90673.fb2 И все-таки море - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 19

И все-таки море - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 19

...Сегодня он проехал тот же путь за краткие мгновенья: Суворовский, угол Греческого, новое здание рынка, угол Восстания - и все ушло назад.

Да нет же - тридцать семь лет, как ушло. Сегодня он не знал, где она живет, кто с ней рядом - и понимал, что никогда не узнает.

...........................................

Потом все рухнуло, он решил: никого у меня больше не будет, - и жил в глухой черной тоске, пока не переступил порог нового дома на проспекте Огородникова, в двух шагах от порта.

...Простился с ней он на холодной февральской площади у Московского вокзала. Он был в светло-сером пальто и пижонской шапочке пирожком, желтый шарф очень шел к пальто и шапке, и она сказала: "Ужас, какой элегантный!"

Никто до той поры не любил его так, как она. Верно и ненавязчиво, будто брата или сына. Почти десять лет она любила его материнской любовью, потому что все это время была несвободной, а он ни разу не попросил ее: "Брось мужа, приходи ко мне!"

Но до этого периода они два года были в разлуке, он плавал на Севере, она ждала и надеялась, а он вдруг решил, что надо спасать свою свободу, и послал ей телеграмму с одним словом: "Нет" - и очень гордился, какой он решительный. Но еще через два года, возвращаясь домой с юга в другой город, где жил теперь, заехал в Ленинград, позвонил ей на работу и назначил встречу в Летнем саду. Она задохнулась от радости, в пустом осеннем парке, под хмурым небом, он произнес наконец слова, которые она ждала так долго: "Хватит, милая, пошли в загс!" Она тихо, беззвучно заплакала, он решил: от радости. Но она достала паспорт, протянула ему, и он увидел другую фамилию. Не поверил, заявил: "Выбросим его!" Она замотала головой: "Нет, поздно... если бы пришел за день до свадьбы..."

Она была Татьяной Лариной, он так и сказал: "Но ты другому отдана...", и она лишь грустно улыбнулась.

И еще десять лет они изредка встречались. Странно, в их встречах было мало музыки, хотя она немного играла на пианино, и все-таки долго ему казалось, что десять их последних лет прошли под звуки популярного тогда фокстрота:

Мы так близки, что слов не нужно,

Чтоб повторять друг другу вновь,

Что наша нежность и наша дружба

Сильнее страсти, больше, чем любовь!

После той встречи у Московского вокзала он никогда уже не видел ее. Она узнала, что он женился, через его мать пожелала ему счастья - и ушла насовсем. И таким твердым было ее решение, что и он довольно быстро успокоился.

Но память возвращалась, когда он проезжал по проспекту Огородникова, мимо розового дома или мимо Смольнинского садика, где они встречались майским днем - ее маленькая дочка играла в песочке, а они сидели на скамейке поблизости, и она любила его как брата или сына; на вокзале, у вагона, который увозил его в Москву, безмятежно смеялись и подозрительно блестели ее мягкие, безмерно добрые глаза...

..........................................

Опять глаза, подумалось ему, когда трамвай поворачивал на Гапсальскую. Почему помнишь лучше всего глаза? Ведь "сначала было слово!"

Не так получается в жизни, слова обычно бывают последним приветом или последним прощанием. А помнишь - глаза любимых людей...

Не совсем точно, поправил он себя. Так случается, лишь пока молод. Самых любимых сегодня - дочь, жену, сестру - он помнит не по словам, но и не по взглядам. Они просто его часть, естественное продолжение его сущности. Вместе они единое целое, долгая и прочная нерасторжимость. И, может, самое главное, что у них даже боль общая. Как в том фантастическом рассказе: космонавт с Земли попал на планету, обитатели которой имели способность принимать на себя боль и страдания близких, в космонавта влюбилась девушка с этой планеты, а увезти ее на Землю он не мог, потому что там она скоро погибла бы, вынужденная взвалить на себя всю боль и все страдания дорогих ей людей.

Иная музыка звучит сегодня. В радиоконцерте по заявкам запели удивительную эту песенку на слова поэта, к стихам которого он, в общем-то, равнодушен:

Не мигают - слезятся от ветра

Безнадежные карие вишни...

Возвращаться - плохая примета.

Я тебя никогда не увижу...

Это очень плохая примета - возвращаться к прошлому, возвращаются перед вечной разлукой... а хочется даже и не сказать ни слова (какие тут могут быть слова?), лишь слабо кивнуть, чуть махнуть рукой...

Он много ездил и ходил по городу за эти сорок дней. И много думал, размышлял: "Удивительный город, совсем ведь юный, трехсот лет нет еще, а на каждом шагу - великая история. Из окна 22-го автобуса вчера заметил две мемориальных доски - на месте, где работал Ломоносов, и на доме No 13 по улице Гоголя: там умер П. И. Чайковский. "Как же я не замечал этого дома тогда? И на здании нашей мореходки на Косой линии - кованые вензеля по кирпичам наверху, раньше их не видел..."

Молодой он был тогда, по сторонам не глядел, о судьбах великих не задумывался. А сейчас задумался: несправедливо, что дома, здания живут гораздо дольше нас, переживают людей. Морские суда стареют быстрей - их жалко, но дома какие были, такие и есть, разве что кованые вензелечки обнаружишь вдруг...

Теплоход поставили в док, и он переселился на территорию экипажа своего бывшего училища. На этом клочке земли провел шесть самых чудесных лет жизни...

21.06.85. Едет трамвай по улице: "No 3 - Экскурсионный". Прекрасно придумано, нашли и восстановили вагон сороковых годов, с решетчатой калиточкой в пояс вышиной.

...Он сходил в баню на 18-й линии и разволновался: все вернулось немедленно, все, как сорок лет назад! Как и у трамвая No 3, в той бане колорит былого: пол с пологим провалом к центру, толстые шаткие краны, потемневшие тазики-шайки. "А вот здесь, под аркой-туннелем, мы строились перед возвращением в общагу!"

Во дворе общежития - деревья, липы и тополя. Были они тут в пятьдесят первом? Если были, то ниже и моложе. Хоккейную площадочку сохранил в памяти отлично...

В городе от всех таких воспоминаний он временами забывал эпоху и возраст. Но они властно напоминали о себе.

Когда он совершал экскурсию в юность на трамвае No 28, наблюдал "трамвайно-троллейбусную любовь"... Водительница попалась симпатичная, одетая в коричнево-бежевое, и, заметив в зеркальце его любопытные взгляды, приободрилась, заулыбалась ответно. Но потом рядом пристроился троллейбус, она туда повернулась, а водитель троллейбуса - грубый, восточного вида, с черными волосатыми руками ("Орангутанг из зоопарка!" - так подумалось). На пересечении улиц при красном светофоре она сбегала к милому, они о чем-то пошептались и поехали дальше, и теперь ее затаенная улыбка никакого отношения к нему не имела. "Опять меня мордой ткнули, - огорчился он, Старик, не из того времени". И припомнились стишки из капустника: "И девушки с улыбкой милой чегой-то часто смотрят мимо..."

1.07.85. Теплоход вышел из дока. Когда еще стоял там, он дважды ездил в док, глядел снизу, удивляясь, какой теплоход солидный, огромный, пузатый даже, но и беспомощный, словно человек на операционном столе: вырезанные листы обшивки обнажали ряды ребер-шпангоутов. А на плаву - опять скромненький, низенький, и все равно уютный, родной.

И тогда он вскоре вышел в море, но не успел пробыть среди большой воды столько времени, чтоб начались морские сны. Как бывало раньше неоднократно.

Почему-то ему снились все больше женщины. Вовсе не потому, что он за ними активно гонялся или они за ним бегали. И вот как было однажды...

Сначала возникли две - тонкие и изящные. Француженки. А потом женщина, которая двадцать пять лет назад сильно его любила. Он понимал, что сейчас такой, какой есть - полинявший и пооблезший. А она пришла - молодая и ясная, как тогда, юная и свежая. Но очень грустная, в глазах - печаль. И ничего определенного больше не было, ни одного слова. Он проснулся, закурил. Впечатление радости и грусти, встречи и разлуки. И та проклятая телеграмма вспомнилась: "Нет!" Будет над ним это всегда висеть.

Как-то в одной книге он прочитал мудреные и заковыристые философские рассуждения: "Люди слишком много гадают о будущем. Его нет. И даже если оно предопределено, мы ничего о нем не знаем и знать не можем, а значит - нет его и нечего болтать о нем. Настоящего, строго говоря, тоже нет, так как настоящее - мгновение. Как в анализе бесконечно малых: мгновенная скорость точки, мгновенное ее положение и т.п. Существует только прошлое, непрерывно уходящее от нас. Жить можно и нужно только прошлым".

В этой тираде почудилось ему и здравое зерно - в том смысле, что прошлое наше, память о нем, - единственное, чем мы можем распоряжаться с полной уверенностью, что не ошибемся, не наврем, не передернем. Кроме, конечно, случаев, когда сами стараемся забыть или перевернуть, исказить его, чтобы оправдать себя и других.

И бывает, переносишься в прошлое почти физически. Как-то на судне показывали древнюю ленту - "Поезд идет на Восток". По титрам он узнал, что картина вышла, когда ему было восемнадцать, и это его потрясло. Смотрел на экран и вспоминал, каким был тогда - не внешне, потому что себя со стороны не видишь, а каков был склад его мыслей, круг интересов, устремления, надежды. До того вошел в роль, что когда зажегся свет и моряки потянулись к выходу, он еще несколько минут не хотел подниматься с места. Казалось, если встанет, то опять попадет в настоящее и сделается таким, какой есть сегодня...

Через год по ленинградскому телевидению давали передачу о Дине Дурбин. Стало ясным, почему они тогда от нее так очумели. Только что кончилась война - холод и голод, грязь и смерть, - и вдруг этот красивый сытый мир и очаровательная молодая женщина. Возможно, и справедливо, как пытался доказать кинокритик, ведущий передачу, что она актриса не шибко какая, но зло взяло на этого уверенного в себе, снисходительного дяденьку. Несмотря на бороду, он не мог помнить, как звучало все это в сорок пятом году.

Звучали и ее песни, ее голос. Критик даже не упомянул, не знал, наверное, что Дину за голос прозвали в Америке "Голубым алмазом"...

И он записал на магнитофон песни Дины, но слушал их очень редко, так как сильно расстраивался.

*

Здесь распрощаюсь со своим полуусловным персонажем. Размышляя о былом, припомнил вдруг милую песенку о молодых годах, о чувстве ощущения бесконечности жизни: "И все как будто под рукою, и все как будто на века..."

Правильно это придумано в жизни. Если бы молодые постоянно помнили, что всему на свете приходит конец, остановилось бы все. Слава Богу, успеют еще погоревать об ушедшем, вкусить боль воспоминаний...

С Левой Морозовым, которого сбросили с крыши вагона в августе 1946 года, мы после третьего курса совершили вполне достойное плавание - почти пять месяцев пробивались Северным морским путем из Архангельска во Владивосток на небольшом паровом лесовозе "Баскунчак". Всякое бывало, дней пять простояли с караваном во льдах, дожидаясь ледокола. Тогда Лева и нашел семейное счастье: на соседнем судне работала врачом женщина, намного старше него, а он влюбился, и вскоре они стали супругами.

В феврале 1988 года я попал в Мурманск, где жил пенсионер Морозов, мы встретились, посидели в "Арктике". Лев хорошо и долго капитанил на большом балкере, потом - возил отходы с атомных судов. К моменту нашей последней встречи с женой уже расстался, пожаловался, что она его ограбила, забрав все сбережения, и теперь он собирается переезжать в город Нарву, где нашел добрую и верную женщину... Через три года Нарва оказалась за рубежом России. Я так и не успел узнать, там ли закончилась жизнь Льва Морозова. Мне он жаловался на диабет...

А недавно пришло письмо от друга, коллеги-дезертира 1951 года. Живет сейчас на оторванном клочке бывшего великого и единого государства. Зимой ездил в южный город - хоронить первую жену. Умерла она одинокой, и моему товарищу пришлось взять на себя все хлопоты и горести похорон. Тяжко, конечно, было, я его Зою хорошо знал. Но друг посетовал еще и на то, каких усилий и переживаний потребовала сама поездка туда - через две границы - с проверкой виз, таможенными досмотрами...

Уходят люди, которых знал, ценил, уважал, любил. Закон природы - да. И острое, страстное желание: надо помнить, вспоминать их как можно чаще. Банальная истина, но вечная: пока помнят людей, они продолжают жить.