок? - теперь Михай обращался к Терезе.
- Не сердитесь на нее! Проговорила Тереза мягким, просительным тоном. - Вы тяжело болели; теперь, слава богу, страшное позади, но ведь болезнь ваша заразная и всего опаснее для других именно тогда, когда проходит. Это я запретила Ноэми приносить к вам ребенка, пока вы не выздоровеете окончательно. Тут моя вина, но я хотела как лучше.
Михай сжал руку Терезы.
- И очень хорошо сделали! Как же это я, глупец, сам не догадался! Нет, вы, право же, очень умно поступили. Надеюсь, малыша и нет здесь, в соседней комнате?
- Нет. Мы устроили ему отдельное жилье в саду.
Тереза и не солгала, бедняжка.
- Вы молодец, Тереза. Идите же к нему, а Ноэми пришлите ко мне. Я больше не стану требовать, чтобы она принесла сюда Доди. Бедная Ноэми, сколько она натерпелась!.. Но как только я встану на ноги, вы меня отведет к нему?
- Да, Михай!
Этой спасительной ложью Михай позволял себя убаюкивать до тех пор, пока не встал с одра, окончательно поборов болезнь.
Но он по-прежнему был слаб и едва мог ходить.
Ноэми помогла ему одеться. Опираясь на ее плечо, Михай вышел из комнаты; Ноэми подвела его к скамеечке перед домом, усадила и сама села рядом, держа Михая под руку и склонив голову ему на плечо.
Был теплый, летний день. Михаю казалось, словно каждый листок своим шорохом шептал ему что-то ну ухо, словно пчелы своим жужжанием хотели передать какую-то весть, словно бы даже трава под ногами шелестела неспроста; все звуки сливались в единый гул.
Но одна мысль особенно беспокоила его.
Стоило ему взглянуть в лицо Ноэми, как мучительное предчувствие охватило душу. Что за непостижимая загадка в этом лице?
Михай решил разгадать ее.
- Ноэми!
- Что, Михай?
- Милая Ноэми, посмотри на меня!
Ноэми подняла глаза.
- Где малыш Доди?
Не в силах больше сдерживать горе, она подняла свой мученический лик к небу и простирая вверх руки, трепещущим голосом проговорила:
- Он там... там!..
- Умер! - выдохнул Михай.
Ноэми упала ему на грудь и горько зарыдала.
Михай прижал ее к себе и дал выплакаться. Было бы святотатством не дать пролиться этим долго сдерживаемым слезам.
Сам он не плакал - настолько велико было потрясение.
Михай был потрясен величием души, вознесшим это несчастное, одинокое существо на столь недосягаемую высоту. Она сумела скрыть свое самое тяжкое горе - во имя человека, которого любит. Какой же безмерной должна быть эта любовь!
Выплакавшись, бедная Ноэми с улыбкой взглянула на Тимара: будто радуга проглянула после дождя.
- И ты сумела скрыть это от меня?
- Я боялась за твою жизнь.
- Ты не решалась плакать, чтобы я не заметил своих слез!
- Я ждала, когда можно будет выплакаться.
- Когда тебя не было подле меня, ты ухаживала за Доди. А я-то бранил тебя!
- Ты не сказал ни одного дурного слова, Михай.
- Когда ты передала ему мой поцелуй, ты знала, что этот поцелуй - прощальный. Когда ты сказала, что шьешь себе наряд, ты шила ему смертный саван! А когда ты улыбалась, сердце твое раздирали муки, равные мукам пресвятой богоматери! О, Ноэми, я боготворю тебя!
Но бедной Ноэми нужно было, чтобы он всего лишь любил ее.
Михай привлек ее к себе.