Неделю спустя эпизод получил небольшое продолжение. Мы с Зигфридом вошли в столовую вместе, и он вдруг остановился как вкопанный: на столе стояла знакомая жестянка, упакованная в оберточную бумагу. Но стояла она перед тарелкой Тристана! Зигфрид медленно направился к ней и прочел адрес. Я последовал его примеру. Да, миссис Холл ничего не напутала. Надпись на наклейке гласила: "Мистеру Тристану Фарнону".
Зигфрид молча сел на свое место во главе стола. Вскоре к нам присоединился Тристан, с интересом оглядел жестянку и принялся за еду.
Никто не произнес ни слова, но в воздухе чувствовалось электрическое напряжение. Факт оставался фактом, пусть на время, но пальма первенства принадлежала Тристану.
12
31 октября 1961 года
Лечь спать накануне оказалось не так-то просто. С каждой минутой качка усиливалась, и, раздеваясь, я несколько раз оказывался на полу. Да и на койке меня все время швыряло из стороны в сторону - не ласково покачивало, как в прошлые ночи, а с силой бросало о стенку. Я улегся на живот, руки и ноги упер в перегородки и примерно через полчаса все-таки умудрился уснуть...
Примерно в два часа ночи я очнулся от неспокойной дремоты и оказался в совершенно незнакомом взбесившемся мире. Я летал то туда, то сюда, как мячик; ревел ветер, иллюминатор тонул в дождевых струях, а судно гремело и стонало. От стука и лязга можно было оглохнуть. Кастрюльки и сковородки, видимо, носились по камбузу в дикой пляске, где-то хлопала железная дверь, остальные звуки сливались в общую разноголосую какофонию.
Я включил свет и узрел невероятный хаос. Мои деньги, ключи, трубка и кисет с табаком кружили по полу, ящики то выдвигались на всю длину, то со стуком задвигались, кресло и чемодан скользили по каюте из конца в конец.
Нелепо изгибаясь, то и дело валясь на пол, я кое-как подобчал с него всю мелочь и забрался назад на койку. Но тут же понял, что не выдержу грохочущих ударов ящиков по креслу, снова встал, придвинул кресло к ящикам, заклинил чемодан между креслом и койкой, на которую затем с грехом пополам улегся снова. Теперь вокруг, вероятно, воцарилась относительная тишина, но свистопляска снаружи неистовствовала с прежней силой, и больше я уже заснуть не сумел.
Когда рассвело и я поглядел в иллюминатор, меня охватила тоска. Вокруг не было ничего, кроме серой водной пустыни, вздымающей огромные валы с синими гребнями в венце белой пены, которые под ударами ветра рассыпались тучами брызг. Я ощутил не слишком сладкое волнение, глядя, как наше суденышко взбирается на чудовищную волну и ухает вниз, взбирается и снова ухает. Балтийское море разыгралось не на шутку.
Я сразу подумал об овцах, но тут раздался стук в дверь и знакомый голос юнги:
- Завтрак, мистер Хэрриот.
Я поспешил в салон. Съем чего-нибудь и захвачу с собой в трюм Рауна.
За столом в одиночестве сидел капитан.
- Доброе утро, мистер Хэрриот, - сказал он и бросил на меня странно оценивающий взгляд, смысла которого я не уловил.
Я сел, с нетерпением ожидая, чтобы подали горячее. Скорее бы спуститься к овцам! К тому же меня помучивал голод, и я приналег на ветчину, селедку и копченую грудинку. Капитан следил за мной прищуренными глазами.
Несколько минут спустя появился юнга, зеленый, как трава на весеннем лугу. Он старательно не глядел на тарелку с грудой сосисок и жареного картофеля, залитого яйцом.
Я схватил ржаной ломоть и накинулся на еду. Когда я вонзил нож в сосиску, капитан второй раз нарушил молчание:
- Как вы себя чувствуете, мистер Хэрриот? Нормально?
- М-м-м... да, очень хорошо, благодарю вас. Только вот ночью я почти не спал.
- Но вам хочется есть?
- Да. И очень. От этой тряски у меня разыгрался аппетит.
- Очень странно! - с обычной серьезностью заметил капитан. - Мы только что выдержали девятибалльный шторм, и я не сомневался, что утром вас одолеет морская болезнь. Вы, оказывается, отличный моряк.
- Спасибо! - Я засмеялся. - Но моей заслуги тут нет никакой. Просто я так создан, что никакая болтанка на меня не действует.
- Да, да! Капитан кивнул. - И все-таки это поразительно. Вы обратили внимание на лицо Петера?
- Петера?
- Я говорю о юнге. Юнгу, который прислуживает в салоне. неизменно называют "Петер". Он чувствует себя очень скверно. Собственно говоря, в плохую погоду ему всегда скверно.
- Бедняга! А вчера ведь правда буря была сильная?
- Да, мистер Хэрриот. И еще хорошо, что ветер дул нам в корму. Не дай бог возвращаться в подобную погоду против такого ветра! Тогда нам придется много хуже.
- Неужели? Я даже не представлял себе. Разве...
В дверь просунулась голова Рауна, и я умолк на полуслове.
- Доктор, идите быстрее. С овцами... с овцами плохо.
Я проглотил последний кусок сосиски и кинулся за ним в трюм со всей быстротой, какую допускала качка.
- Поглядите, доктор! - Юный датский великан взволнованно показывал на одного из баранов ромни-марш.
Тот стоял, широко расставив подгибающиеся ноги, тяжело дыша. Из разинутого рта, пузырясь, стекала слюна. Глаза, обычно такие кроткие, были полны ужаса. Баран мучительно боролся за каждый глоток воздуха.
Я метался между загонами, от блаженной эйфории, овладевшей мной в ту минуту, когда я поднялся на борт "Ирис Клоусен", не осталось и следа. Баран не был исключением, хриплое дыхание слышалось повсюду, и я с леденящим отчаянием осознал, что отправился вовсе не в увеселительное плавание.
Стараясь не поддаваться панике, я осматривал овцу за овцой. Казалось, их всех ждет неминуемая гибель, и я сильно подозревал, что неведомые русские, ожидающие их в порту назначения, не ударят в литавры, когда сопровождающий ветеринар предъявит им гору трупов. Прекрасный финал моего первого морского путешествия!
Но, обходя загоны во второй раз, я чуть-чуть успокоился. Да, у всех животных вид был приунывший, но задыхались только самые крупные - все бараны и две-три рослые овцы, в целом около дюжины. То есть трагедией дело обернуться могло, но все-таки не полной катастрофой. Раун удерживал животных за шею, пока я мерил температуру. Сорок и две десятых градуса. . сорок и три десятых... и две... и три...
Я прислонился к деревянной перегородке, пытаясь привести свои мысли в порядок. Несомненно, стресс. Классическая картина. Да, да... А у меня в чемодане есть несколько флаконов новейшего чудо-препарата, кортизона, рекомендуемого, в частносги, именно для таких случаев.
Я бросился в каюту и вернулся в рекордное время. В кармане моего рабочего плаща побрякивали бесценные флаконы с этикеткой "предзолан". Это был один из первых стероидных препаратов, но до сих пор я применял его только при артритах и воспалениях.
Я начал набирать спасительную жидкость в шприц. Руки у меня тряслись - и не только от качки. Предзолана было так мало! А скольким еще овцам он может понадобиться? И я ограничил дозу тремя кубиками. Одна инъекция, вторая... и мной опять овладевало отчаяние. Только три барана еще держались на ногах. Остальные лежали, судорожно вытянув шеи, выпучив глаза, а их бока мучительно вздымались и опадали.
Раун поглаживал мохнатые головы и нашептывал какие-то нежные датские слова. Впервые я видел его погрустневшим и понимал, что делается у него на душе. Эти элитные красавцы... бараны... самые ценные из моих подопечных. Мне оставалось только ждать, но я был убежден, что их уже ничто не спасет. Вдруг я почувствовал, что у меня нет больше сил стоять тут и смотреть, как они... Я торопливо вскарабкался по железным трапам на верхнюю палубу, залитую водой, уходящую из-под ног. Делать мне тут было нечего, и я поднялся на мостик.
Капитан, как всегда, встретил меня очень любезно, но посерьезнел, когда я рассказал ему про баранов. Потом он улыбнулся и сказал:
- Я знаю, что они в надежных руках, мистер Хэрриот. Не унывайте, я уверен, вы их вылечите.
Разделить его оптимизма я не мог, да к тому же не сомневался, что он просто хочет меня ободрить.
Чтобы отвлечь меня от мрачных мыслей, капитан снова показал мне наше положение на карте и заговорил на морские темы.
- Мы идем в стороне от обычных путей, объяснил он и обвел рукой пустынный горизонт. - Нигде не видно ни единого судна и вряд ли до вечера нам встретится хоть одно.
Разговаривая, мы смотрели сквозь стекла рубки, как нос "Ирис Клоусен" скользит в очередную ложбину между валами, а затем взбирается на новую серо-зеленую гору. Именно с мостика можно по-настоящему оценить громадность таких волн, и подсознательно я не переставал дивиться, как наша скорлупка умудряется вновь и вновь преодолевать их.
Капитан умолк и несколько минут с непроницаемым лицом смотрел на бескрайний мореной простор за стеклами рубки.