Вампир кивнул. Он и сам чувствовал близость той битвы. Не знал лишь, где и когда она случится.
— Завтра я убью последнего Старейшину, — словно сам себе сказал он.
— Я знаю, — ответила девушка, поглаживая ежик его прически. — Будь осторожен.
Вампир опять кивнул. Он мог бы давно умереть, вновь став смертным ныне, но чувствовал: рано еще покидать грешную вселенную и растворяться в ее информационном поле. Необходимо сделать многое, прежде чем уходить. И многое уже сделано: двенадцать кланов полностью перешли под контроль Вампира. Остался еще один, штаб-квартира которого базируется в Соединенных Штатах, в Детройте.
Вначале он убил Максимилиана, Старейшину Оуроса, «родного» клана. Развеял вместе со многими оуросами, среди которых были и друзья, и просто хорошие знакомые. Затем его жертвой стал Фридрих, и клан Негельнос обрел нового предводителя в лице Вампира. Затем шли кланы Марос, Метальдос, Оэтас, Иринос, Саронос, Калионос, Торос, Ниватос, Кселос, Авартос… Перед глазами пронеслись скоротечные схватки с охраной резиденций и самими Старейшинами, появлялись и исчезали виды крупных городов, пейзажи разных стран, климатических поясов, многоголосая речь текла в ушах на разных языках и наречиях.
Остался последний клан, Дарос. Детройт, США. Место, где, как подсказывал внутренний голос, предстоит потрудиться, прежде чем весь легион вампиров в полном составе перейдет под единоличное влияние главного Вампира.
— Наверняка демоны попытаются укрыть Старейшину в Яугоне, — предположила девушка.
— Они не смогут это сделать. Старейшины утратили способность перемещаться в Яугон даже с сопровождением. Это погубит Карла.
Карлом звали последнего высшего вампира. Но даже он не способен одолеть нынешнего Познавшего. Карл, как и прочие высшие вампиры, и в самом не способен более волей мысли перемещаться ни в Портал, ни в Яугон — для него это смерть. Но грядущее Слияние может превратить сам Детройт в часть Яугона. И тогда взять резиденцию будет непросто.
— Возьми с собой ребят, — попросила девушка.
— Я привлеку торосов, а гарнизон пусть остается тут.
— Но они лучшие бойцы! Если что-то пойдет не так, тебе будет проще. Ведь ты сейчас… смертен.
— Ты не понимаешь, Наташа, торосов в случае чего я использую как пушечное мясо, как приманку или как живой щит. А наши ребята пригодятся для похода в…
— Царствие, — выдохнула Наташа. — Ты упорно продолжаешь грезить этим походом.
— А кому еще, кроме меня, вторгаться в Актарсис? Люди не та сила, что начнет бой с астерами. И демоны Яугона тоже — они будут заняты людьми. Значит, в Царствие войдет мой легион. И легион Винтэра.
Девушка при упоминании этого имени вздрогнула. Винтэр, генерал легиона оборотней, один раз бывал в замке, и отчего-то его глаза, его хмурое лицо и странная, будто чуть пьяная походка напомнили девушке Вампира. Винтэр и Гейзер, Оборотень и Вампир казались разными личинами одного и того же человека, они отражались друг в друге полностью, будто стояли по разные стороны плоскости зеркала.
Да, Винтэр тоже пойдет в Царствие, неся разрушения и смерть астерам. И не потому, что он существо Тьмы, а потому что Царствие предало его, использовало и выкинуло как ненужный более хлам.
— Будь осторожен, — еще раз попросила девушка.
— Буду, — пообещал Вампир.
Он поднялся. Легко поцеловал девушку в лоб. И перенесся в замок. Из сил Познавшего исчезло лишь бессмертие, магия же была по-прежнему доступна.
Вампир незаметно для Наташи хмыкнул. Длинный клык его на мгновение обнажился.
Когда бриллиантовое небо разлетится на куски, мы возьмемся за Яугон, подумал он.
Густые белые облака неслись по небу со скоростью, которой никогда не существовало в Срединном Мире. Облака практически слились в одно сплошное белое полотно, простыню, окутавшую небесный свод, но притом, если захотеть, можно разглядеть отдельные клубы этого нежного водяного пара. Словно при взгляде на небо облака замирали, давая возможность полюбоваться собой, своим бесформенным совершенством. Здесь, на этой самой стене, вдали от кого бы то ни было и чего бы то ни было, каждый мог почувствовать себя единым с таким бесконечно глубоким, бесконечно широким, бесконечным во всех смыслах океаном небосвода. Возникало непреодолимое желание раствориться в молоке облаков, навсегда погрузиться в него, впитать его в себя и быть впитанным им. Казалось, стоит поднять руку, и коснешься стремительно мчащейся пелены, войдешь в нее и помчишься в неведомые дали, обретя наконец ту свободу, о которой мечтал.
Каждая душа мечтает о свободе. Каждый разум мечтает о ней же. Вообще, жизнь удивительна: свобода — ее главная цель, но жизни свободу дает только смерть… Смерть, которую очень трудно получить. Смерть, ради которой приходится сражаться. Смерть, которая постоянно отталкивает тебя от себя, не желая впускать в свое царство, в свой молочный океан блаженства…
Логан стоял на светло-серых, почти белых плитах, облицовывающих исполинскую стену крепости Икстриллиум — оплота всего Царствия Небесного, главного города Актарсиса. Логан, Владыка Яугона, сильнейший из демонов Преисподней, попирал ногами стену могущественнейшей крепости и думал о свободе. Где-то далеко, еще до входа в равнину его малочисленный отряд погиб, храбро сражаясь с архангелами города. Но Логан оказался слишком силен для тех архангелов, и потому стоит сейчас здесь.
На вершине мира. В кружащей голову близости от смерти.
От свободы.
Он стоял в своей обычной личине, личине человека, похожего на тех, которых изображал в скульптурах Пракситель. И одежда самая обычная: серый костюм-двойка, серый плащ почти до пят, серые же туфли. Одежда соответствует времени и моде современной Земли; сущности всегда подбирали к своим личинам соответствующую тому миру одежду. Логан смотрел на мчащееся небо и не знал, как заставить себя прекратить думать о единении с ним.
Кто он? Зачем ему суждено было появиться в этой вселенной? Зачем ему тот разум и та душа, которые достались от усопшего в незапамятные времена человека? Нет, он не помнил себя живым, не помнил то время, когда был обычным смертным, ходил по простой земле и делал все то, что положено делать простому человеку. Он знал, что был мужчиной, возможно, богатым, обладающим властью, но этим ограничивались знания о жизни. Даже срок, когда он отошел в мир иной, был неизвестен.
Что же было потом? Потом было смятение. Смятение от непонятности происходящего, от ужаса утраты материального мира. Если бы вместе с телом погибла и душа, оставив лишь разум, Логан мог бы бесконечно созерцать динамичный мир людей и не думать ни о чем. Но разум отошел от тела вместе с душой, с той частичкой человека, которая способна чувствовать. Эмоциональная составляющая бесформенного призрака не давала покоя, заставляла метаться из стороны в сторону в бесполезных попытках вновь коснуться камня, травинки, услышать пение птицы, вдохнуть аромат цветка, ощутить дуновение ветра. Логан сходил с ума от утраты всего, что было для него жизнью. Он вновь хотел обладать телом, пусть телом ужа или лягушки, но лишь бы вернуться к жизни.
Ибо он не провалился в небытие, а завис между жизнью и смертью, оказался заточенным между небом и землей.
Материальная жизнь дает хотя бы иллюзию свободы. Там, где невозможно найти настоящее, лучше довольствоваться иллюзорным.
Наверное, от полного сумасшествия Логана отделяло не так уж и много времени, но что-то произошло. Что-то неописуемое на словах, но вполне понятное чувственно. Некий переход, стремительный полет в молочном океане сквозь невероятные пространства, сквозь звезды и галактики, сквозь непреодолимые доселе барьеры… В том полете Логан первый раз ощутил настоящую свободу. Он растворился в океане, потерял разум, перестал чувствовать и думать, ему больше не хотелось вновь вернуться к жизни, и он не гадал более о смерти. Он перестал существовать вообще, словно распался на кусочки, которые, в свою очередь, распались на более мелкие, и так до бесконечности.
Тогда Логан познал свободу.
Когда он вновь обнаружил себя мыслящим, пришло глубочайшее горе. Нет, кричала душа, не надо мне вновь жизни! Дайте то, что было! Дайте этот молочный океан, я жажду раствориться в нем вновь! Навсегда! Навечно!
Но океана больше не было. Вокруг цвели луга, пели птицы и шелестела листва деревьев. Логан вновь обладал телом, но притом чувствовал в себе невероятные способности. Он мог парить в небе подобно птице, мог гулять по морскому дну подобно крабу, мог понимать язык зверей и обходиться без пищи и воды. Поначалу это обрадовало, Логан возликовал, ведь посчитал, что обрел-таки свободу, пусть непохожую на молочный океан, но все же пьянящую, заставляющую все внутри беспрестанно дрожать от возбуждения и счастья.
Лишь потом он понял, что вместо свободы вновь получил заточение. И, вероятно, вечное…
Летать среди птиц и бродить по морскому дну быстро наскучило. Звери не могли стать хорошими собеседниками, они говорили лишь о своих заботах. Плоды диковинных деревьев, так приятные когда-то, казались теперь кислыми или вовсе пресными. Даже два огромных крыла на спине, которые поначалу так нравились и так забавляли Логана, осточертели до невозможного.
Логан опять думал лишь о том океане, о том моменте, когда перестало существовать какое-либо упоминание о нем самом. Смерти нет, пришла скорбная мысль. Смерть ведет лишь в это диковинное, но похожее на запертый сундук место. Даже сойти с ума не получалось в сундуке, не получалось убиться, камнем рухнув с головокружительной высоты, не получалось наполнить легкие водой или отравиться ядовитым плодом. И звери не желали нападать на Логана, даже тогда, когда он принимался нещадно их истреблять.
Взаперти.
Иногда он встречал других. Они были такими же несчастными, скитавшимися сначала в мире том, а теперь в этом. Они подружились и стали жить вместе. Скоро встретились иные люди (или астеры, как все живущие в новом мире стали себя называть), которые ничуть не сожалели об утрате того момента, когда свобода становится доступной. Они были искренне рады новому миру, веселились и беззаботно пели дни и ночи, танцевали вокруг костров и вели дружбу со зверьем. Логана умиляла такая беззаботность и веселость новых товарищей, но он не считал их умными. Они были глупы после смерти, как наверняка были глупы до ее прихода. Они предпочитали отказываться от бесед о смерти и свободе, которые иногда заводил Логан. Они говорили, что смерть — пройденный этап, и что они наконец обрели ту свободу о которой всегда мечтали.
Но они были глупцами.
Логан с теми, кого считал равным себе, долго скитался по новому миру, удивляясь, что все чаще встречаются ему умершие и чудесным образом вновь ожившие люди. Все было хорошо, все радовались второй жизни, и никто не враждовал меж собой, и Логан не начинал стычек, хотя иногда ему очень хотелось врезать в какую-нибудь особо счастливую физиономию. Но Логан не был злым или раздражительным, просто он, познав свободу, не мог думать больше ни о чем другом. С каждым днем он все больше уставал скитаться, уставал мечтать и жалеть себя. Наконец, в чудной долине, меж двух широких теплых рек Логан решил обосноваться. Путешествия, в которых ты ни капли не устаешь и не подвергаешь свою жизнь ни малейшей опасности, радовали лишь вначале. Затем наскучили и они. Логан решил, что раз он не смог отыскать свободы в этом мире, он будет пытаться найти ее в мире фантазий, погрузившись в него хоть навечно, если то потребуется.
Но надолго уйти в себя, погрузиться в медитацию не получилось. Один из друзей, оставшихся жить вместе с Логаном, как-то на закате дня прибежал весь взволнованный и долго пытался сказать, что его так взволновало. Когда наконец ему удалось высказаться, Логан вскочил, крылья за спиной будто по мановению волшебной палочки материализовались и раскрылись, понесли астера туда, где находился источник тревог друга. На далекой равнине, которой раньше Логан не встречал, среди цветущего луга лежало распростертое тело астера, изуродованное, изорванное в клочья. Вокруг тела разлилась большая лужа крови.
Логан тогда испугался впервые. Впервые после реинкарнации. Сколько лет уже прожил он, не старея, в новом мире, никто не знал, но ни разу он не видел в нем трупов, свежих ли, гниющих ли. Даже те звери, которых он когда-то истреблял, чудесным образом воскресали и продолжали напрашиваться в друзья.
Но этот астер был мертв.
Друг рассказал, что видел, как кошмарные существа, невиданные доселе ни в том мире, ни в этом, напали на астера и умертвили. Логан воспарил к самому небу, окинул взором долину, но не смог увидеть никаких кошмарных существ. Однако факт убийства заставил Логана и его друзей надолго задуматься о случившемся. Логан, наконец, отвлекся от мучительных раздумий и возглавил строительство первой в этом мире крепости, первого поселения, имя которому решено было дать Икстриллиум, что значило «Вечная свобода». Когда крепость была готова лишь наполовину, чудовища напали вновь…
Стояла теплая, как и всегда, ночь. Несметное количество звезд подмигивало с неба тем, кто решит посмотреть на них, ночные птицы нежно пели колыбельные в густых лесах, мирно дремали животные, растения, астеры. Но вот в круг света, отбрасываемый костром, вошли несколько существ, от вида которых хотелось дико кричать и сдирать кожу с лица. Существа принялись терзать спящих астеров, убивая одного за другим. Существа хотели не напиться крови или утолить голод мясом жертв, а именно убить.
Логан успел увернуться от двоих чудовищ и вступил с ними в рукопашную схватку. Было трудно, потому что чудовища имели острые зубы и длинные когти, а Логан — лишь могучие крылья. Но астеры одолели врагов и заставили их бежать. Астеры преследовали чудовищ до той самой равнины, где когда-то обнаружился первый труп.