- Так, значит, на этот раз вы ничего не получили?
Улыбка Дика расползлась до ушей.
- Я-то думал, что не получу, да только через пару дней приезжает страховщик и говорит мне, что у них там ошибка вышла, и мою машину застраховали против всех случаев, а кто виноват - неважно.
- Господи! Так вы опять получили?
- Ага. Еще полтораста фунтов. Не скажу, чтобы плохо. Дик отрезал клин уэнслидейлского сыра и лицо его посерьезнело. - Одно нас тревожит: когда страховщик деньги выплачивал, что-то он мялся. Вроде бы не очень был доволен. Вот мы и опасаемся, как бы и эта компания нам не дала от ворот поворот, как та.
- Да, конечно, ответил я. - Это было бы неприятно.
- Не то слово, - сказал Дик, печально кивнув. - Уж очень мы с Клемом в страховку верим.
21
3 ноября 1961 года
На койку я забрался в три утра и сразу провалился в сон. Но тут же - так мне, во всяком случае, показалось - снова открыл глаза, потому что судно вздыбливалось то кормой, то носом, словно взбесившаяся лошадь. Я выглянул в иллюминатор и увидел неистовую пляску волн.
Вдали, скрываясь из виду, мерцали огни Клайпеды. Помощник знал, что говорил: бушующий шторм нашего капитана не смутил.
До утра я все время получал наглядное подтверждение словам капитана, каково нам придется, если обратно мы пойдем против лобового ветра. По пути в Клайпеду качка была в основном бортовой, и, растопыривая локти и колени, я кое-как удерживался на койке, но теперь она стала килевой и оказалась в десять раз хуже. Вновь и вновь я скользил от изголовья вниз, а потом назад, и ничто не помогало. Зато я точно знал, когда наш нос задирался вверх, а когда ухал вниз и все за считанные секунды.
Снаружи ревела буря, по стеклу иллюминатора хлестали водяные струи, а мебель и мои вещи кружились в вольном хороводе. Я не стал им мешать. Наводить порядок было бы не только бесполезно, но и опасно. Кувыркаясь вместе с койкой, слушая лязг, стук, грохот, доносившиеся отовсюду, я распростился с надеждой уснуть, а когда рассвело, ничего утешительного не увидел.
Однако я понял источник одного из новых звуков, преследовавших меня всю ночь. Если прежде, при кормовом ветре, "Ирис Клоусен" плавно соскальзывала с гигантских волн, теперь она проваливалась килем в каждую зеленую пропасть и раздавался лязгающий удар, точно мы стукались о скалистое дно. Ну совсем так, как бывает, когда ныряльщик хлопается о воду животом. Ощущение было не из приятных.
Видимо, эта жуткая ночь породила у всех моих здешних доброжелателей мысль, будто я валяюсь на койке в полной прострации. Во всяком случае, в восемь часов в дверь вместо юнги поскребся Нильсен.
- Вы не вставайте, мистер Хэрриот, - сказал он сквозь дверь. Я сейчас подам вам позавтракать сюда.
- Спасибо, не надо, - ответил я. - Да входите же!
Нильсен приоткрыл дверь и выпучил глаза, увидев, что я пытаюсь бриться, упершись спиной в одну стенку, а ногой в другую.
- Вы себя хорошо чувствуете? - растерянно спросил он.
Я воспользовался мгновением неподвижности, чтобы соскрести с физиономии еще клочок мыльной пены.
- Отлично. А как насчет завтрака?
- Ну-у... есть жареная рыба, яичница, копченая колбаса.
- Вот и чудесно. Сейчас приду, только добреюсь.
Он ответил мне еще одним недоверчивым взглядом и исчез за дверью.
В салоне сидел один помощник, усердно расправляясь с разными яствами, но вдруг его вилка застыла на полпути ко рту, а брови полезли вверх - он увидел, с каким аппетитом я набросился на груду всякой всячины, которой нагрузил свою тарелку.
- Мистер Хэрриот, - произнес он торжественно, - из всех сухопутных крыс, каких я знаю, вы первый, кого не доконала такая ночь, как сегодняшняя.
Меня распирала гордость. Безусловно, для того чтобы хорошо переносить качку, особых талантов не требуется, и все-таки было лестно услышать, что такой вестибулярный аппарат и желудок найдешь не у всякого.
Интересно, что немножко не по себе мне стало только один раз - когда я кое-как выбрался на палубу подышать свежим воздухом и некоторое время смотрел на взбесившееся море. Очевидно, хаотическая пляска волн на меня подействовала, и я счел за благо вернуться к себе в каюту, где и провел почти весь день. Овец мы доставили, делать мне было нечего, а разгуливать по судну в такую погоду неопытному моряку вроде меня не рекомендовалось. Раза два я уже полетел кувырком, и опасность сломать ногу или разбить голову была вполне реальной.
Мне оставалось только лежать на спине, почитывать детективные романы и есть. Звучит не так уж плохо, но я привык к деятельной жизни и чувствовал, что в Дарроуби вернется изрядно ожиревший Хэрриот.
Несомненно, пробудь я на "Ирис Клоусен" подольше, мне грозила бы судьба уподобиться Карлу Расмуссену, толстенькому помощнику капитана, признанному чемпиону за обеденным столом. Хладнокровно разделавшись с горячими блюдами, он принимался за закуски и поглощал их в неимоверных количествах, заедая всю трапезу огромным ломтем с топленым салом.
Не хочу утверждать, что равных ему я вообще не видел среди йоркширских фермеров мне встречались люди с могучим аппетитом, да и я сам обладаю на этом поприще некоторой репутацией (Тристан имеет обыкновение величать меня "обжорой из Дарроуби"), - однако Карлу я и в подметки не годился и взирал на него со смиренным восхищением.
После ужина капитан сказал, что на обратном пути они предполагали зайти в Данциг, но планы изменились, и мы теперь идем в Штеттин - он пользовался более легкими для произношения старыми немецкими названиями, хотя теперь эти польские порты называются соответственно Гданьск и Щецин. В Щецине мы возьмем на борт восемьсот свиней и доставим их в Любек.
Капитан рассчитывал погрузить их в воскресенье и быть в Любеке в понедельник. Но все зависело от погоды, которая оставалась омерзительной. Ветер по-прежнему был встречным, и мы продвигались вперед со скоростью шесть узлов.
Я сел было писать дневник, но тут же соскользнул к двери, с трудом вернулся на место и вновь соскользнул. Видимо, предстояла еще одна бессонная ночь.
22
- "Сердце я отдал свое в беззаботные руки!" - звенел тоненький голосок Рози, пока я осторожно вел машину по изрытому колеями проселку. Теперь мои часы за рулем скрашивало пение.
Ехал я перевязать рану на спине коровы и слушал с огромным удовольствием. Мало-помалу до моего сознания дошло, что свершилось еще одно чудо: вновь со мной на вызов едет мой ребенок! Когда Джимми поступил в школу, мне очень не хватало его общества в машине, однако я и вообразить не мог, что все повторится, но уже с Рози.
Следить, как твои собственные дети впервые знакомятся с четвероногими обитателями ферм, наблюдать их растущую любовь и интерес к окружающей природе, слушать детскую болтовню, не способную надоесть, разделять веселье и смех, скрашивающие трудности и заботы каждого дня, - все это мне было даровано дважды.
Ну а что до пения, так все началось с покупки радиолы. Музыка всегда значила для меня очень много, и мой проигрыватель доставлял мне немало счастливых минут. Однако я мечтал обзавестись чем-нибудь получше, чтобы прекрасные оркестры, игра и пение моих любимых исполнителей звучали точнее и естественнее. В те времена о стереосистемах и прочих современных новинках, революционизировавших мир записанной музыки, еще никто не грезил. Пределом желаний была хорошая радиола.
После долгого мучительного изучения каталогов разных фирм, наслушавшись всяческих советов и рекомендаций, я сократил список возможных моделей до трех и, чтобы сделать окончательный выбор, попросил доставить их в Скелдейл-Хаус, прослушал на каждой начало бетховенского Скрипичного концерта, потом повторил пробы еще несколько раз, несомненно доведя представителя радиомагазина до белого каления. Зато я убедился, что должен купить "Мэрфи" и только "Мэрфи". Великолепный футляр, изящные ножки, а главное - звучание! На полной мощности - ни малейшего смазывания! Я был совершенно очарован, но в бочке меда имелась своя ложка дегтя, стоило это чудо девяносто фунтов с лишним, деньги в 1950 году колоссальные.
- Хелен, - сказал я, когда мы установили покупку в гостиной. - Надо последить, чтобы дети к ней не прикасались. Пусть ставят пластинки на старый проигрыватель, но к "Мэрфи" их допускать нельзя.
Какая наивность! На следующий же день, вернувшись, я еще в коридоре был оглушен хоровым припевом к "Призрачным всадникам" Бинга Кросби, неистовавшем на обороте "Беззаботных рук" во всю силу, на какую был способен "Мэрфи".
Я приоткрыл дверь гостиной и заглянул в щелку. "Призрачные всадники" окончились, Рози пухлыми ручонками сняла пластинку, уложила в конверт, потряхивая косичками, промаршировала к шкафчику с пластинками, поставила Бинга Кросби на место и извлекла новую пластинку. На полпути к радиоле я ее перехватил.
- А на этой что? - спросил я.
- "Пряничный человечек", - ответила она.
Я посмотрел на наклейку. Действительно! Но как она узнала? Детских пластинок у меня была уйма и многие выглядели абсолютно одинаково. Тот же цвет, та же группировка слов, а Рози в свои три года читать еще не умела.
Она опытным движением поставила пластинку на круг и запустила ее. Я прослушал "Пряничного человечка" до конца, а Рози выбрала еще одну пластинку.
Я посмотрел через ее плечо
- А это какая?