— Пять утра, — негромко подсказал Гавриш, отвечая на незаданный вопрос.
Взгляд темных глаз был так невозмутим и доброжелателен, что Пашу, наконец, «отпустило».
— Ну вы даете, ребята, — выдохнул он и опустился на пол, поджимая ноги, — так можно и инфаркт заработать. Не могли через дверь войти?
— Могли, конечно, — пожал плечами Гавриш, — но ведь это такая формальность…
— А это что? Тоже ваши хохмочки? — Паша кивнул на Смерть в углу и невольно улыбнулся, вспомнив недавний испуг.
— Эта? — Миша ухмыльнулся, — Красивая девушка, да? Это точно хохмочка, только не наша. Вернее наша, но не совсем.
— Мы вообще-то здесь по делу, — пояснил Гавриш, по своему обыкновения, мягко улыбаясь, — Американский луна-парк в Халибаде монтировали. А Смерть и прочие навороты у нас ребята из СНБ попросили, сказали, для удобства клиентов.
— Да, это было весело, — согласился Паша, — они тут в СНБ все — юмористы, Мише Задорнову делать нечего…
Лампочка снова замигала, и теперь уже все трое уставились на нее с беспокойством.
— Генератор барахлит, — определил Гавриш, — здесь же автономное питание. Электричество прямо из атмосферы забирает. Хитрая штучка.
Мишаня вразвалочку, до страсти напоминая медведя, прошелся по камере, похмыкивая под нос, и вдруг стремительно развернулся и залепил пауку крепкий хук правой. Зверюга спружинила, стеклянные глаза вспыхнули, мохнатые лапы зашевелились, вызывая тошноту и омерзение, потом что-то слабо щелкнуло и паук замер.
— Может, в картишки сбросимся? — Миша похлопал по карманам, потом, покосившись на Пашу сплюнул через левое плечо и добыл новую, нераспечатанную колоду прямо из воздуха.
— Как в лучших казино Лас-Вегаса, — удовлетворенно заметил он, — в «вист» умеешь? Ах да! — он хлопнул себя по лбу, — извини, поручик.
— Втроем что за игра? — с сомнением протянул Гавриш.
— А мы сейчас Петюню выдернем, четвертым будет.
— Стоит ли?
— Один фиг — понадобится, — резонно ответствовал Миша, тасуя колоду с ловкостью заправского шулера, — уходить-то надо, а кавалергарду сквозь стенку стремно…
— Эй, ребята, — Паша покрутил головой. Он уже давно с растущим беспокойством вслушивался в бессмысленный и беспечный обмен репликами, и чем больше он слушал "сладкую парочку", тем меньше ему нравилось их настроение, — может подождем с «вистом»? может, сначала сообразим, как мне выйти отсюда?
— Спокойно, поручик. Не дергайся, — неожиданно властно осадил его Миша.
Широченная улыбка вмиг подсохла и под ней обозначилось усталое и обеспокоенное лицо, — Все тебе будет, и даже с собой. Дождемся рассвета…
если дождемся. А потом подумаем, как нам жить дальше.
— Что-то случилось, — понял Паша.
Гавриш, по-обыкновению помалкивал, хотя мог сказать многое и, как вспомнил Паша, в силу слова, вообще-то, верил. Однако предпочитал молчать.
Плохо дело.
— Пока вы изволили прохлаждаться в обмороке, мир изменился, — жестко сказал Миша. Руки его, ловко тасующие колоду, на миг замерли, а когда снова пришли в движение, Паша понял, что не может оторвать от них взгляд. Тревожно звенела невидимая струна и звук этот все нарастал.
Что-то случилось… с ней?
Не отвечает, — тихо произнес Гавриш, мудря с радиотелефоном, — должно быть, отключился.
— Ну так пошли ему сигнал на пейджер.
Лампочка снова замигала, но Паше было уже наплевать на лампочку. Он встал, плохо соображая, что собирается делать. Руки непроизвольно сжались в кулаки.
— Что с ней? — потребовал он с ледяным спокойствием, которое было страшнее всякой ярости.
— Скажи ему, Гавриш, — буркнул самозваный крупье и бросил карты на пол.
Одна, крутясь в воздухе, опустилась к ногам Паши, рубашкой вверх. Он наклонился, и, чувствуя странное нежелание это делать, все-таки поднял ее. И перевернул, наперед зная, что увидит на ней.
Туз пик.
— Змей одел ей на палец "Черную Луну" — Гавриш пожал плечами, словно извиняясь то ли за чужой поступок, то ли за плохую весть, — мы все немного опоздали. Теперь Лилит — его…
"Сумеречный кабинет" в ту ночь и не думал расходиться, как в недоброй памяти тридцатых, когда работа по ночам без выходных и праздников была явлением рядовым и никого особенно не удивляла.
Двое сидели на длинном черном диване и курили «Мальборо» из пачки Эконома. Двое стояли у окна, устремив на площадь невидящие взгляды и курили «Верблюда» из пачки Зятя. Пятый стоял в углу, подперев, по обыкновению, подбородок ладонью, и курил «Родопи» из своей собственной пачки. "Аппарат мэра" играл в молчанку уже почти час. Им было о чем помолчать. В десять ожила "прямая линия". На проводе был госсекретарь суверенной и независимой Мешхары.
Ультиматум был неофициален, как и большинство подобных вещей, и предельно ясен: к вечеру завтрашнего дня головы зачинщиков «путча» должны торчать на воротах, а народ — славить всемогущего халифа Мешхары, а иначе — Халибад позавидует Содому, Гоморре и Чернобылю, как всем вместе, так и каждому в отдельности…
Три часа назад Пузо оторвав белое ухо от телефона слово в слово повторил услышанное и замер, глотая воздух ртом. И сейчас «мэрская» команда переваривала сообщение Пуза, как питон, проглотивший боксерскую перчатку.
Общими стараниями "дымовая завеса" получилась что надо. В сером плывущем тумане утонули сначала люди, потом стола, потом стены. Проветривать помещение ни у кого охоты не было.
За окнами заметно стемнело. Показались звезды.
Пузо тяжело завозился на диване. Все, как по команде, повернули голову, пытаясь в сигаретном дыму разглядеть лицо мэра.
— С Мешхарой СЕЙЧАС нам ссориться нельзя, — медленно произнес он и остановился, ожидая реакции на свои слова. Все молчали. Потом…
— Без вариантов, — кивнул Эконом.
— Простите, — Колобок пошевелился, разминая затекшие плечи, — если я вам не нужен…
И, не закончив, вышел из "сумеречного кабинета" спиной вперед.
Писк телефона не мог разбудить Глеба Мозалевского по той простой причине, что он не спал. Он стоял у окна и смотрел как одно за другим гаснут окна в доме напротив, как перемещаются по небосводу звезды. И ни о чем не думал. Сердце было переполнено а голова пуста. Ему было суждено видеть сияние неба и глубины ада, он изведал все потайные лабиринты человеческой души и мог играть на ней как на хорошо отлаженном инструменте. Но самого себя он никогда не мог понять до конца…
— Я слушаю, — механически бросил он, не собираясь слушать ни мгновения.
— Глеб…
Голос принадлежал Колобку.