Аркин, Великий Орел Парящий-в-Небесах, обратил свой взор к земле в те далекие времена, когда все сущее, от края до края, еще не имело имен, а люди жили в невежестве и души их наполняла тьма. Обратил Великий Орел свой взор и опечалился, видя сие, и воскликнул: «Доколе жить людям в невежестве и во тьме?» И сказал он: «Да будут отныне люди мудры и души их наполняет свет», и стали люди мудры и свет наполнил души их. И спустился Великий Орел с небес, и стал он жить среди людей, и дал имена всему сущему, от края до края, и построил дом, и разжег огонь в очаге, и выковал плуг для пашни, и построил загон для скота, и дал людям Великую Силу.
– Мои человечки, против его, – вздохнул Дингир, – я так долго ждал этого дня, все хотел посмотреть, кто окажется лучше… и вот этот день пришел, а я почему-то не рад. Все не так.
Теперь люди собирают войска, один народ, против другого. Это давний спор, еще от начала времен, даже не спор людей, спор богов. Скоро на поле встретятся бритоголовые жрецы Йокхараджа, и своевольные орлята Аркина.
Жрецы умны и могущественны, они умеют обращаться к своему богу, и Йокхарадж честно помогает им, иногда даже честнее, чем они просят. Они просят, и он проливает огненный дождь на головы врагов, они просят – и он убивает. Орлята Аркина убивают сами, никого не прося. Великие маги, земля дрожит от их поступи… Сила людей встанет против силы бога.
Дингир мерил шагами комнату, от стены до стены, не находя себе места. Фир молча наблюдал за ним, и синий газ Парящего-в-Небесах сверкал жгучим огнем, прожигая насквозь.
– Ты ведь не станешь им помогать? – спросил он. Дингир замер на месте, болезненно сморщился.
– Нет, Орел, не стану. Моя сила, против силы Йока – слишком опасная игра, если такие силы схлестнуться – может рухнуть мир. Я не стану помогать. Йок избрал правильный для себя путь, он умен, он понимал, что я не смогу вмешаться.
– Тогда Йокхарадж победит. От наших с тобой людей не останется следа. Не похоже было, что это его беспокоит. Его беспокоит другое.
– Знаешь, Орел, – Дингир поджал губы, собираясь с духом, – больше всего я боюсь, что Йок проиграет. А потом твои орлята, на радостях, примутся делить мир… и я даже не хочу думать, что будет тогда. Фир угрюмо кивнул, отвернулся.
– Я тоже этого боюсь. Я пытался научить их ответственности, честно пытался… но сила слишком кружит голову. Они не готовы, слишком рано… Дин… ты видел того мальчика?
– Яси? Да, видел однажды. Фир покачал головой.
– Значит давно не видел. Или не понял. Сходи, посмотри еще… несчастный мальчик, если б я мог… И знаешь что, – Фир отчетливо скрипнул зубами, глядя Дингиру прямо в глаза, – знаешь, убей его, пока не поздно.
– Если сможешь, – тихо добавил он. Мальчик лежал на кошме, безвольно раскинув руки.
Да, совсем еще мальчик, худой угловатый подросток, бледный, даже скорее серый, осунувшийся в край, с ввалившимися глазами, сальные волосы липнут ко лбу, капелька слюны в уголке приоткрытого рта… И это он – главная страшная сила? Это его так боится Йокхарадж? Дингир подошел, постоял рядом.
Да, похоже мальчик спит давно… ему не дают просыпаться, тщательно поят дурманящими отварами. Его боятся, и не только Йок. Свои тоже боятся. Несчастный мальчик. Интересно, долго ли он так протянет? В забытьи. Дингир опустился рядом на колени, протянул руку.
– Не трогай его, – сказал кто-то.
Едва не подпрыгнул от неожиданности, обернулся, – в дальнем углу сидел маленький сухонький старичок, сразу и не заметил…
– Не буди его.
– Ничего страшного, – усмехнулся Думузи, – мне можно.
– Не стоит, – старичок покачал головой, – ты уверен, что сможешь его удержать?
– Я? Это было даже смешно. Что тут сомневаться?
– Ты, Имази, – спокойно сказал старичок. – Ты уверен? Хотел было сказать – «уверен», и вдруг передумал. Кто знает? Вдруг стало не по себе, аж мороз по коже.
Ведь не спроста этот мальчик считается основной силой в надвигающейся войне. Он один стоит тысяч магов, этих могучих орлят. Даже Йок боится его, боится взаправду. Этот мальчик умеет творить чудеса, да такие, что и у богов волосы встают дыбом.
– Что в нем такого? – спросил Дингир, скорее самого себя.
– Он верит, что он всемогущ, – вздохнул старик, – верит на столько, что действительно может все. Он слишком рано научился творить чудеса, и он твердо знает как это делать… Но он ребенок, для него это только игра… он не понимает и не пытается сдерживать свою силу, рвущуюся наружу. Ради забавы он способен перевернуть весь мир и сжечь дотла. Однажды так почти случилось… Дингир осторожно поднялся на ноги.
Его человечки проиграют эту войну, и он не станет им помогать, просто уйдет в сторону и будет смотреть. Он даже готов встать на сторону Йокхараджа, если понадобится. Слишком страшно становится, когда люди вдруг получают такое. Может быть потом, не сейчас… Пожалуй, ты прав, Орел.
Две огненные стены сошлись у быстрой Сайтонги, схлестнулись, вскинулись пенной волной. Много дней и ночей хлестала буря, и молнии прорезали огненными сполохами небеса. Боги и люди. Люди против богов… что могут люди…
Выжженные поля на много-много миль вокруг. Земля еще долго будет помнить ту битву.
– Все мы дети Великого Орла Парящего-в-Небесах, так или иначе.
Тисовый посох звякнул крошечными бубенчиками. Тихо крякнув, старик поднялся на ноги, одернул рясу, и ковыляя подошел к маленькой масленой лампадке у стены. Щелкнул огнивом, затеплив фитилек. И желтые блики побежали по морщинистому лицу, мазнули золотом по седым волосам, огоньками вспыхнули в глубине синих глаз.
– Я-то слышал, вы тут умеете зажигать огонь одним взглядом, – разочарованно хмыкнул Ирген. Старик лишь усмехнулся.
– А я слышал, ты мастерски владеешь мечом, мой мальчик? Возьми его, да поди, нарежь хлеба к столу.
Ирген хотел было возмутиться, но вдруг понял, засмеялся, грозя пальцем святому отцу.
Ему было далеко за сорок, огромный, могучий капитан королевских гвардейцев, но рядом с седым монахом он действительно выглядел мальчишкой. Про старого Ханека ходило много легенд, говорили даже, что именно он, а не кто-то другой, был настоятелем в обители Парящего Орла еще при Гаркене Рыжем, почти двести лет тому назад. Были и такие, которые утверждали, что именно Ханек сам основал Орден в незапамятные времена, что он бессмертный, великий чародей… а может быть даже и сам Парящий Орел. Ирген с подозрением покосился… Кто его разберет. Впрочем, жизнь чародей вел весьма скромную… тихую жизнь.
– Вот-вот, – говорил между тем чародей, и старческие губы расплывались в улыбке, – зачем резать хлеб боевым мечом, когда есть обычный кухонный нож? Зачем зажигать огонь с помощью великой силы, когда есть простое огниво?
Внимательно прищурив глаза, Ирген откинулся на спинку кресла. Как бы там ни было, он пришел сюда не наставления выслушивать. Ему они ни к чему.
– Я пришел от имени короля, отец, – сказал он. Старик тяжело вздохнул.
– Я знаю, мой мальчик, – сказал он, – я знаю. Король вежливо просит нас убраться подальше от столицы со своей ересью. Куда-нибудь в глушь. Да, я все понимаю.
Он был совсем старый, этот Ханек, этот чародей, Парящий Орел, а сейчас казался еще старше – сморщенный, усталый, почти жалкий. Что он может? Даже огонь и то… Чудеса? Церковь не любит, когда чудеса творятся за ее спиной, да еще и не именем Творца, а неизвестно как, бесовской силой.
Впрочем, не больно-то много чудес они натворили в последнее время. Только людям головы морочат, отваживают от истины… Гнать их…
– Я рад, что понимаешь, – ухмыльнулся Ирген. – Мне даже поручено передать тебе денег из казны, в награду за благоразумие. А ведь знаешь, – он довольно потер руки, – у меня есть приказ на твой арест, на тот случай, если станешь сопротивляться. Ты ведь не станешь?
– Я не стану, – он покачал головой.
И синие глаза Ханека вдруг полыхнули таким огнем, что даже Иргену стало не по себе. Он вдруг отчетливо осознал – если старик захочет, если решит воспротивиться, то одним взглядом испепелит его на месте, и никто не поможет, просто не успеет. Да даже если и успеет… Ведь не зря церковь так боится Орла этого, совсем не зря. Если бы не боялась – не денег бы давали, а сразу на костер, за ересь, за то, что не чтят как должно Святого Творца. У них, видите ли, свой бог, какой-то Хранитель… Пока еще Орден Парящего слишком силен, но ничего! К счастью, они давно отказались от войны, ушли в тень.
– Людям слишком опасно сражаться с богами, – грустно сказал старик.
– Ведьма! Ведьма!
Стайка мальчишек, весело подпрыгивая на ходу, неслась мимо. Ирген изловчился, подцепил одного за шиворот, поставил перед собой.
– Что там? – строго спросил он.
Мальчишка ничуть не смутился, и без всякого страха принялся разглядывать суровое лицо незнакомого дядьки.
– Там ведьма! – радостно сообщил он, закончив осмотр, – и сейчас ее убивать будут! Ирген весело хмыкнул.
Когда я умру, – ответил Маугли, – тогда и настанет пора петь Песню Смерти. Доброй охоты, Каа. Р. Киплинг «Маугли»
Сейчас нужно пойти к Атту.
Пожалуй, с этого стоило бы начать, но это только потом легко говорить, как было нужно.
Нужно поговорить. Это глупости легко делать в одиночку, без оглядки. Оглядываться и думать лучше вместе. И сражаться лучше вместе.
Для начала Атт наверняка попытается свернуть Эмешу башку, за все его глупости. Но, пожалуй, у него ничего не получится, дело слишком серьезное, чтобы отвлекаться на такие пустяки.
Дворец у Атта большой, просторный, светлый, с высокими стрельчатыми окнами, длинными рядами витых колонн и мозаиками, мягко поблескивающими кусочками смальты. Пожалуй, немного старомодный и вычурный, но вполне отвечающий статусу владыки небес.
Секретарша в приемной критически осмотрела Эмеша с ног до головы и тяжело вздохнула.
– Знаете, – важно сказала она, – у нас вообще-то не принято ходить в таком виде. Вежливо улыбнувшись, Эмеш пожал плечами.
– Знаете, мне вполне нравится мой вид. Если хотите, я могу вытереть ноги вот об этот коврик.
Он кивнул на роскошный шелковый ковер с витиеватым золотым узором. Секретарша совершенно серьезно задумалась, окинула опытным взглядом запыленные сандалии Эмеша, потом, очевидно, оценила стоимость ковра и строго сказала:
– Нет, пожалуй не стоит.
– Вот видите, – веско заметил он. – Теперь я могу пройти?
Секретарша снова вздохнула, видно было, что посетители доставляют ей много хлопот и отрывают от важных дел.
– Сейчас я вас соединю. Если Атт пожелает, он пригласит вас к себе.
Эмеш фыркнул, еще бы он не пожелал. Но спорить было бессмысленно, только время терять.
Секретарша набрала номер, и через несколько секунд на небольшом экране у ее стола, возникло царственное лицо Атта. Эмеш подошел поближе.
– Привет, – поздоровался он, и даже помахал рукой. Атт нахмурился, что-то буркнув себе под нос.
– Мне надо поговорить с тобой. Лично, – сказал Эмеш.
– Ты был в Иларе?
– Был.
Глупо отрицать, он не за этим сюда пришел. Да и Атт не спрашивал, он все прекрасно знал.
– Поднимайся, – Атт махнул рукой и исчез.
Кабинет Атта находился на самом верху, под гигантским хрустальным куполом, искрящимся миллионами солнечных зайчиков. Атт считал, что купол этот выглядит слишком легкомысленно, но зато сразу дает понять где ты находишься. Он неоднократно порывался заменить его экраном во весь потолок, и включать на нем небо только по особым случаям, но так до сих пор этого не сделал. Наверно к лучшему. Лучше настоящее небо над головой, чем иллюзия.
Впрочем, где оно, это настоящее? То беспредельное небо, незаметно растворяющееся голубоватой дымкой во тьме вселенной? Нет его здесь, и не было никогда, не небо – твердь, скорлупа, отделяющая крошечный, несмышленый мир от невообразимой бесконечности вовне, от мрака… впрочем от мрака ли? Кто бы знал…
А звезды мерцающие в вышине – лишь дрожащие фонарики на небесной тверди, не те далекие миры, полные тайн, лишь близкие огни…
Эмеш остановился перед массивной дубовой дверью, с золоченой ручкой. В отличие от купола, дверь выглядела очень официально, реально даже, ничуть не игрушечно, вполне достойно владыки небес. Что ж, это его дворец.
Сходу пнул ногой дверь – такую дверь еще надо уметь пинать, не отбив ноги.
Атт представительно располагался в кожаном кресле, за большим, черным, полированным столом. Живое воплощение власти, ибо он и есть та небесная твердь, плоть от плоти, это он прикрывает собой крошечный мир, не давая мраку пробиться сквозь хрупкую скорлупу. Великий хранитель мира…
Нет, не так. Просто уставший, растерянный, пожилой человек. Не таким привык видеть его Эмеш.
– Ты садись, садись, чего встал, – буркнул Атт, едва шевеля блеклыми тонкими губами. Он все еще глядел в окно, туда, где среди лохматых облаков носились быстрые ласточки.
– Ну, – сказал он, – говори.
Говори… Легко сказать… Эмеш хотел начать, у него была заготовлена целая речь – все что было, и что должно было быть, он хотел объяснить. Как пришел царь, сам пришел, никто его не тянул… как ходил потом в Илар менять царя на Лару, и оказалось – жизнь есть жизнь, да, жизнь какого-то игрушечного царя действительно достойна жизни… (впрочем, все сходится!) достойна жизни игрушечного божества. Они оба не настоящие. Это была игра.
Он хотел рассказать, как надеялся помочь этому миру, и ведь он правда, почти сам верил в это – помочь! Но вместо помощи пришлось убивать рыбаков, правда не ему, он не смог, он ничего не смог сам. Глупые, никчемные слова, червяки, которых только давить… Все не так.
– Там бабочки, – просто сказал он.
– Я знаю – согласилось небо. Атт по-прежнему смотрел на ласточек в облаках.
– И что будем делать? – спросил у него.
– Сражаться.
Пожал плечами – чего ж тут непонятного. Они давно искали демонов, ждали, и вот нашли, демоны пришли к ним сами. Они собирались сражаться, и вот время пришло. Пора действовать. Пора вытащить из ножен заржавевший клинок, вскинуть над головой, под истошный боевой клич… или не клинок? что там у него? Может быть автомат как у царя? Да хоть кухонный нож! Сойдет и нож. Но лучше, конечно, достать из закромов грозовые перуны и со всей божественной силы, со всей божественной дури их! В демонов! Чтобы знали! Эх, знать бы самим…
– Как ты собираешься с ними сражаться, Мариш?
– Не с ними, – тихо сказал Атт.
Потом он долго молчал, думая о чем-то нереально далеком, том, что было не здесь и не сейчас. Облака медленно плыли в вышине, клубились, лениво перетекая из одного края небес в другой. Небеса не привыкли спешить, и со всей дури не привыкли.
– Не с ними, – собственным эхом отозвались небеса, – не с бабочками нам надо сражаться, а с собой.
– С собой? Я не понимаю…
Атт наконец повернулся к нему, окинул изучающим взглядом, словно видел в первый раз. Впрочем, может так и есть, как сейчас – в первый.
– Это уже не наш мир, Сар, – Атт говорил медленно, его слова текли словно облака, из края в край, от начала к концу, – мы разучились… а скорее и не умели никогда по-настоящему держать мир в руках. Мир не подвластен нам до конца. У нашей силы слишком ограниченные рамки. Ты же всегда знал, что это игра. Игра, у которой есть правила. Ты знал, как по этим правилам играть, и внутри этой игры ты был всемогущ. Ты был бог. Был, Сар. Загвоздка в том, что правил больше нет, люди делают, что хотят, мир меняется и мы ничего не можем с этим поделать. Мы не всемогущи, мы сами это видим. Мы уже не вполне боги. Пришла пора решать, разобраться кто мы и перестать метаться туда-сюда. Решать? Что тут решать?
– Мы все-таки боги, – ответил, почти уверенно. – Ведь это же мы создали этот мир, создали людей, создали все это. Неужели мы не сможем справиться с какими-то бабочками?
Хотел сказать еще – кто как не мы, других богов тут все равно нет, а значит придется нам, Мариш, к чему метаться?
Атт усмехнулся, и словно расслышав мысли, но не слова, устремил на Эмеша испытывающий пристальный взгляд.
– Попробуй, – сказал он, – может у тебя получится. Италь, вон, уверяет, что ты умеешь. Эмеш растерялся.
– Я? Умею что?
– Умеешь быть богом по настоящему. Атт смотрел на него в упор, внимательно прищурившись, глаза в глаза.
– Сар, ты видел человеческих магов? – вдруг спросил он.
– Кого?
– Магов. Бормочут заклинания и творят чудеса. Не слишком пока чудесные чудеса, но ведь творят. И заметь, без всякой нашей помощи.
– Глупости, – не поверил Эмеш.
Как могут люди, не обладая силой? Или силой их тоже кто-то наделил, обойдя второй запрет? Если так – он даже ничуть не удивится.
– Нет у них никакой силы, Сар. Просто люди. Я проверял.
– Но тогда как? Есть какие-то универсальные волшебные слова? Может и нам тоже попробовать?
Слова? а было бы не плохо. Эмеш сейчас готов был поверить во что угодно, в любую магию, лишь бы найти верное средство. Если нужно – он целый здоровенный том волшебных слов готов выучить, уже представлял черный такой, пыльный фолиант, в переплете из кожи девственниц. Готов даже сам этих девственниц наловить на переплет… впрочем нет, к этому он как раз не готов, книжный червь он, не способный ловить и сдирать кожу живьем. Зато готов увешаться с ног до головы лягушачьими лапками и мышиными крылышками… или чем там положено? Готов варить зелья, скакать всю ночь вокруг костра и бить в бубен. Бить в бубен он сможет! Громко! Чтоб содрогались небеса! Был бы толк.
– Не знаю, – сказал Атт, – думаю нет никаких волшебных слов, дело в чем-то другом… Сила не в мышиных крылышках.
Не в крылышках, покорно согласился Эмеш. Крылышки так, шелуха, для отвода глаз, они нужны, чтобы проще было поверить, нужны лишь для деревенских шарлатанов, надеющихся своими плясками впечатлить доверчивую толпу и натрясти полную мошну медяков. Нет, почему-то казалось – настоящий маг может без крылышек, одним взглядом. Настоящий бог… Настоящий бог тоже может, и еще как! Значит надо научиться. Не так как сейчас, не набором балаганных фокусов… им надо стать истинно всемогущими, всевидящими и всезнающими. Кто-то должен.
– Настоящему миру нужны настоящие боги, – подтвердили небеса, – кто-то из нас должен стать настоящим, иначе не справиться.
Почему-то становилось страшно. Почему-то устах небес это звучало как приговор, захотелось крикнуть – «нет! только не я».
Наверно потому, что это означало перестать быть человеком, ибо нельзя приобрести не теряя. Пробовать не хотелось. Слишком страшно.
– Может просто уйдем, а? Мариш? Может ну его? Ты же давно хотел уйти. Надежда робко скребется внутри.
– Хотел, – сказал Атт, – но разве от них уйдешь? А ты, Сар, сможешь их бросить? Зная, что погибнут, ведь мир еще не готов остаться без нас. Рухнет небо. Ты сможешь? Ты уже научился убивать этих людей?
Эмеш на секунду зажмурил глаза. Не научился, так и не смог, это слишком трудно…
Не бог он, нет, не у него выходит взирать свысока, когда сталкиваешься лицом к лицу. Не умеет одного ради тысячи. Это только на словах легко, да когда издалека. А когда своими руками – не выходит, руки трясутся. Плохие у него руки, слабые.
Нужно встать и сражаться, но не умеет он, не привык. Не воин он. Он даже не молодой щенок, которого легко натаскать, научить, приучить. Он старый пес, давно привыкший спать в хозяйском кресле и каждый раз вовремя получать полную миску хрустящих сухариков, даже не кость. Бросить?
– Знаешь, лодочник сказал, что люди выживут и без нас.
Хотелось оправдаться, снять с себя ответственность. Кто он такой, чтобы отвечать за тысячи-тысяч людей?! Люди как-нибудь сами, ну не ему же, в самом деле, спасать человечество!
Атт ответил не сразу, сначала глянул на Эмеша так, что тот все понял и без слов. К чему это? скорее удобная ложь, чтобы заглушить совесть.
– Конечно выживут, – сказал жестко, – люди, они как крысы. Выживут. Какой-нибудь Ной в своем ковчеге забьется в нору и выживет, а потом даст жизнь сотням других. Но погибнут слишком многие.
Умолк, поджав губы, пророкотал далеким раскатом, сверкнул ослепительной молнией глаз. Потом встал, достал из бара бутылку коньяка, налил себе и Эмешу, задумчиво покрутил в руках бокал, но так и поставил на стол, раздумав пить. Вздохнул.
– Сар, ты только не думай, что боюсь вернуться, – сказал тихо, и лицо владыки небес стало вдруг совсем человеческим, старым. Он пожалуй и сам понимал, что объяснять ни к чему, но хотелось поговорить, поделиться, – я прекрасно понимаю, что меня там ждет. Но я, не задумываясь, сменял бы вечность на пол года нормальной человеческой жизни. Я устал бегать от этого, я хочу вернуться.
– Пол года?!
– Да, Сар. Может быть год. Ты же знаешь сам. Может быть даже полтора… хотя вряд ли. Больше мне никто там не даст.
Он грустно улыбнулся и развел руками. Долго сидели, почти неподвижно, молча. К чему слова? Иногда молчание куда красноречивее, и невысказанные слова – правдивее сказанных в слух.
Пол года – год человеческой жизни вместо вечности. Он на самом деле готов вернуться.
У Атта там чудесный дом, хризантемы вдоль дорожки, любящая жена, и дочь – та настоящая Ларушка, белобрысая Леночка, которая, кажется, осталась там, дома… Атту есть куда возвращаться. Хоть ненадолго, но вернуться, окунуться с головой в уютное домашнее тепло.
А ему самому? Эмеша по ту сторону хрустальных небес, никто не ждет, ему нечего искать там. Ни тепла, ни дома, ни семьи. Уходя – он ушел навсегда. Он никогда не рассчитывал вернуться.
И тогда, уходя, он долго стоял на пороге, прощаясь. Вдруг спохватился, побежал, зачем-то смахнул со стола пыль, аккуратно застелил кровать, полил из желтенькой леечки цветы на окне… за шторой притаилась банка с кистями… две в краске, совсем засохли, размочить бы… эх… рука сама скользнула по стопке разномастных подрамников, столпившихся у стены… эх, давно он… давно, да и не к чему теперь. Отвернулся, вышел, поспешно щелкнул в двери ключом, потом долго ждал громыхающий лифт, но плюнул, пошел вниз пешком. Зачем-то достал газету из ящика, покрутил в руках и сунул назад.
На улице было холодно, самый конец октября, и первые мокрые снежинки безжалостно били в лицо колючими иглами, а лужи подернулись инеем у краев. Деревья стояли почти голые, озябшие, серые… красный краплак рябины ярким пятном мазнул поперек грязной слякотной сепии…
Корноухий дворовый пес равнодушно смотрел из-за угла, а люди – они как всегда спешили, все по своим делам, даже не замечая, хрустя последним ссохшимся листом. Тогда он достал из кармана ключи и вдруг размахнулся, со всей силы, забросил подальше, в осенние лужи, в грязь. Брызги… Корноухий лениво проводил взглядом и пошел посмотреть, понюхал. Эмеш вдруг испугался – принесет. Нет, не принес – дворовый пес не умеет играть. Раз бросили, значит всерьез, насовсем. Теперь он не вернется.
Теперь у него есть только этот мир, не настоящий, сказочный, чужой мир. И за него придется сражаться, с демонами. Сказка? Бред? Правда?
– Думаешь, мы справимся? – спросил, без особой надежды. Атт глянул на него, скрипнул зубами.
Он-то хочет вернуться, его дом – его ждет, но ответственность тяжелым грузом давит на плечи. Ничего, Атт сильный, он справится.
– Не знаю, – твердо сказал владыка небес, и в голосе ясно зазвенела каленая сталь, – но пока я еще что-то могу, я буду сражаться. Сначала как человек – до конца. Потом, если повезет, как бог – одним ударом.
Невысокий, лысый старик, несчастный, больной и уставший. Грозный владыка небес, мечущий грозовые перуны. Воин, твердо решивший идти до конца. И сражаться. Пока еще жив – до конца! За свой мир, за своих человечков, которые ему как дети… Эмеш смотрел на него и пытался понять, какой Атт настоящий, какой он на самом деле. Старик? Бог? Суровый воин? Такой может, не хуже Утнапи…
– Как там моя дочь? – тихо спросил воин. Эмеш вздохнул резко, зажмурил глаза.
– Ничего, жива… Что тут еще скажешь? После всего.
– Ты не думай, Сар, я бы ее не бросил, не оставил бы в Иларе. Но сначала хотел попробовать справиться с демонами сам, они ведь будут охотиться за ней. В Иларе безопасней.
Эмеш до хруста стиснул челюсти. В Иларе безопасней… Вспомнился Думузи, который… впрочем, он уже давно перестал что-либо понимать. Он хотел как лучше… Глупый заигравшийся бог, наивный, все бегает, суетится, играет в детектива, Холмса или там Пуаро, а может старушку Марпл, милую старушку, платье в горошек и теплые чулки… старушка расследует преступление – демоны, видите ли, на свободе, старушка спасает мир, размахивая старым зонтом, она конечно найдет и спасет… Вдруг стало стыдно – все не так. Лучше поговорить о чем-то другом.
– Так что будем делать, Мариш? Там бабочки.
Атт глянул на него, и все же выпил свой бокал, одним махом, поморщился, чуть мотнув головой.
– Причем тут бабочки…
Бабочки не при чем, понимал Эмеш, он и сам это видел прекрасно. Бабочки лишь часть чего-то большого, осколки ломающейся скорлупы, или частички мрака… даже без бабочек…
– Небо гудит, – сказал Атт, – я все пытаюсь его успокоить, но не выходит. Не знаю как. Такое чувство, что оно скоро треснет. И я не знаю, что будет тогда.
Мир становится реальным, он готов вылупиться, избавится от игрушечного небесного свода, о который бьются головой птицы, и еще Утнапи этот, крылатый… мир уже готов разойтись ввысь и вширь, расплеснуться морями, подняться к облакам снежными вершинами гор. Только сначала он треснет по швам, и тысячи тысяч жизней полетят в пропасть. Уцелеют ли они сами? И что будет потом? Атт потянулся к бутылке, налил и выпил еще, на этот раз не морщась.
– Ну, так как ты?
– До конца, – вздохнул Эмеш, прекрасно видя, как его голова уже бесстыдно торчит на острие кола, и жирные изумрудные мухи ползают, деловито потирая лапки. – До конца.
– Скажи, Сар, – спросил Атт, когда они сидели на открытой веранде и обсуждали предстоящую войну, – ты сам нашел ты дверь, или тебе показали?
– Какую дверь?
– Ту, в лабиринте.
Эмеш остался один.
Кажется, даже свет немного ослаб… впрочем, он не вполне был в этом уверен…
Лабиринт, больше похожий на храм, на вершине какой-то горы. Их всех привели сюда, но внутрь пускали только по одному. Если сможешь пройти его до конца и найти выход, значит сможешь все. Экзамен на бога.
Тишина. Ни один звук снаружи не в силах был пробраться сюда, сквозь толщу стен и пустоту сотен комнат. Даже звуки шагов и дребезжанье разноцветных бубенчиков его недавних провожатых стихло, как только они скрылись за дверью. Словно они просто растворились там. Может быть, они знают какой-то тайный ход, надо будет попытаться его найти – вдруг повезет.
В то, что эти существа не люди, и они могут много больше его самого, верилось пока с трудом. Люди как люди…
На прощание Эмешу дали небольшой кусочек мягкого, крошащегося мела – отмечать двери, которые он будет проходить. Какая забота. Он-то думал, они сделают все, чтобы не нельзя было найти дороги назад. А они даже не потрудились завязать глаза, когда вели сюда. Эмеш знал, что у него неплохая память, он запомнил каждый поворот. Конечно, никто не утверждает, что будет легко, но вроде и ничего невозможного. Если все пойдет хорошо, то уже сегодня вечером он будет ужинать под открытым небом, а не в этих кротовых норах.
Но только ведь не спроста их послали в этот лабиринт, Уршанаби знал что делает. Слишком ценный приз ждал в конце. Должен быть какой-то подвох, какая-то уловка. Что ж, он сам на это согласился. Итак, Эмеш остался один. Пора было начинать, а не торчать столбом.
Эта комната, в отличие от других, имела четыре двери – по одной в каждую сторону. Ну разве не глупо? Неужели они думают, что кто-то может выбрать не то направление? Ну, разве можно было забыть, через какую дверь они вошли сюда, и в какую ушла позвякивающая процессия недавних провожатых. Пока это больше всего походило на дешевый аттракцион.
Эмеш подошел к двери и старательно нарисовал на ней жирный крестик. Это, конечно, совершенно бессмысленное действие, даже если он вконец заблудится, то вряд ли попадет сюда. Но раз уж у этой игры есть правила – будем по ним играть. Подумав немного, он нарисовал вокруг крестика аккуратный кружек – это все-таки его первая дверь, можно и постараться.
Проделав все это, Эмеш торжественно открыл дверь. Там было то, что он и ожидал – другая комната, та самая, через которую они прошли, и где бесследно растворились смотрители лабиринта. Надо было поискать потайной ход, ведь это кажется не запрещалось. Нужно выйти из лабиринта, а уж как он это сделает – не обсуждалось. Эмеш огляделся.
Голые, ровные, желтовато-серые стены. Тонкая коричневая полоска орнамента идущая по всем стенам где-то на высоте пояса. Эта комната ничем не отличалась от всех остальных. Здесь было три двери – та, через которую он вошел и по одной в боковых стенах. Ему было налево.
Сложно представить, где здесь может быть потайной ход – стены ровные, покрытые чем-то вроде штукатурки. На них и трещин-то не было, не говоря уже о возможности спрятать какую-то дверь. Ровный земляной пол. Да нет здесь никакого потайного хода, просто они вошли в следующую дверь и звуки шагов стихли.
Однако для полной уверенности Эмеш все же обшарил все стены и пол, но, как и следовало ожидать, ничего не обнаружил. Он нарисовал на двери крестик и пошел дальше.
Теперь нужно повернуть налево, потом снова налево, прямо, два раза направо и снова прямо. Пока Эмеш был полностью уверен, что идет правильно. Комнаты были похожи друг на друга, как соты в улье. Конечно, он отдавал себе отчет, что однажды может ошибиться, ведь они прошли около полутора сотен комнат, и пожалуй невозможно без запинки добраться до самого конца. Что ж, будем надеяться на удачу, до сих пор она была вполне благосклонна. Думать о возможных проблемах пока не хотелось. Скоро Эмеш рисовал крестики уже без особого усердия.
Надо сказать, то комнаты были достаточно большие, где-то пятьдесят шагов от двери до двери – это ж не лень было отгрохать такую громадину.
Он открыл очередную дверь… да что собственно говорить, ничего нового он там увидеть не мог. Еще одна здоровенная серая комната с темя дверьми.
И все же он вдруг начал сомневаться в правильности выбранного наплавления. Конечно память его не должна подвести, но лабиринт был очень уж большой. И…
Вот черт! Как?! Эмеш не мог поверить то такое возможно! То, что он видел не укладывалось у него в голове. Прямо перед ним была дверь, а на ней жирный крестик обведенный кружком. Тот самый первый крестик. Но этого не может быть. Никак! Он не мог вернуться назад, он прекрасно помнил дорогу.
С минуту Эмеш стоял не в силах пошевелиться, даже дышать, кажется, перестал. Это было настолько неожиданно, что он не мог поверить в реальность происходящего.
Потом потянул руку. Да, крестик был на месте, пальцы скользнули по шершавой поверхности двери, немного размазав тонкие линии, и это наконец вернуло мне способность думать. Так, и что теперь?
Эмеш растерянно огляделся. Да, это действительно была та первая комната, здесь было четыре двери, а во всех остальных комнатах только три.
Значит где-то он ошибся, причем настолько, что сделал круг и вернулся назад. А еще возомнил, что у него все получится. Вот идиот! Э-эх, что же делать?
Эмеш открыл дверь и остановился. Сначала надо подумать где он мог свернуть не туда. Конечно не здесь, уж с первой дверью ошибиться не мог… или мог. Сейчас он был готов поверить во что угодно. Эмеш закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Но он успел побывать во стольких комнатах, что вычислить, где произошла ошибка, казалось невозможным.
Единственное, что Эмеш смог придумать на первое время, это пройти по своим крестикам еще раз, вдруг удастся что-то вспомнить.
Это было совсем не сложно, его корявые значки на дверях всегда хорошо заметны, даже с противоположного конца комнаты. По дороге он пытался сверяться со своей мысленной картой, и отметить несколько комнат, где хоть немного мог усомниться в правильности направления. Но их получилось больше, чем он ожидал, выбрать нужную было совсем не просто.
Второй круг Эмеш, кажется, пошел быстрее первого. И вот он снова стоял в комнате с четырьмя дверьми, уткнувшись носом в свой первый крестик. Надо было решать.
Интересно, что происходит с теми, кто заблудился в лабиринте? Вроде как служители выводят неудачников наружу, но как они их находят? Какие-то датчики… Впрочем они ж демоны, они и не такое могут.
Черт! Не думать об этом! Он найдет выход, чего бы это ни стоило, он всегда привык идти до конца.
Эмеш сел на пол, прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Надо было хорошенько все обдумать, пока окончательно не заблудился. По крайней мере, сейчас он знает, где находится.
Поскольку он так и не смог решить, где именно ошибся, то решил действовать по порядку. Начать с первой комнаты, из тех, в которых сомневался, и так пока наконец не найдет выход. Все казалось просто – пойти до конца каждый поворот, пройти по тому пути, который он запомнил… Но ведь где-то он допустил ошибку, и может быть не одну. Ладно, в любом случае ничего умнее пока придумать не смог.
Свои новые направления Эмеш решил отмечать кружком, чтобы не запутаться.
Первая попытка закончилась неудачей. Он пошел, как казалось, до самого конца, но выхода там не было. И решил не блуждать без толку, пока совсем не потерялся, а вернуться по свом знакам назад. Тем же закончилась вторая, третья и четвертая попытки.
На пятый раз он по пути два раза походил через комнаты с крестиками, и решил наконец, что вряд ли это направление может быть верным.
Сложно сказать точно, сколько времени он провел в беготне по комнатам, но порядком устал и окончательно уверился, что таким способом не добраться до цели.
Для начала Эмеш решил снова вернуться в первую комнату. Она почему-то представлялась чем-то очень надежным и правильным, точкой отсчета, если угодно. Это, пожалуй, было единственное место в лабиринте, в котором он был полностью уверен.
Там он снова сел на пол. Надо было немного отдохнуть и собраться с мыслями. Эмеш размышлял так долго, что едва не уснул… все-таки усталость давала о себе знать, по лабиринту изрядно набегался…
И тут ему голову пришла неожиданная мысль – надо нарисовать карту! Возможно мысль не такая уж неожиданная, но тогда она показалась настоящим озарением.
Комнаты были одинаковые, примерно квадратные. Он расчертил на полу остатками мела ровные ряды клеток. Вот здесь, Эмеш отметил эту комнату крестиком, он находится сейчас. Теперь надо было нарисовать путь, по которому предположительно надо пройти, чтобы выбраться наружу. Раньше ему казалось, то он хорошо его запомнил. Эмеш принялся за дело.
Хм… интересно, линия дважды пересекла саму себя. Что ж, вполне могло быть, то провожатые водили его кругами.
И еще… Вот черт! Так и есть! По его карте выход оказался в этой самой комнате, его линия вернулась назад. Тут где-то ошибка. Поэтому-то он и ходил кругами, просто плохо запомнил дорогу и каким-то образом вернулся в начало. Что ж, можно сказать повезло, он мог зайти куда угодно.
Та-ак… Нет, подождите, как же это так? Эмеш вдруг осознал одну существенную, но совершенно не реальную вещь – на карте он возвращался в эту комнату через ту же дверь, что и выходил, но на самом деле – возвращался через противоположную. Это совершенно не укладывалось у него в голове. Значит опять где-то ошибся. Но это как раз не сложно проверить.
Он встал и направился к двери. На этот раз Эмеш старался как можно лучше все запомнить, благо заблудиться было не возможно, на дверях по-прежнему красовались крестики. И скоро вышел в первую комнату с противоположной стороны, как и ожидал. Тогда он попытался проследить этот путь по карте еще раз, и снова оказалось, что выход там же где вход. Чудно.
Однако это все могло объяснить и оправдать его. Он все запомнил правильно, и вовсе не так глуп, как начал было думать. Просто здесь замешано колдовство. Конечно, и не стоит забывать ради чего он тут. Экзамен на бога… Но как с этим справиться? Несмотря ни на что, он всего лишь обычный человек. Игра? Но как в нее играть?
Теперь он и не сомневался, куда пропали его провожатые, когда вышли за дверь. Они просто перенеслись сразу к выходу. У Эмеша опустились руки. Вот все и кончилось.
Он чувствовал себя совершенно беспомощным, и это начинало уже раздражать по настоящему. Обман! Что за игры в самом деле! Они так не договаривались!
А они еще дали мел! Они сказали, что это ему поможет. Хорошая шутка, ничего не скажешь. Вот найти бы, не посмотрел, что демоны или кто они там. Пусть подавятся своими способностями, ему это не нужно. Он хочет домой.
Вот черт! Эмеш со всего маху саданул ногой по двери и та закачалась, едва не сорвавшись с петель.
Теперь остается только ждать, когда за ним придут… если придут. Бегать по лабиринту, как дрессированная крыса, было совершенно бессмысленно. Ждать пришлось долго.
Его разбудили шаркающие шаги. Приоткрыв один глаз, он увидел старого рогатого смотрителя, который увлеченно разглядывал его карту.
– Так значит, ты нашел выход? – усмехнулся он, поворачиваясь к Эмешу.
– Как же я мог найти выход? – прошипел Эмеш сквозь зубы, – здесь нет выхода. Это обман.
Смотритель покачал седой головой, и бубенчики на его одежде тихо звякнули.
– Здесь есть выход. Здесь столько выходов, сколько захочешь.
– Это обман! Магия! – фыркнул Эмеш, – я все понял. Из этого лабиринта можно выйти только при помощи магии.
– Вся магия у тебя вот здесь, – смотритель постучал себя указательным пальцем по лбу.
Эмеш выругался и отвернулся чтобы не сорваться. У него там не было никакой магии, уж это он точно знал.
– Ты мне не веришь? – смотритель не особенно удивлялся, – но все действительно зависит только от тебя. Выход будет за любой дверью, какой ты захочешь, и если захочешь там будет любая другая комната. Вот смотри.
Он подошел двери с крестиком и открыл ее. Конечно у него получилось, там был выход. Эмеш снова презрительно фыркнул. Еще бы, ведь у проклятого демона в голове действительно была магия, в отличие от него. Так Эмеш и сказал. Смотритель с досадой покачал головой.
– Ты ничего не понял. Лабиринт слушается меня, и тебя будет слушаться. Можешь попробовать сам, если хочешь. За дверью будет то, что ты там ожидаешь.
– Я вот очень хотел увидеть там выход. Смотритель усмехнулся.
– Ты не верил, что выход там есть. Сначала ты знал, что выход далеко, и не мог его найти, потом ты видел свои крестики, и знал, что выхода там быть не может. Все дело вот здесь, – он снова постучал себя по лбу костлявым пальцем. – Ты мог с самого начала перенестись куда угодно, хоть домой, но ты знал, что это не возможно.
Эмеш все равно не верил. Так не бывает. Он не умеет. У него не получится.
– Конечно, не получится, – пожал плечами смотритель, – но ты сам виноват. Я рассказал тебе, что нужно делать, и теперь все зависит лишь от тебя. Выходи, или оставайся тут навсегда. Он шагнул в сторону и исчез, словно и не было. Без всяких дверей.
Несколько минут Эмеш стоял тихо шипя сквозь зубы, сжимая и разжимая кулаки. Происходящее по прежнему казалось обманом, то, что ему предлагали – невозможно. Никак. Он никогда не сделает этого, он не приведение, чтобы ходить сквозь стены… Все это не правда, это не настоящее. Это игра. Вот сейчас он откроет дверь… За дверью была еще одна комната, и две двери – направо и налево. Эмеш с силой захлопнул дверь, так, что со стены посыпалась штукатурка.
А потом долго бегал по комнате кругами, ругая проклятых демонов, лабиринт и себя заодно. Но что толку. Иного выхода у него не было. Нужно либо совершить невозможное, либо сдохнуть тут. Какой он был дурак, что согласился!
В той комнате он провел много дней, метался, распахивая без конца двери, бился о стены, бессильно выл в углу. Сколько прошло времени он точно сказать не мог, вокруг ничего не менялось. Но подбородок успел покрыться колючими сантиметровыми волосами. Странно, что ни голода ни жажды он почти не испытывал.
Никто больше не приходил к нему, никто не смеялся над нелепыми попытками, никто вообще им не интересовался. И однажды Эмеш проснулся и решил что все, хватит. Либо он сделает это сейчас, либо не сделает уже никогда.
Он встал, огляделся, и подумав выбрал дверь на которой никаких крестов не было. Медленно подошел, коснулся пальцами шершавого сухого дерева. Потом глубоко вдохнул, закрыл глаза и взялся за ручку.
Оставалось только открыть. Там за дверью его уже давно ждут, там люди, солнце и свежий воздух. Они все там, а он здесь. И нужно лишь потянуть ручку на себя. Вот так, спокойно, не спеша. Там его ждут.
Ему все равно нечего терять, да и верить уже давно не во что. Все просто.
Дверь распахнулась, и легкий ветерок дунул в лицо, играючи взъерошил волосы.
– А знаешь что сделал Утнапи? – засмеялся Атт.
– Что?
– Когда провожатые ушли, он написал на противоположной двери мелом «выход», и вышел! Сразу. Он сказал – ведь ясно же, что это только игра.
Решил заглянуть домой по дороге, посмотреть как там дела, заодно побриться и переодеться.
С кухни доносилось нестройное пение на два дурных голоса, Эмеш даже испугался сначала, неожиданно как-то. Потом понял – это пастух философствует на кухне с Иникером. Демон свое дело знал твердо – стройный ряд бутылок уже выстроился под столом.
Увидев хозяина дома, Кинакулуш заметно занервничал. М-да, пора бы отправить этого пастуха домой.
– Собирайся.
– Я тут эта… – пытался оправдаться пастух.
– Ага, я понял. Домой сейчас пойдешь.
– А можно мне в Аннумгун? – неожиданно попросил он.
– Зачем?
– У меня братик там, мне бы повидать…
В Аннумгун? Да можно и в Аннумгун, какая разница куда, только братика своего пусть сам ищет, самому не когда, дел по горло. Оставит его у ворот, а дальше – пусть как знает.
– Да, да, конечно! Я сам найду, только отведи меня в Аннумгун, прошу тебя. Я знаю, братик там, мне царь сказал.
– Царь?
– Да, он сказал Илькум-стрелок, мальчик, они подобрали его год назад в степях. Столько надежды и счастья в глазах. Ладно. Хоть что-то полезное сделать…
Подумал, решил оттащить пастуха поближе к дворцу, раз царь знает его брата, то наверно стоит искать где-то поблизости.
Давно он тут не был. Давно собирался заглянуть к людям, а теперь уже, считай, ни к чему. Побродить по улицам, посмотреть как они живут, поговорить… хотел, и понял, что не сможет сейчас. Все казалось, он ходит среди мертвецов, которые пока и сами не знают, что они мертвецы, ходят, смеются, ругаются, занимаются своими делами. Но все они обречены, слишком мало шансов у них на удачу. Даже боги бессильны. Среди людей было страшно. Нет, здесь ему нечего делать. Хотел уже уйти, но решил немного прогуляться по Аннумгунской стене.
Отсюда, открывается самый лучший вид на море, отсюда можно увидеть его почти целиком, с высоты оно кажется больше, чем с берега. Море, и край земли у края небес. Кажется, ударь…
Нет, там не мрак. Море уходило в бесконечную даль. Вдруг показалось, там, за крутым гребнем волны есть неведомы края, отсюда до них рукой подать, стоит только снарядить корабли… Хрусталь небес таял за горизонтом. Это все море…
Только не изумрудно-зеленое оно сегодня, не такое, как он привык. Сегодня море посерело, вздыбилось пенными стадами барашков, и барашки эти взволнованно блеют, и смотрят в небо, ища защиты… Они так же боятся, как и он, так же не знают куда идти. Море всегда было под стать ему. Его море.
Вдруг подумалось – море действительно его. Захоти он, и море успокоится, захоти – и с горизонта поднимется гигантская волна, налетит, накроет город. И сила тут не при чем. Это просто его море. Море – это он сам. Шелест прибоя отдается в его сердце. Крики чаек…
– Эмеш?
Едва не подпрыгнул от неожиданности, оглянулся. За спиной стоял сухощавый старик, высокий, прямой и еще удивительно крепкий для своих седин… крупный породистый нос и пронзительный взгляд. Где-то он видел его, давно, слишком давно.
– Я Мелам, – сказал старик, – возможно ты помнишь меня… хотя это не важно сейчас.
– Мелам?
Эмеш нахмурился, пытаясь вспомнить. Да, кажется было что-то такое, молодой герой… неужели он еще жив? Так давно… Может Атт решил подбросить несколько лишних десятков лет… может быть… Впрочем, наверно это и правда не важно. Старик ведь пришел не за этим. Он прекрасно узнал бога. Он чего-то хочет, чего-то ждет.
– Все так плохо? – спросил Мелам.
– Да, – отчего-то ответил Эмеш, – плохо. Все даже еще хуже.
И Мелам спокойно кивнул ему, словно они оба знают о чем идет речь. Потом долго глядел на море.
– Ты боишься? – спросил он.
– Боюсь, – покорно согласился бог.
Даже в голову не приходило, что говорят они о чем-то не том, так не может быть, так не правильно.
– Море выдает тебя с головой, – усмехнулся Мелам, – море – это ты.
– Да, – снова согласился, – море это я.
– Зачем ты пришел? Эмеш пожал плечами.
– Не знаю. Я не знаю как быть. Мир ускользает из наших рук. Боюсь, осталось не долго. Там бабочки, летят, с юга… Мы должны что-то делать, но никто не знает что. Мы никогда не умели сражаться. Мне страшно… Мы должны стать богами… Я должен научиться быть богом взаправду… но я не умею. Я не понимаю как. И я боюсь потерять этот мир. Мой мир. Опускались руки.
Мелам стоял, чуть склонив голову набок, улыбаясь ему в глаза, словно зная какую-то тайну.
– Да, это твой мир, – уверенно сказал он, – ты – это весь мир. Не бойся.
Потом вдруг повернулся и тихо ушел. А Эмеш еще долго стоял, не в силах даже вздохнуть. Что хотел сказать этот человек? Зачем он приходил? Весь мир… Правда ли?
Какой-то Мелам… Был ли он? Не был ли? Словно приснился. Появился, сказал, исчез… Весь мир! Мой, как мое море. Сердце вдруг встрепенулось в груди, забилось, предчувствуя бурю. Накатила, и с ревом разбилась о берег волна.
У хижины Утнапи собралась вся деревня – мужчины, женщины, дети. Вид у них был очень решительный, суровый и можно даже сказать кровожадный. Впрочем, керуби всегда так выглядели, даже если намерения у них были самые мирные. Но сейчас в толпе чувствовалось звенящее напряжении. «Они пришли меня убивать», ехидно подумал Эмеш, подходя ближе. Не удивительно, после того, что он сделал, он бы и сам был столь же гостеприимен к чужаку, который решил поубивать ни в чем не повинных людей. Без него тут было тихо и спокойно, добрый тихий Утнапи… А теперь – это конечно он, Эмеш, во всем виноват. Давайте его убьем!
Они, конечно, ничего ему сделать не смогут, он будет защищаться. Возможно, стоило просто смотаться, чтобы не было лишних жертв, или все же попытаться как-то убедить: то, что он сделал – необходимо, правильно и иначе никак нельзя. Пожалей он этих, и погибли бы слишком многие. Эти двое принесли себя в жертву ради… В жертву? Бред какой-то. Он так не умеет.
Пожалуй, стоило бы привести Иникера сюда, вот кто мастерски вешает на уши лапшу, он бы их тут всех споил, а потом быстренько убедил в величии и непогрешимости хозяина. Жаль, не выйдет, эх…
В конце концов, можно просто пригрозить им скорой расправой и разогнать, бог он или не бог! Бог. Значит, эти люди должны его бояться. Проблема в том, что керуби не знали богов кроме Утнапи, а Утнапи… ну, он не слишком годится на роль грозного божества.
Хотя кто его знает, этого Утнапи, может он как раз грознее всех прочих, вместе взятых…
Значит поговорить. Можно еще подкрепить слова молниями и фейерверками, вот уж что-что, а это он умеет точно.
Эмеш вышел в центр образовавшегося круга, разглядывая собравшихся людей. Интересно, кто возьмет на себя инициативу, вождя-то больше нет.
Керуби перешептывались, нервно сопели, но ни нападать, ни говорить пока не стремились.
Эмеш ждал, но скоро это бессмысленное стояние в центре круга начало ему надоедать. Он еще раз окинул их испытывающим взглядом, переступил с ноги ногу.
– Что вам нужно? – поинтересовался он, когда стало очевидно, что ждать можно долго.
По толпе пробежала волна шепота, они зашевелились, но никаких действий не последовало.
– Я спросил, что вам нужно? – повторил он.
Вперед вышел невысокий, кособокий мужчина, с орлиным носом и длинными седыми волосами. Видимо, теперь он тут за старшего. Вполне неплохо, по крайней мере выглядел он разумным и сдержанным, сразу убивать не будет, сначала наверняка произнесет длинную пафосную речь. А уж потом…
– Мы не к тебе пришли, а к учителю, – с чувством собственного достоинства поведал он.
Эмеш разом почувствовал себя глупо. К учителю… и куда он лезет? Самомнение? Просто последнее время все дружно что-то хотели от него, а тут… Хорошо.
– Все нормально, Сар, – окликнул сзади Утнапи, – они просто хотят знать, что теперь делать. Как бы ему саму хотелось это знать!
– Бабочки могут появиться и здесь, надо быть осторожными, смотреть в небо, смотреть по сторонам. И при малейшей опасности прятаться по домам, затыкая все щели.
Эмеш приготовился выдать подробную инструкцию, но керуби, похоже, пришли не за этим.
– А нашего учителя тоже надо убить? – вдруг спросил переговорщик.
– Что? – Эмеш растерялся, испугался, не желая верить собственным подозрениям. – Убить? Почему?
– Потому, что я тоже брал ее в руки, – ровно произнес Утнапи, – прости, Сар, я не знал, что этого делать нельзя.
Он стоял так спокойно, даже чуть-чуть улыбаясь, чуть-чуть виновато, словно ничего особенного не происходило, словно это не его вечность готова была вот-вот переступить край небытия. И только сверкающие глаза живо выдавали истинные чувства.
Утнапи! Ох, черт побери, как страшно стало! Земля разом ушла из-под ног. Он стоял и не мог поверить. Холод комком свернулся в животе, тянул, заставлял дрожать. Как же так!
– Нет, Ут, пожалуйста, я так не могу, – Эмеш не был уверен, что сказал это вслух. Утнапи пожал плечами, все еще улыбаясь.
– Если другого выхода нет… Мир рушился.
Так стремительно, так беспощадно, проваливался в пустоту откуда возврата нет. Этого не может быть, этого просто не может быть! Должен быть выход! Эмеш готов был кричать, рвать на себе волосы, метаться как раненый зверь, но вместо этого только стоял, даже не шелохнувшись, беззвучно шевеля губами. Должен быть выход. Так нельзя! Нельзя здесь умирать взаправду!
Вечность ухмыльнулась, вильнула лисьим хвостом и скрылась в кустах. Ушла их вечность. Совсем. Игра подходит к концу?
– Может тебе показалось, Ут, – спросил, почти жалобно. Надежды, конечно никакой, но Утнапи это похоже развеселило.
– Брось, Сар, я еще не совсем выжил из ума.
– А Лару? Может она вылечит?
– Нет, – покачал головой, – она пробовала.
– А может… а…
Не может. Эмеш старался найти еще хоть что-то, но не находил. Он больше не понимал как быть, все больше и больше проваливался в пустоту.
Что-то подсказывало, что не получится даже как Златокудрую вывести назад из Илара, не обменять. Теперь будет навсегда, по настоящему.
Дыхание сбивалось и сердце вдруг, совсем по-человечески, закололо в груди. Вдруг осознал со всей ясностью, что он уже не молодой человек, и все эти игры-зарницы не для него, что… домой бы сейчас, чайку, тапочки… ну куда он полез, старый болван, в какие боги! Домой бы, гори оно все огнем! И кисточки те, забытые, наконец в разбавителе размочить, вспомнить… забыть…
Или ладно, пусть не домой, домой все равно сейчас не выйдет. Хоть валерьянки бы для успокоения нервов… Только он бог, а валерьянка богам не положена.
Сердце… Ну какие ему войны и спасения человечества? что он в самом деле, как ребенок… Аж в глазах темно.
– Пойдем, Сар, нам надо поговорить.
Эмеш вздрогнул, судорожно вздохнул, и послушно поплелся за следом, едва волоча ноги. В тот маленький аккуратный домик, по выложенной гладкими речными голышками дорожке… и любопытные ирисы осторожно выглядывали из-за угла. Шаркает ногами, смотрит на них. Вот они все также и будут стоять, покачиваться, даже когда… Нет…
Зашел, плюхнулся на циновку, не глядя, едва не разбил кувшин с маслом, расплескал, тихо выругался, пытаясь оттереть с одежды жирное пятно. Все как во сне. Это не правда. Не может быть правдой.
– Ты уже знаешь? – Ларушка сидела рядом, бледная, испуганная. Он, кажется, кивнул.
– Что вы будете делать? – спросил Утнапи. Эмеш потерянно, непонимающе смотрел на него. Что он хочет? Что делать?
– Сар?
– Ут, я не знаю, – забормотал, едва шевеля языком, – но ведь так же нельзя, может есть какой-то выход…
– Нет, – прервал он, серый лед сверкнул в глазах, – я не об этом. Что вы с Аттом решили?
Эмеш закрыл глаза, глубоко вздохнул. Нужно собраться. Так нельзя. Что решили?
– Сражаться. Да, кажется так.
– Вы знаете как?
Хотел было кивнуть, но передумал. А знает ли он? Ни черта он не знает! Что у них получится? Да, надо было хоть что-то делать, и они с Аттом решили собрать всех (вот сейчас Атт наверно и собирает), а потом пойти в пустыню, найти источник этой проклятой заразы, этих бабочек и перебить всех разом. Таков был план. Другого не было. Возможно, некоторые из наших погибнут, – сказал тогда Атт. Возможно, многие не согласятся, – сказал еще.
– Атт хочет собрать всех и пойти в пустыню. Утнапи язвительно скривился.
– Думаешь, получится?
– Не знаю, но надо же что-то делать, – растерянно развел руками.
– Надо, – кивнул уверенно. – А если не выйдет?
Ну почему все чего-то хотят от него?! Почему от него? Ну сколько можно.
Утнапи был готов спрашивать еще, план ему не нравился и доверия не внушал, он хотел разобраться и обсудить, но вот тут Эмеш не выдержал, усталость и раздражение плеснули наружу.
– Да откуда я знаю! – заорал он, вскочив с места. – Откуда я знаю, что делать! Да идите вы все! Скоро мы все сдохнем, зачем дергаться вообще!
– Не надо, Сар, – Лару схватила его за руку, в глазах метался ужас, – не надо так, успокойся. Сядь. Ее губы дрожали.
– Это все из-за меня, – казалось, она готова вот-вот разрыдаться, – это из-за меня. Я не хотела…
– А ну, оба заткнулись! – неожиданно рявкнул Утнапи.
Подействовало. Эмеш с шумом выдохнул, едва ли не рухнул на пол. Стало вдруг ужасно стыдно. И вместе с тем стало легче. Лару тихо всхлипнула.
– Сейчас не важно, кто виноват, – теперь Утнапи говорил тихо, но очень твердо, – сейчас это уже ничего не изменит. Нужно решить, что делать дальше. Она слабо кивнула, утирая нос.
– Сар, возьми ее и уведи куда-нибудь, подальше, здесь слишком опасно… и для нее и для нас. Да и тебе нечего тут сидеть. Так что идите, вон, к Атту.
Может оно и правильно, зачем тут, у самой границы пустыни, когда бабочки летят… Только где сейчас безопасно? И для нее и для нас. Да, для них тоже – если демоны тянутся к Лару, то оставаться с ней рядом опасно, лучше увести ее подальше, может тогда бабочки больше не станут приставать к керуби. Может быть. Недолго. Хотя вряд ли. Скоро бабочки захлестнут весь мир.
– А ты?
– Я останусь.
Хотел было возразить, но что тут возразишь? Правильно, ему нельзя, его лучше оставить тут, а еще лучше убить прямо сейчас и сжечь тело. Как тех людей. Эмеш судорожно сглотнул. Но разве можно? Ут! Разве могут демоны игрушечного мира всерьез повредить настоящему, не игрушечному человеку? Вот он, Утнапи, сидит напротив, невеселая улыбка затерялась в уголках губ, в глазах тлеют серые угли… Сколько ему еще осталось? Нет, до сих пор не верится, что все всерьез.
– Ут…
– Надо попробовать увести отсюда людей, подальше, – он слабо морщится, словно слова горчат на языке.
Ему не хочется говорить о себе – слишком страшно, хочется заняться каким-то делом, не думать… правильно наверно… но как же так…
– Куда увести?
– На север, лучше туда, где нет обычных людей… сам понимаешь, с людьми мои рыбаки вряд ли поладят.
С людьми вряд ли, мало что ли людям демонов и мангаров, а тут еще эти керуби, которые страшны как орки, звери – не люди на вид. И их слишком мало, чтобы защищаться, еще перебьют рыбаков с перепугу.
Решили увести их в долину Ир, надежно укрытую между двумя горными хребтами – Унгаля и Унхареша. Через горы бабочки вряд ли полетят, остается путь либо с юга, где хребты сходятся узким ущельем, но этот вход надежно стережет крепость Нимсун и демоны дня и ночи, крылатые илиль и савалар, уж они-то не пропустят. Еще в долину можно попасть с севера, со стороны озера Нух, но это слишком долгий путь. Да, пожалуй туда. Хорошее спокойное место, бывший Эдем. Керуби все так же топтались на улице.
– Я попробую уговорить, – сказал Утнапи, хорошо понимая, как оно будет.
Керуби сопротивлялись, упирались всем, чем можно, не желая оставлять свой дом. Они не понимали зачем, не хотели понимать, цеплялись за то единственное, что у них было. Ут уговаривал, долго, честно живописал все ужасы и взывал к благоразумию, и казалось уже – его красноречие победило.
– А ты пойдешь с нами, учитель?
– Нет, я остаюсь. Мне с вами нельзя.
– Тогда и мы не пойдем. На этом все. Дальше, сколько не бились, продвинуться не смогли.
– Если вы останетесь, то все погибните! – пытался настаивать Эмеш.
– Мы спрячемся, демоны не смогут до нас добраться.
Да разве спрячешься в этих хижинах? Что за глупость? Силой, что ли, их тащить? Как? Хватать каждого за шкирку?
Живо представилась картина, как маленькую деревушку, что в дельте Могуна, накрывает гигантская черная туча, как бабочки – их тьмы и тьмы, летят, кружатся, а керуби в панике пытаются укрыться в своих домах. Но только бабочки все равно лезут во все щели, от них не укрыться. Эмеш бегал, ругался, пытался сделать хоть что-то. Тут Лару испуганно схватила за руку.
– Что такое, Ру?
– Не знаю. Я что-то чувствую.
Вот оно. Подумалось сначала – бабочки летят, та самая туча. Оказалось нет, не совсем.
Два человека приближались со стороны реки. Они шли странной, прыгающей походкой, даже издалека хорошо видны дерганные, нечеловечески-резкие движения, словно марионетки.
– Мне страшно, – пальцы Златокудрой больно впились в руку.
– Что там? – поинтересовались рядом. Двое приближались.
– Это Субах и Нази, – крикнул кто-то, впрочем, без особой уверенности. Что-то было не так. Пропавшие? Нашлись, вернулись?
Керуби расступались перед ними, опасливо пятились, давая дорогу, и двое шли прямо к богам… даже нет, к Златокудрой они шли, тянулись к ней, выбросив вперед руки. Ближе и ближе. Грязно-серые лица жутковато расплываются мутными разводами, пустые глаза смотрят прямо перед собой, не живые, не люди больше – демоны… куклы. Ближе.
Замерли на мгновение, словно принюхались, по коже прошла неприятная рябь.
– Сар! – Ларушка взвизгнула, прячась за Эмешову спину.
Демоны пришли за ней. Да, в Иларе безопаснее, там никто не нападал, не преследовал, не пытался сожрать живьем… и пока она была там – все было спокойно, никаких демонов, а тут словно почуяли, слетелись. Неужели и правда она? Но как она могла?! Или просто почуяли жизнь, и как гиены сбежались? Демоны идут. Ближе…
– Сар! Ну, сделай же что-нибудь! – кричит Лару, цепляется, в панике тащит прочь.
– Огнем надо, – это Утнапи, но он тихо, почти шепотом, и стоит спокойно, не шелохнувшись.
Огнем! Да! Руки сами вскинулись, и со всей дури, со всей силы какая была, швырнули вперед, исторгая жаркое пламя, шипящие струи огня… Хотелось их разом, наверняка! Быстро! Шарахнуть и убить, стереть с лица земли…
Один лишь миг, и только дым, гарь, и пепел кружится клочьями… гадко пахнет горелым мясом.
Он лежит на земле – это его самого, словно взрывной волной, так отбросило назад.
Эмеш закашлял, тряхнул головой, пытаясь хоть как-то проморгаться, глаза слезились от едкого дыма, обожженные руки нестерпимо горели и звенело в ушах. Что-то не так?
Кто-то кричит… Тряхнул головой снова, что было силы, пытаясь хоть немного прийти в себя.
– Совсем сдурел, гад? – отчетливое сдавленное шипение Утнапи над самым ухом, – силу рассчитывать надо.
Надо. Еще как надо. Это он с перепугу. Это нервы. Первый раз с ним такое. Когда настоящие демоны прут на тебя – тут не до расчетов. Никогда еще он не бил огнем всерьез. Никогда всерьез не дрался, тем более так, за свою жизнь. Демоны валяются рядом обугленной кучкой. Стало немного не по себе.
А больше он никого не задел? Нехорошо екнуло сердце. Дрянной он все-таки бог, и криворукий.
– Ру?
– Я здесь. Так, она была за его спиной, ей не досталось.
Зато досталось керуби. Несколько обугленных тел неподвижно скрючились на земле, рядом катаются в пыли еще несколько, пока живых, истошно крича, пытаясь сбить пламя… Утнапи с одеялом в руках – уже успел сбегать в дом… накрывает, держит… тела дергаются и снова кричат.
Все поплыло перед глазами. Тошнота подступила к горлу, Эмеш едва успел отползти в сторону и его вывернуло на изнанку. Потом упал рядом и долго смотрел в небо. Как же так.
– Живой? В бок пнули ногой, не больно, скорее обидно.
– Угу.
Кажется живой. Зря. Не хочется сейчас быть живым. В Иларе спокойней, там тишина, там река, там галька шуршит…
– Вставай.
Кое-как сел, принялся тереть руками лицо и тут же охнул, застонал – ладони все в волдырях, болят нестерпимо.
– Ну ты и силен, придурок, шестерых одним махом, – Утнапи смотрит презрительно.
– Прости, я не хотел, я первый раз так… Бормочет что-то, неуклюже оправдывается, понимая что зря. К чему?
– Им, вон, поди скажи.
Хочется провалиться сквозь землю, выть хочется. Спрятать, прижать лицо к обожженным ладоням…
– Вставай.
Поднимается, слепо цепляясь за что-то. Ноги держат плохо, едва не падает… Слабость во всем теле – это он слишком много силы огнем выбросил за раз, теперь может быть несколько дней в себя приходить. Только нет у него этих нескольких дней. Может и хорошо, что так. Больше огнем он бить не будет. Наигрался.
Эмеш снова принялся трясти больной головой, пытаясь хоть как-то собраться, сфокусировать взгляд. Нет, лучше даже не смотреть на все то, что он тут устроил. Шатаясь побрел к дому. Прятаться, наверно.
– Шел бы ты отсюда, Сар. А? Может мы как-нибудь сами, – просит Утнапи. Кивает. Сейчас пойдет.
Только сил идти куда-то совсем нет, лишь доползти до кровати и рухнуть. Прохладная нежная ладонь на лбу.
– Это я, тише, сейчас легче будет.
И правда, приятное тепло разливается по телу, легкое покалывание. Голова проясняется, и вместе с ней проясняется и память, наваливается.
– Спасибо, Ру, – говорит через силу. Лучше небытие и мрак, чем так.
Она сидит рядом, бледная, серьезная, собранная. Копоть и пыль… на щеке розовый ожег, золотая прядь у лица свернулась спиральками от жара – и ей все-таки досталось. Ничего, ей чуть-чуть. А вот несколько керуби он спалил подчистую. Как теперь…
Напиться хочется, вусмерть, до беспамятства, чтоб на несколько дней, а лучше вообще… Может и правда лучше уйти отсюда, а то одни беды… Никудышный он бог. Встает, тупо бредет к двери.
У двери останавливается. Долго стоит. Мысли тяжело ворочаются в голове.
Так значит – он уходит, отказывается, а они сражаются тут без него, из последних сил.
Оглядывается. Ларушка шмыгает носом, растирает по лицу грязные подтеки слез. Ей тоже страшно, она наверно тоже хочет уйти. Так что? Оставить их? Пусть они сами, без него? Постоял. Вздохнул. Оттер ладонью лицо. Нет, пожалуй, он все-таки не уйдет.
Нельзя взять и уйти, хоть это и проще всего – заползти в какой-нибудь темный угол и тихо сдохнуть там от презрения и жалости к самому себе. Сдохнуть всегда проще. А жить сложнее. Жить и действовать. Да, пусть действовать он не умеет, пугается, спотыкается на каждом шагу, делая одну фатальную глупость за другой. Но ведь надо, иначе никак. Если не он, то кто? Атт? Атт наверняка не станет делать глупостей, он всегда действует четко, хладнокровно, что бы не случилось.
Только один Атт наверняка не справится, он тоже не всемогущ. Тоже лишь человек. И другие тоже ничего не умеют. Очень удобно свалить ответственность на ближнего своего, а самому развести руками – я, видите ли, не умею, не могу. Никто не умеет.
Но он сможет. Должен. Научится. Теперь он понимает как надо… Слишком дорого пришлось заплатить за это понимание, чтобы просто уползти и сдохнуть. Он будет сражаться.
Сражаться… смешно как звучит! Он, и вдруг сражаться, по настоящему, насмерть. Он, и насмерть! Бред. Кто бы мог подумать еще пару месяцев назад… Или это до сих пор игра? На этот раз игра в доблестного рыцаря, героя в сияющих доспехах.
Огляделся, пожал плечами. Какая-то неубедительная игра. Нет у него доспехов. Даже пастухам он являлся в более приличном, подобающем герою виде. А сейчас вместо доспехов – бледно-зеленая, измазанная в грязи футболка и бежевые шорты, пачка сигарет в кармане, пара вишневых карамелек и носовой платок, все те же сандалии на босу ногу… седеющие волосы ошарашено топорщатся клочьями. Хорош герой!
С тоской посмотрел на север, туда, где плещется соленое море. Туда бы сейчас, к Иникеру, рассказать ему, пожаловаться… пусть тоже жалеет и презирает героя до конца дней… впрочем, они оба бессмертные, жалеть придется долго.
А они тут пусть без него? Сейчас налетят бабочки и пожрут всех. Утнапи не сумеет их защитить. Да, он храбрый и сильный, он умеет сражаться, умеет как человек – лицом к лицу. Но против демонов это бесполезно, против демонов надо как бог, надо огнем, божественной силой, будь она неладна… А у Утнапи божественной силы днем с огнем… не захотел тогда он божественной силы, отказался на раздаче, черпнул самую малость, летать ему, видите ли, захотелось… а остальное недосуг. Зря. Сейчас наверно и сам понимает что зря, локти кусает, только поздно.
Вон он сидит незадавшийся бог, задумчиво смотрит вдаль. О чем думает, хотелось бы знать.
Эмеш подошел, тронул за плечо, Утнапи повернулся, зло глядя в глаза – «чего тебе еще надо? убирайся, гад, пока всех не спалил!» Промолчал.
– Ут, прости, я никуда не пойду, – сказал спокойно, не прося, утверждая. – Я останусь. Хочешь – ударь меня, дай в рожу, я заслужил. Хочешь – даже убей на месте. Но я никуда не пойду.
Утнапи смотрит на него, и злость нехотя сменяется удивлением, потом безразличием. Нет, бить он не будет. Кивнул – оставайся. Промолчал снова. Так они и сидели рядом.
Кита принесла им еды – две миски тушеной фасоли с луком, щедро сдобренной перцем, кинзой и мятой, тонкие лепешки, которые полагалось мазать какой-то странной золотистой штукой – мертоха, кажется, сказала она, по вкусу штука похожа на соленое масло с жареной мукой. Еще немного козьего сыра и сладких фиников.
Поставила перед ними, грустно улыбнулась, старательно не смотря Эмешу в глаза, шепнула пару слов Утнапи, и тихо ушла.
Было что-то во всем этом что-то удивительно простое, человеческое, настоящее.
Маленькая старушка гнала мимо соседнего дома пегую козу, покрикивая, стращая длинным толстым прутом. Только козе, похоже, было на этот прут наплевать, она остановилась на пол дороги и принялась, как ни в чем не бывало, щипать траву. Наблюдать почему-то было приятно, и казалось, нет в мире беды страшнее, чем эта упрямая, невозмутимая коза. Мир и покой. Финики медом таяли во рту.
Хотелось уйти подальше, побыть одному, хоть немного разобраться с собой, пока есть время. Сидел на берегу реки, бросал в воду круглые камешки. Хорошо, тихо, галька шуршит, совсем как у моря… вода плещется, размеренно, набегая на берег крошечной волной… шлеп-шлеп-шшшш, и тащит гальку за собой, дальше, куда-то к краю земли…
– Развлекаешься?
Нет, это не Утнапи. Это Думузи возник за спиной, Эмеш чуть не подпрыгнул от неожиданности.
– Что ты здесь делаешь?
– Привет, Сар, – только усмехнулся он.
Призрачное ощущение покоя как ветром сдуло. Сил уже больше нет, ну сколько можно всего за один день? Неужели им мало? Теперь еще этот, бешеный ветер степей…
– Что ты здесь делаешь?
– А ты? Молодцы вы со своим царем, что ни говори. В голосе столько сарказма, что стало обидно, и больше всего за царя.
– Царь отдал свою жизнь. Ты бы так смог? Жизнь за жизнь? Ветер фыркнул в ответ.
– А ты бы, Сар! Ты бы смог?
– Царь предложил помочь.
– И ты сразу согласился? Ну конечно! Какая удача. Пастуха-то своего тоже в дело пристроил?
Эмеш чувствовал, как что-то закипает внутри, раздражение и злость подступают к горлу, слишком много накопилось за эти дни… да что там, за последние пару часов столько всего накопилось – Ут, демоны, бабочки, неумелый огонь… еще немного и плотину прорвет, он сорвется. Еще чуть-чуть, и свернет этому бешеному ветру шею, несмотря ни на что.
– Чего тебе надо, Идим?
Ветер презрительно кривит губы. Да ничего ему не надо, просто так приперся, позлорадствовать.
Хочется наконец-то кого-то убить, не сдуру, не зажмурив глаза, а вот так, лицом к лицу. Взаправду, так чтобы наконец самому поверить, и больше уже не пугаться.
– А что, Сар, может вы договорились заранее? Твой план? Она выпускает демонов, потом ты выпускаешь ее из Илара. А я, как дурак… Не договорил, заткнулся.
И что наконец щелкнуло у Эмеша внутри, сломалось, штормовая волна вскипела грязной пеной, хлынула вперед, ломая все на своем пути… замерла на гребне. Так хотелось кинулся на Думузи, врезать со всего маху в челюсть, повалить. Нет, он сдержался. Хватит, сейчас не до того. Замер в полушаге, пристально глядя в глаза.
– Сволочь! – прошипел только сквозь зубы.
Думузи тяжело дышал. Ему бы тоже сейчас хотелось подраться, выплеснуть.
Вот они стоят друг напротив друга, глядя друг-другу в глаза, – Идим Джайарах, хозяин ветров, против Саира Нимрахима, грозного повелителя морей, дикий ветер степей, против раскатистого рева океанской волны, стремительный гепард, против ощетинившегося волка. Боги? Люди? Кто разберет.
– Ведь это ты. Ты был там, Идим.
– Был, – лицо Думузи бледное, напряженное, но на нем только презрение и гнев. – Я сторожил Лару от глупостей. Ждал ее у ворот. Я знал что она придет.
– Хорошо ж ты сторожил, раз врата открыты.
Едкая усмешка перекосила лицо ветра, и Эмеш понял, что сейчас он его убьет. Взаправду.
– Я сторожил, пока ты спал, – Думузи вроде усмехается, но голос совершенно чужой, глухой. В глазах мечется огонь. – Она была там.
– Это сделала не она.
– Она, Сар. Но либо эта дура сама не поняла, что сделала, либо…
Ветер вдруг умолк, осекся, смотря куда-то в сторону. А Эмеш чувствовал, как руки уже сами поднимаются, и сейчас со всей дури… Убьет. Точно.
– Это я! – ворвался в уши крик. – Я сделала! Хватит!
Лару кричит. Эмеш понял это не сразу, слова с трудом прорвались сквозь накипевшую злость. И волна зашипела, тихо катясь назад.
– Что? – Эмеш не верил своим ушам.
Думузи вдруг резко выдохнул, плечи поникли, он зажмурил глаза, а когда открыл – в них было только… что в них было, не разобрать? Не привычно видеть у ветра такие глаза. Боль и стыд.
Но вдруг многие кусочки сложились в рисунок. Только разве можно в это поверить?
Эмеш медленно опустил руки. Какое-то время они стояли, смотря друг на друга, смотря на Лару. Пытались понять все без слов, но без слов не понять. Думузи тяжело провел ладонью по лицу.
– Рассказывай, – потребовал Эмеш.
Та ночь была ветряная, холодная… или может быть на Унхареше так всегда? Лару зябко ежилась, кутаясь в теплую Эмешову куртку, но ветер все равно пробирал насквозь. Или это страх? Глаза слезились, закрывались… хотелось спать. Зубы стучали, дрожали руки.
Зачем она тут одна? Ну не дура ли, а? Надо было вернуться вместе с Эмешем, сейчас бы грелась под одеялом, свернулась бы там калачиком, и слушала бы как храпит грозный хозяин морей.
Нет, сказала – «иди, я тоже скоро вернусь, вот только…» Что «только», она так и не придумала, но Эмешу, похоже, было все равно. Он здорово напился, успокаивая Лару, и сейчас больше всего хотел улизнуть домой под любым предлогом, холод и ветер не радовали его. Ее не радовали тоже, но и горы не отпускали.
Сама Лару, кажется, хмеля совсем не чувствовала. Только хотелось спать.
Из-под ног брызнули мелкие камешки, запрыгали по склону, шелестя на разные голоса. Лару поскользнулась, вскрикнула, едва не свалившись в низ, больно, до крови рассадила коленку. Долго сидела потом на земле, пытаясь понять… Зачем она здесь? Посмотреть?
Да, вот они Врата. Те самые, за которыми спит смерть. Маленькие какие, просто нора заваленная камнем, не впечатляют, как-то скучно. Неужели они и есть? Почему-то казалось – это место должно выглядеть иначе. Величественнее, что ли. Вот у отца величественный дворец, достойный владыки небес, вот там, в парадную залу ведут действительно величественные Врата! огромные, резные, золоченые… А эти…
Вот папа наверно сейчас спит, в тепле, под одеялом. Конечно, ему-то чего шататься по каким-то горам с разбитой больной коленкой.
Холодно как, аж челюсть сводит. Куртка слишком велика, все время поддувает под нее, пробирает до костей. Зачем она здесь? Оглянулась. Ах да, врата. Вот они.
Раз уж она пришла, надо наверно подойти поближе, посмотреть. Когда еще увидишь такое. Ведь больше никогда, в здравом уме… Земля тихонько качается под ногами. Шаг, еще шаг.
– Не ходи туда. Голос. Что за голос? Откуда? Тихо вскрикнув, Лару обернулась.
За спиной стоял Думузи. Грозно уставившись на нее из-под нависших бровей, желваки ворочаются на скулах и ноздри подрагивают, раздуваясь.
– Дим? что ты здесь делаешь? Она непонимающе хлопала глазами, дрожала. Он медленно подошел, внимательно разглядывая ее, словно видя впервые.
– Я ждал тебя, – сказал он.
Его взгляд был таким! пронзительным, жгучим, как расплавленное олово, Лару показалось – он видит ее насквозь. Страшно. Обидно отчего-то… Она еще плохо понимала.
– Зачем?
– Уходи.
– Ты знал, что я приду? – почему-то в это было сложно поверить, она и сама не была уверена, что придет. Она вовсе не собиралась. Темные глаза Думузи сверкнули сурово.
– Ты же сама обещала выпустить демонов.
– Но я же не хотела! – ее голос задрожал, на глазах выступили крупные слезы. Лару стало обидно по настоящему. Неужели он мог подумать, что она на самом деле хотела?
– Но ты пришла.
Лару прикусила губу, и вдруг все накопившееся за день хлынуло наружу соленым потоком. По щекам, по подбородку… слезы…
– Уходи, – холодно сказал он. Равнодушно. – И больше не приходи сюда.
Стало страшно от этого холода, очень страшно, все что угодно, но только не так! Лучше бы кричал на нее, ругался, лучше бы даже насмехался жестоко, как он умеет. Лару попятилась… несколько шагов назад, к вратам у нее за спиной. Не к вратам конечно, просто назад, она и не думала что…
– Стой!
Думузи попытался схватить ее за руку, но Лару увернулась, отскочила, прижалась к шершавому камню, словно ища защиты. Хотела сбежать, уйти от него…
Под пальцами что-то шевельнулось, ладонь мягко кольнуло иглой и вдруг все затихло, начало медленно проваливаться куда-то, словно в туман. После она даже не будет уверена – было это или не было, да нет, просто показалось, она устала и немного пьяна. Вот широкая жесткая ладонь, что больно впилась в плечо и резко дернула на себя – была. Даже синяк остался. Остальное – только сон, она так устала…
Всхлипнула, побежала прочь. Сейчас надо домой, то есть не домой, все равно куда, просто в кровать, свернуться калачиком и уснуть… забыть этот холод… да, так будет лучше всего… зачем она вообще сюда пришла. Она не хотела… Страшно. Обидно…
– Уходи, Аик! Скорей! – неслось ей вслед. Думузи остался один.
Златокудрая убежала, испугалась, но кажется толком не поняла, что произошло. Может и к лучшему, теперь все равно… Он и сам понял не сразу.
Врата потихоньку начинали светиться ровным голубоватым светом, то что Лару далеко – уже ничего не значило. Процесс запущен. Она коснулась двери, случайно разбудила, поделившись частичкой жизни, открыла… еще чуть-чуть и демоны будут на свободе.
Думузи чувствовал, как спина становится мокрой от пота. Дыханье перехватило. Надо что-то делать, надо кого-то позвать, он сам не справится.
– Маа-ариш! – заорал он сквозь пространство, и тут же осекся. Атт не успеет, даже если сейчас кинется сюда – будет поздно. Демоны вырвутся, и их обоих накроет этой волной. Зачем обоих?
Надо что-то делать самому. Нельзя же просто сбежать! Нельзя же бросить вот так! Гул из-под земли нарастал, все сильнее…
Но как? Ничего в голову не приходило, он просто стоял и глупо пялился на все более и более разгорающийся свет. Все, это конец – крутилось в голове. По-любому конец, он сейчас умрет. Стоял, тяжело дыша. Если врата открыла жизнь, то может быть…
Грохот. Свист! Вспышка! И огромный камень сорвало с места, сбило Думузи с ног, оглушило, и все разом провалилось во тьму. Он даже не успел додумать до конца.
А когда очнулся, понял что демонов нет, врата открыты, он почему-то жив, только голова дико болит – но это камнем…
– Это была я, Сар. Я не хотела, правда, я вовсе не думала… но это была я. Зря ты вытащил меня из Илара. Я это заслужила. А царь нет, – ее глаза сухие и тусклые. – Знаешь, как это называется? Преступная халатность. Из-за меня погибли люди и еще погибнут. Таких, как я, надо стрелять. Сидит, смотрит в сторону, пальцы сцеплены.
– Сейчас не время заламывать руки, стенать и искать виноватого, – это Утнапи подошел и встал рядом. – Ваши вопли тут никому не помогут. Если можете что-то сделать – делайте. Нет – уходите. Только если соберетесь делать – сначала подумайте хорошенько, а то силы невпроворот.
Покосился со значением. Да, Ут, ты прав, невпроворот силы, а пользоваться не умеем. Наверно потому и не умеем, что невпроворот, всегда хватало с избытком, не задумывались как надо. А теперь придется учиться.
– Ут, прости меня, если можешь, – Лару смотрит на него, и он отворачивается.
– Не говори мне больше этого, Ру. Никогда. Я не хочу тебя обижать, но… Нет, он не простит.
Или может быть даже простит за себя – за себя всегда прощать легче. Но за других простить не сможет, за тех кто погиб и еще погибнет.
Лару понимает. Она и сама себя не простит, может быть потом научится с этим жить. Может нет.
Что-то изменилось в ней – не Ларушка, не Златокудрая богиня, не заигравшаяся девочка – нет, это все куда-то ушло, смыло, словно и не было никогда. Взрослая женщина, прекрасно отдающая себе отчет в том, что случилось. Почему-то вдруг вспомнилось, как однажды видел ее на работе, когда третьи сутки почти без сна она носилась с чашкой кофе в руках, что-то доказывала, что-то устраивала, кому-то звонила. Он и забыл ее такой. Слез и истерик больше не будет.
Вечность сыграла с ними злую шутку – они разучились жить всерьез, забыли как это бывает. Вот тут у нас будут горы, а тут море, а вот здесь мы слепим из глины человечков, построим им домики, отправим на войну или на подвиги. Ой, какие они смешные и неуклюжие, как забавно копошатся, мечами картонными машут… ой, не вышло, поубивались все? Ничего, налепим еще, что нам стоит?!
Слишком долго это было только забавой, когда ни за что не нужно по настоящему отвечать. Теперь придется вспоминать и учиться заново. Игры кончились.
– Что будем делать? – спрашивает она, и сейчас, как никогда, похожа на отца, суровое грозовое небо.
– А ну, пошевеливайтесь! Живо собираемся, и с вещами на выход!
Думузи, не церемонясь, гонял керуби, строил на площади, следил чтобы не копались, не тащили с собой лишнего.
Он не стал их уговаривать, не стал доказывать, что оставаться опасно. Он просто шарахнул молнией, и грозно рявкнул, – если хоть кто-то заведет разговор, что хочет остаться, он тут же прикончит их на месте. Всех разом. Не разбираясь кто виноват. Они могут даже не сомневаться.
Они и не сомневались, сложно сомневаться когда у твоих ног бьют молнии. Керуби зашевелились, забегали, и вот уже первые потенциальные переселенцы начали дружными рядами выстраиваться на площади. Думузи умел быть убедительным.
– Так! старая, ты куда козу тащишь?
Пегая, однорогая коза растерянно топталась, отчаянно упираясь всеми копытами, похоже она не очень-то понимала куда ее тащат и зачем. Бабка гладила ее по шее трясущимися от волнения руками, упрямо тянула за собой, спотыкалась, слезно причитая на каждом шагу.
– Ну пойдем, Зорька, милая моя, красавица моя, кормилица, пойдем скорее…
– Убери отсюда свою скотину, я сказал!
У бабки подкосились ноги, она упала рядом со скотинкой на колени, обняла, прижалась жалобно.
– Ну как же я ее? А? Зореньку мою? Как же брошу…
Скотинка потерлась рогатой головой и неожиданно лизнула в лицо. Тоскливые такие, желтые глаза с вытянутыми зрачками, бородка подрагивает. Эмешу стало жалко.
– Дим, ну может возьмем? У нее всего одна коза.
– Ага, это у нее одна, – фыркнул он, – а у других может с полсотни наберется. У тебя, Сар, хватит время и сил таскать с собой все их стада?
Не хватит наверно. Даже так-то не по себе становится, когда думаешь, что надо всю эту толпу тащить в горы. Хватит ли времени? Их всего трое, Утнапи не в счет. Будут переправлять по несколько за раз, бегать туда-сюда. Этак, они до утра будут, а если еще и стада… Долго, там бабочки без них… Отдохнуть бы еще, перед бабочками…
А имеет ли это смысл вообще, – думал Эмеш, глядя на испуганных, сбившихся кучкой керуби. Знают ли они, где сейчас безопасно? Может там даже опаснее, чем здесь? Зачем, ради чего гонять несчастных, отбирать у них дом, привычнее вещи. Что их ждет? Может лучше оставить? Ага. Оставить, уйти и забыть вообще, как дурной сон. Уйти всегда проще.
Ходил между людьми, собирал, подгонял. Не хотелось ни о чем думать, даже на минуту вперед. Только о том, что есть прямо сейчас.
– Смотрите! – чей-то крик вернул его к действительности. Эмеш вздрогнул и растерянно завертел головой.
Вся толпа, задрав головы, смотрела в небо. Больше никто ничего не кричал, ничего не говорил. Ни единого звука. Замерли.
Над толпой широкими кругами парила бабочка. Точно такое же черное мохнатое чудище, как и то, что нашли у лодки. Эмеш опомнился почти мгновенно.
– Что вы стоите! – заорал он на керуби, – а ну, живо, все по домам! Закройте двери, заткните все щели и не высовывайтесь пока я вам не скажу.
По толпе пошли волны, люди начали двигаться, что-то говорить друг другу.
– Быстро по домам! – Думузи подкрепил свои слова ослепительной молнией, ударившей в центр площади, все же хорошее средство, с ними только так и надо!
Подействовало, керуби бросились в рассыпную, больше уговаривать их не пришлось. Через несколько секунд в поле зрения никого не осталось, все попрятались, затаились, хоть наверняка самые любопытные сейчас наблюдают за происходящим сквозь щели своих тростниковых хижин. Поменьше бы этих щелей…
– Где Лару? – крикнул он Утнапи, – найди ее и спрячь, бабочки наверняка захотят добраться!
Стараясь не упускать из виду парящую над головой бабочку, Эмеш огляделся по сторонам. Поблизости других черных тварей не было!
Черт! Наверно он уже начал привыкать к таким вещам, или может просто ожидал чего-то подобного. Только увиденное его даже не испугало. Над пустыней двигалась огромная колеблющаяся черная туча. И не было никаких сомнений в том, что это такое.
– Ну что, постреляем? Весело, почти беззаботно предложил Думузи, его тон жутко раздражал…
– Только поаккуратней, Сар, меня не спали заодно. Хорошо? Ты их легонько, вот так.
В подтверждение этих слов, Думузи одним точным движением поджег кружащую над головами бабочку. Даже пепла не упало на землю, ветер подхватил и унес его прочь. Потом подмигнул, довольно потирая руки. Эмеш заскрипел зубами. Отвечать не хотелось, просто кивнул. Постарается, аккуратно, а если и заденет – не велика потеря.
Туча приближалась, словно росла на глазах. Скоро уже можно было различить крошечных черных существ. Эмеш сделал глубокий вдох и приготовился к бою. Надо собраться, почувствовать огонь на кончиках пальцев. Надо точно, аккуратно. Да уж, если сейчас так же, со всей дури, то надолго его не хватит. А бабочек вон сколько! Слишком много. Как они себя поведут? Тяжелее всего далось ожидание.
Туча приближалась, стремительно, целенаправленно, словно чуя врага. Нужно было просто стоять и ждать. Нервы натянулись до предела, ведь никто не знал, что будет когда черная волна накроет деревню. Будет ли тогда смысл сражаться? Или сейчас сбежать, укрыться? Будет смысл! Некуда бежать.
Впервые сорвавшись с кончиков пальцев, огонь больно обжег ладони, Эмеш охнул, испугавшись – как же теперь? Как же он будет снова и снова? Ведь самому больно! Ничего, чуть придержать, не с такой силой, тише, точнее.
Ничего, второй раз было легче. А третий… да когда тут вообще об этом думать, гори оно огнем!
Древние инстинкты волной захлестнули разум – выжить и убить врагов, во что бы то ни стало! Еще и еще! А уж обожженные ладони как-нибудь потом, не до них.
Голова кружилась с непривычки, когда потоки божественной силы лились сквозь тело, пронзая насквозь, вырываясь наружу яростным огнем. А ведь красиво! демоны их раздери! если бы не было так страшно, Эмеш бы успел восхититься непередаваемым зрелищем – ослепительное пламя рассекает черные тучи.
Море бушевало, накатываясь на врага девятым валом, ревел ветер, грозя разорвать на куски. Они с Думузи стояли спиной к спине, в кольце огня, прикрывая друг-друга, когда-то друзья, когда-то враги, не давая смерти подбираться слишком близко.
Но бабочек много, Эмеш больше всего боялся, что выдохнется раньше, чем они закончатся. И тогда уж точно конец. Если он не умрет сразу, то его убьют потом, чтобы не дать заразе распространяться, вместе с Утнапи. Ничего… Плевать! Об этом он будет думать потом. Сейчас нельзя об этом. Он и так слишком долго, для человека, топчет эту землю. Он все равно никогда не сможет вернуться домой, он это знал, сам не зная откуда.
Снова и снова с ладоней срывался огонь. Прицельно и не очень – что толку целиться, когда даже неба нельзя разглядеть. Огонь, дым, пепел, мечущиеся в воздухе черные тела смешались в одно целое, он уже не различал ничего вокруг, он даже не мог бы с уверенностью сказать касались его бабочки или нет. Он просто не мог сейчас об этом думать. Ни о чем не мог думать.
Еще немного, и силы закончатся, вот уже вспышки стали слабее, перед глазами плывут круги. Еще чуть-чуть, и туча накроет его с головой. Еще…
И вдруг, словно по команде, бабочки взмыли в небо, исчезли где-то там, так стремительно, что Эмеш даже не успел понять что к чему.
Какое-то время он еще стоял пошатываясь, глупо озираясь по сторонам и плохо понимая, что произошло. Потом, когда напряжение начало спадать, Эмеш испугался, что потеряет сознание и рухнет прямо здесь, на площади. Он израсходовал слишком много сил, теперь дрожали руки и кружилась голова.
Он отыскал глазами Думузи, тот сидел на земле и был не в лучшем состоянии.
Утнапи стоял на пороге дома, растерянно смотря бабочкам вслед. И улыбался. Ладно. Все. Хватит.
С трудом передвигая ноги, Эмеш проковылял мимо него, и рухнул в кровать.
– Господин!
Тизкар обреченно вздохнул – и кому неймется? Ночь на дворе, он только кое-как разделался с делами, только блаженно растянулся на кровати, надеясь спокойно поспать, хоть несколько часов до рассвета. А тут опять. Махнул рукой.
– Пусть войдут.
Последние несколько дней были сплошным кошмаром, сумасшествием, его дергали, таскали в разные стороны, то одни, то другие. Одни требовали во что бы то ни стало вернуть Атну, другие настаивали, чтобы Тизкар объявил себя полноправным царем, а тот бывший, что поссорился с богами, недостоин даже пыли у его ног, третьи настойчиво и упрямо предлагали своего царя.
Говорили, что царь добился милости богов и вернется. Говорили, что это Тизкар, став царем, вернул милость богов. Говорили… сил больше не было слушать их болтовню. Но не скрыться. Конечно, со временем все уляжется, вернется в привычную колею, но до этого надо еще дожить.
Прошения, требования, доносы, советы – сыпались на него как из рога изобилия, и днем, и ночью, умудряясь без спросу проползать даже в личные покои. Тизкар изо всех сил старался держаться, и сейчас, как никогда раньше, завидовал Атну – там, где царю достаточно было лишь взгляда, одного слова, – ему приходилось кричать и доказывать, бегать и стучать кулаком о стол. Уже все горло сорвал, все руки отбил. А толку? На этот раз явились жрецы.
Важные, расфуфыренные, преисполненные собственного достоинства дармоеды. Они взирали на Тизкара, и взгляд их ясно говорил «ай-яй-яй!». Да, именно так, и ничего больше, сами жрецы красноречиво молчали. Толку от жрецов было мало, одни расходы, жертвы храму… блеск и пляски официальных церемоний.
Раньше царь всегда договаривался с Лару наедине. А сейчас Тизкару было плевать. Лару не приходила к нему… Хорошо… как бы он с ней? А ведь как новый царь он должен… Ладно, об этом потом. Тут явились жрецы, стоят, ждут.
– Что вам надо? – потребовал Тизкар, когда надоело пялиться на них верху вниз. Жрецы переглянулись.
– Плохо! – поведал Уанна, маленький костлявый старичок в красном балахоне, – боги не отвечают. Небо гудит.
Это голова у него гудит, а не небо! так гудит что у этих жрецов отдается. Хочется прогнать.
– И что это значит? Разогнать их всех хочется.
Уанна глубокомысленно развел руками – мол, ты ж почти царь, вот и думай. Тизкара он явно недолюбливал, и смотрел сейчас, едва заметно ухмыляясь, не упуская случая надменно сверкнуть маленькими голубыми глазками. Свернуть бы ему шею!
– Что вы хотите от меня?
– Мы пришли сообщить, – многозначительно вздохнул, – мы думаем царю стоит знать. Еще бы царю знать не стоило! И именно сейчас, посреди ночи!
В этом месте Тизкар не выдержал, шагнул вперед, схватив жреца за грудки, тряхнул что есть силы, и пожалуй бы вышиб из него дух, если бы не почувствовал чье-то присутствие за спиной. Не увидел, не услышал, а именно почувствовал, и даже не оборачиваясь и не слыша голоса, он мог бы точно сказать.
– Оставь его, – это был Мелам, советник царей, – он сказал, а ты выслушал, теперь пусть он идет, а ты думай.
– Я уже устал думать, – Тизкар зашипел, нехотя разжал руки.
Оказавшись на свободе, Уанна мгновенно подобрал полы длинной одежды и пустился прочь с завидной, для своего возраста, прытью. Остальные, не задумываясь, последовали его примеру.
– Сядь, Тиз, думаю нам стоит поговорить.
И Тизкар сел, тяжело вздохнув обхватил голову руками. Говорить не хотелось. Что толку говорить?
– Я так устал… скорей бы царь вернулся.
– Атну не вернется, – сказал советник. – Теперь ты царь. Тебе придется справляться самому.
– Не вернется? Откуда ты знаешь.
– Знаю.
Сказал так, что нельзя было усомниться – он знает, наверняка. Тизкар крепко зажмурился, судорожно сглотнул вставший в горле ком. Как же так? Теперь значит навсегда. Он не знал, что делать. Мелам смотрел на него.
– Там пришел Кинакулуш, пастух, – произнес медленно, – говорит, брат нашего Илькума. Говорит, видел царя.
– Видел царя? Где он?
– Царь ушел в Тат-Фишу.
Тизкар шумно выдохнул, покачнулся, без сил привалился к стене. Да, он же с самого начала знал, что так будет. Что это навсегда. Он вдруг поймал себя на мысли, что не царя жалеет, оставившего этот мир, а себя – оставшегося. Многие бы все отдали, лишь бы оказаться на его месте – месте царя, а он пугается, мучается, не знает как быть. Он не привык стоять впереди. Не привык отвечать за все.
– Атну обменял свою жизнь на жизнь Златокудрой.
Тизкар кивнул, наверно это имеет какое-то значение, но только не сейчас и не для него. Что бы там не сделал царь, он их оставил. Мелам не спеша, обстоятельно, рассказал все, что узнал от Кинакулуша.
Пастух побывал в доме великого Эмеша, и рассказывал необычные, странные вещи. Впрочем, может быть все это не правда, может быть выдумки пастуха. Однако, он действительно оказался братом Илькума, знал где нашего стрелка искать, знал много всяких подробностей, и судя по всему действительно встречался с Атну. Но вот было ли правдой то, что он видел бога? И имеет ли это хоть какое-то значение. Не имеет – сказал Мелам. Наверное так…
Пастух еще говорил про каких-то демонов, которые вот-вот разнесут мир на части. Что за демоны? Даже боги бессильны. Боги собираются просто уйти в какую-то свою далекую запредельную страну, оставив их одних. Значит демоны? Значит миру скоро конец.
– Возможно, первыми будут не демоны, – тихо сказал Мелам.
– Что это значит? – Тизкар поднял на него глаза.
– Небо гудит, – вроде бы старый советник повторил слова жрецов, но в его устах они имели иное значение… или просто казалось. – Может так случиться, что небосвод скоро треснет, разлетится на куски.
– Скорей бы, – буркнул Тизкар, с ужасом понимая, что ему все равно. Конец света очень удачно избавит его от всей этой глупой беготни, больше никому ничего доказывать не придется. Вот сейчас бы треснул небосвод, обрушился бы на него, демоны бы налетели… и ничего, и даже не вздохнул бы, жалея. Устал. Наверно, это не правильно.
Наверно, надо что-то делать, он же царь, он должен… Хотя, что он может? Держать небосвод руками? Или, когда тот взорвется, закрыть собой людей, как когда-то, не задумываясь, закрыл царя. Мелам покачал головой. Это были еще не все новости.
– Урушпак готовит корабли, хочет воевать. Что будешь делать?
Словно это теперь имело какое-то значение. Небо рухнет и накроет Урушпак с его кораблями, да и Аннумгун заодно. Плевать! Что он будет делать? Невольно вздохнул с облегчением и пожал плечами.
– Сражаться.
Сражаться он умел, это было просто и понятно. Тизкар почти счастливо улыбнулся – вот и дело нашлось, простое, ясное дело, ни дворцовых интриг, ни страшных демонов, гори они огнем! Очень даже удачно сейчас – война отвлечет от прочих забот. Небо, если оно так хочет, может трескаться, а он просто будет делать то, что должен. И не думать ни о чем. Это так просто. До конца. Он умеет.
– Про небо и демонов чтоб никому, понял?
Этана на мгновение задержался, качнулся, и снова принялся мерить комнату широченными шагами, от стенки до стенки.
– Понял, – сказал он.
– Начнется паника раньше времени, и считай – все.
– А так, Тиз? Не все? Есть надежда? В его голосе надежды не было точно.
– Посмотрим.
Кивнул – ладно, посмотрим. Что ж еще остается, кроме как стоять и смотреть, если даже боги бессильны. Впрочем, может быть это все не правда? Мало ли что болтает какой-то пастух. Мало ли что болтает Мелам. Надо готовится к войне, а там будет видно.
Тизкар отвернулся, прикрыл глаза. Временами казалось – есть ли смысл в войне, зачем убивать друг-друга, если победителя все равно не будет? Но что тогда? Лечь на землю, уйти, отстраниться и позволить воинам Урушпака взять город? Ведь они за этим придут, они не знают о демонах. Могут и не знать, ненависть слепит им глаза. И тогда? Увидеть золото и пурпур в руинах, смешанных с грязью? Да никогда! Пока еще жив – он не увидит этого. Никогда! Ему хватило Майруша.
Эх, сотник майрушский, отчаянный Мессилим в покореженных доспехах, залитых кровью, как мы похожи сейчас. Только хватит ли у нас силы и храбрости встать и стоять, несмотря ни на что, подобно тебе. Спокойно стоять, хладнокровно, без страха и лишних проклятий, а не броситься отчаянно на верную смерть, подобно молодому царенышу в дорогих побрякушках.
Ничего, хватит сил. Он проследит, чтоб хватило у всех! За горло схватит каждого, и заставит!
В кузницах уже куются новые мечи и копья, амбары забиты зерном на случай осады – Аннумгун с разбега не возьмешь, у Аннумгуна войска, высокие стены. Новобранцы уже тренируются на полях. Многое сделано и многое еще предстоит сделать. Он готов к войне, пусть Урушпак приходит, они встретят достойно! Только так, пути назад нет.
Да, он не тот царь, не Атну, и Урушпак не желает трепетать перед ним, как трепетал перед тем царем, не спешит склонится… но это пока. Пока Урушпак еще просто не знает всего, и даже демоны не знают с кем связались! Ибо он сможет, он справится! Еще не знает как, но должен. Обязан! Потому что выбора нет, и тысячи людей ищут защиты у него за спиной, и не уйти, не пригнуться, уклоняясь от летящих стрел, только стоять упрямо до конца, расправив плечи. Иного пути нет.
Тизкар сам не заметил, как поднялся на ноги, как встал неприступной Аннумгунской стеной, стиснув зубы, зато заметил, как замер вдруг на месте Этана, словно налетевший на эту стену, как пристально глянул в глаза, и как изменилось его лицо. Смятенье, потом…
– Я с тобой, господин! – глухо поклялся буйвол, опускаясь на одно колено, и Тизкар вздрогнул. Господин! Сегодня он впервые по-настоящему стал царем.
Там, вдалеке… Мне снился сон.
Я стою над миром, где-то в небесах, раскинув руки. Я вижу весь мир, от края до края, чувствую его каждой клеточкой тела, его земля – моя кожа, его небо – мои глаза, его реки – моя кровь, его ветер – мое дыханье.
Ноздри щекочет соленый морской бриз, задорно ерошит волосы на затылке, играет зелеными стебельками тростника, бежит дальше, в бескрайние степи, катится душистыми волнами шалфея и мяты, гоняя по коже стада счастливых мурашек. Могучие кедры гудят над моей головой, вторя смолистому дыханию ветра, и сойка – неугомонная птица, трещит без умолку, разнося свежие сплетни – и я рад им всем. Сотни, тысячи и тысячи-тысяч сердец бьются вместе с моим, одной песнью, отзываясь любовью и ненавистью, покоем и тревогой, гордостью и стыдом, надеждой и отчаяньем – я слышу их все, эти тысячи-тысяч, слышу, среди звона кузнечиков и рокота горных рек.
Священное озеро Нух до краев полно соленой слезой, благословенной влагой – искрящейся радостью жизни, что беззаботно скачет по крутым склонам Унгаля, топая босыми детскими пятками; полно светлой скорбью уходящего, что степенно льется по склонам Унхареша, неторопливыми старческим шагам. Жизнь и смерть всегда являются в положенный час – я вижу их!
Мне снился сон, и я в небесах. Небеса бездонны, бесконечны, и нет конца и края этой уходящей в небытие синеве, пронизанной солнцем, где носятся ласточки, задевая вечность тонким крылом. И смотря с небес, с этой невероятной вышины, я вижу каждую капельку росы на листе, каждого муравья, бегущего по стеблю травы, каждую улыбку, блестящую искорками в глазах. Кто я? Бог? Человек? Нет, я был и тем и другим, все не то.
Мне снился сон, и я – это весь мир. Мы дышим вместе, одним дыханьем, он со мной, и я с ним. Я – это весь мир, и весь мир – это я. И нет у меня большей радости, чем быть им, и нет большей радости у него, чем быть мной. Мне снился сон… Нежная, прохладная ладонь на лбу.
Так тихо, спокойно, приятно, что не хочется открывать глаза. Пока он лежит, ничего вокруг не существует, и ветер еще ерошит волосы, дыша мятой и морем. Но стоит только пошевелиться, и реальность взорвется множеством воспоминаний. Эмеш вздрогнул. Ладонь исчезла, вместо нее лба коснулись теплые губы.
Он моргнул, рывком сел, сгоняя с себя остатки сна. Рядом с ним, на краю кровати сидела Лару, Аикана Наура, женщина, так не похожая сейчас на Златокудрую богиню.
– Как ты? – спросила она.
– Нормально.
Глаза у нее синие, печальные и бездонные как небо. А он и забыл уже, каким небо бывает бездонным, слишком привык к сверкающей тверди. Небо, его настоящее небо… Вздохнул.
Надо что-то делать, надо поговорить с Аттом, с остальными. Бабочки налетели и скорее всего налетят снова, в следующий раз они, возможно, не отобьются. Эмеш вдруг понял, что и сейчас возможно не отбились, что он сам может находиться в таком же положении, как Утнапи. Он ведь даже не знает, вдруг какая-то из черных тварей коснулась его, он мог не заметить, не уследить, их было так много. И тогда… Смерть? Задумался.
Да хоть бы и смерть… Плевать. Он больше не верит в собственную смерть, она потерялась где-то там, в недосягаемой высоте небес.
Сейчас реальны только эти голубые, бездонные глаза. И бесконечное одиночество в глазах. И вдруг неожиданно понял, что знает гораздо больше, чем ему положено знать. Как, откуда? Может быть видел во сне.
– А ведь он любит тебя, Ру, действительно любит, – Эмеш еще плохо понимал, но сердцем чувствовал, что говорит правду. Он знает, он видел.
– Что? Лару встрепенулась, отпрянула, губы дрогнули в неудавшемся вскрике.
– Откуда ты знаешь, – прошептала она.
– Знаю, – улыбнулся он.
В ту ночь Думузи стрелой влетел в покои небесного бога, не обращая внимания на вялые протесты слуг.
– Господин еще спит, не стоит сейчас его беспокоить. Думузи оттолкнул их с дороги.
Атт и не думал спать, ходил туда-сюда, от кровати к окну, и обратно. Нехотя обернулся на шум.
– Демоны на свободе! – с порога выпалил ветер.
– Я уже знаю, – громыхнуло небо далеким раскатом.
– Это я виноват! Я! – ветер вдруг испугался, забился пойманной пташкой в силках.
– Замолчи, Идим, – отозвалось небо, – мне ты можешь говорить все, что угодно, я даже могу поверить и покарать. Но демонов ты не обманешь. Рано или поздно они придут за ней.
– Я не позволю!
– Не позволишь? Как и кому? Ты не позволишь спящим найти Лару и забрать ее жизнь, или ты не позволишь илиль увести ее в Илар?
– Илар?! – ошарашено взвился ветер.
– Илар, – сурово подтвердило небо. – Ты знаешь закон, того кто откроет врата – ждет смерть.
Ветер заметался, ища выход, но не нашел. Без сил рухнул на пол, привалившись спиной к стене, закрыл руками лицо.
– Лучше бы это был я, – тихо сказал он, – лучше бы это я открыл врата.
– Не говори глупости, – сказало небо, – лучше бы этого не делал никто.
– Я заберу ее из Илара.
– Заберешь? Как? – устало фыркнуло небо, но за усталостью притаилась надежда, может и правда ветер знает секрет.
– Жизнь за жизнь! Это я виноват! Целая вечность тяжелой тишины.
– Не надо, – попросило небо сквозь слезы, – уходи.
– Я заберу ее, – тихо пообещал ветер, хлопнув дверью. Потом ветер унесся бить морду царю, но не слишком-то преуспел…
А в чем ты вообще преуспел, дикий, бешенный степной ветер? Хоть раз в своей долгой бессмысленной жизни, в чем ты преуспел? Молчишь? Ни в чем?
В той бессмысленной драке ты хотел по-честному? Как мужчина с мужчиной? Ты с царем? Наивный ветер. Глупый бешеный ветер. Царь – он воин, а ты кто? Бог? Может ли бог на равных сражаться с человеком? Нет, вот видишь, а ты хотел. Ты силен – да! ты быстр – сто раз да!!! но он человек и он хочет жить, он не готов променять свою короткую жизнь на твою вечность. Если б на равных – ты был бы уже мертв. Так в чем ты преуспел, горячий степной ветер? Хоть раз?
Всю свою долгую жизнь ты бежал от себя, бежал так далеко, как только мог, не понимая, что бежать некуда и ты лишь бьешься лбом о стену. Ты боялся сам себя. Боялся признаться сам себе.
Боялся даже напиться… нет, однажды ты действительно напился, ты был пьян, ты решил что хватит бежать. Ты пошел признаваться ей во всем, но по дороге встретил ее отца. Признался. Всю ночь рыдал и признавался, глотая пьяные слезы.
А утром боялся поднять на небо глаза. Небо молчало и делало вид что ничего не знает. Она тоже так и не узнала ничего. Так может пора? Сейчас? Думузи нерешительно сопел за спиной.
– Дим?
Он судорожно, неловко вздохнул, дергая край рубашки. Он смотрел ей в глаза.
– Дим!
– Это я виноват, прости. Ведь я был там с тобой, Аик, и не смог… это я виноват… Она до боли прикусила губу.
Эмеш смотрел и не верил своим глазам – он никогда не видел Думузи таким. Дикий ветер затих, присмирел, у него дрожали руки и еще больше дрожал голос. Огонь в глазах тоже сделался тихим, ручным, одиноким словно пламя свечи – дунь и погаснет.
– Я хочу поговорить, Аик. Наедине. Можно?
– Можно, – тихо разрешила она.
Ветер протянул ей руку, помогая подняться, и Любовь впервые нерешительно коснулась его руки. Лару Златокудрая, Дарящая Жизнь, из всех богов и царей этого мира лишь один ни разу не познал счастья с тобой. Как так вышло?
– Я знаю, сейчас не время, – тихо сказал он, – сейчас надо наверно говорить о другом… Аик, я не могу больше о другом! Я всю жизнь бежал от этого, думал что бегу. Но убежать так и не смог. Нельзя убежать от самого себя.
Они сидели рядом, и Думузи осторожно держал ее руку в своих руках, боялся даже поверить, что все это наяву.
– Все мы здесь пытались от чего-то бежать, – говорил он, – кто-то бежал удачно, кто-то не очень. Твой отец бежал от смерти. Прости, наверно я не должен так говорить, но иначе не объяснить… твой отец бежал от смерти, это здесь он хозяин небес, а там он тяжело больной, прикованный к инвалидному креслу старик. Хотя впрочем, хозяином небес он был и там… Эмеш бежал от горя, ты же знаешь, он потерял жену, маленькую рыжеволосую женщину, с которой прожил почти пятнадцать лет. Он бежал, хотел убежать, но он оборачивался и тогда прошлое настигало его. Нельзя таскать прошлое за собой. Кому как ни мне это знать.
Мое прошлое пришло само. Да, Аик, я бежал от тебя. Я так хотел убежать, но ты пришла за мной. Ты стала моей личной Немезидой, и обнаженный меч в твоих руках был вечно занесен над моей головой. Это было страшно. Не смотри на меня так, ты не виновата, это все я. Я просто дурак. Вот сейчас я смотрю на тебя и вижу вовсе не сияющую богиню, не Лару, не Аикану Науру, прости, я вижу просто девушку, ту самую, что стояла тогда у куста белых хризантем в саду. Ты помнишь? Вряд ли ты помнишь…
– Зачем ты бежал от меня, Дим?
– Аик, ведь ты и тогда была сияющей богиней, дочерью хозяина небес. А кем был я? Дикий, бешеный ветер. Неудачник. Больше чем никто. Разве могла ты снизойти? Разве мог я позволить тебе снизойти? Ты должна была оставаться богиней, равная с равным, не со мной. Я пытался сбежать от этого, от тебя, от себя. Но не мог. Мое прошлое всегда было рядом со мной. Я злился, огрызался, пытался прогнать… Прости, Аик, я часто был груб с тобой, часто говорил всякие гадости… Прости, я обижал тебя… я так хотел убежать… но оставаясь один я боялся даже закрыть глаза, боялся заснуть, потому что в каждом сне была ты.
– Ты жил с этим триста лет?
– Да.
– Дикий мой, бешеный ветер! Глупый ветер! Я наверно единственная здесь такая неправильная, я бежала не от себя, я бежала к тебе. Да, Дим, я бежала к тебе. Ты даже не представляешь, что мне стоило уговорить отца, какие невообразимые доводы я приводила, ведь он отказывался брать меня сюда. Триста лет я бежала к тебе, а ты бежал прочь. С того самого дня, когда я стояла у куста хризантем.
– Триста лет?
– Да.
– Я не верю.
– Не надо. Не верь, просто знай – я люблю тебя, только тебя. Все это время я лишь пыталась забыть…
– Я больше не побегу.
– А я больше не отпущу тебя никуда, мой бешеный ветер. Глупый ветер!
– А знаешь, кажется, это я прогнал их, – неуверенно сказал Утнапи. Его глаза блестели.
– Кого? Эмеш понял не сразу, или может быть понял, но сразу побоялся поверить.
– Бабочек.
– Как это?
Почему-то было все равно, и где-то там, в вышине, плескалось бездонное небо. Он видел… Нет, не правильно! Так не должно быть, не должно быть все равно, ведь это важно!
– Как? – повторил Эмеш, тряхнув головой.
– Ведь это игра, Сар, это наш собственный мир. Мы здесь боги, надо только поверить, – он чуть усмехнулся, грустно так, словно не победил, а проиграл, – но наверно я плохой бог и плохо умею верить. Я умею только знать, и делать что знаю. Верить не умею. Получилось не сразу и не так как хотел, я ведь хотел сжечь их, как вы с Думузи, но не вышло. Тогда я решил их прогнать.
– Но как ты прогнал? Усмехнулся. Пожалуй, он и сам не до конца понял.
– Сказал: «пошли вон!» и они улетели. Нет, Сар, я не шучу, так и было.
Он был невысоким, светловолосым, и загорелым до черноты. Он выглядел бы почти мальчишкой, если бы не глаза. Ему было больше трехсот лет, и все эти годы он был почти богом. Может быть единственным добрым богом, среди них – богов великих и могучих. Он был… и от этого становилось сильно не по себе.
А еще Утнапи, как никто другой умел играть в игры, хоть его и не хотели сюда брать. Может поэтому и не хотели. Пожалуй единственный, кто всегда помнил – он человек. Или еще Атт… Что же в нем было не так? Ведь именно он должен был стать лучшим! «Я плохо умею верить. Я умею только знать, и делать что знаю».
Да, он всегда видел, что это всего лишь игра, но не мог поверить, что играют они всерьез. Не мог принять игру до конца, сделать ее частью себя, он стоял чуть в стороне, снаружи. Наверное тяжело жить сразу здесь и там? Тяжело, Ут?
Эмеш едва удержался, чтобы не спросить это вслух, подумал, не стал. Вместо этого спросил другое.
– А ты мог бы прогнать их насовсем? Утнапи покачал головой, устало так, обречено.
– Я пробовал, не выходит. Я плохой бог, слишком человек. Я даже своих бабочек не могу до конца прогнать, они все лезут…
– Своих? Накатившая волна с разбегу ударила по голове гулким гонгом.
Да, он знал, конечно знал. И еще он знал, как это происходит, слышал. Он видел как это было с рыбаками. Если бабочки дотронутся до тебя, это как вирус… ты сам станешь демоном, оболочкой, куклой. А через несколько дней тебя разорвет на части, ты превратишься в черную стаю, распадешься на тысячи крылышек, поднимаешься в воздух, чтобы найти и коснуться снова. И снова…
А Утнапи значит уже чувствует, как они копошатся внутри, силясь разорвать. Скоро он станет таким же серым чудищем, расплывающимся мутными разводами, как те двое. К горлу подступила тошнота. Лучше даже не думать и не представлять. Не знать. Как же сейчас ему? Сидит, спокойно, смотрит, дышит ровно.
– Убей меня, Сар, я все равно не смогу. Эмеша аж передернуло, мурашки пробежали по коже.
– Сможешь, – запротестовал он. – Ты прогонишь их, Ут. Ты уже один раз прогнал и сможешь сейчас. Кто, как не ты! И совсем тихо попросил:
– Ты должен, потому что я никак не смогу.
Казалось, если Утнапи сейчас сможет, то потом у них все будет хорошо, мир не треснет, они смогут его удержать… Утнапи сможет, кто как не он! Он лучший. Он прогнал, и он сделает это снова. Утнапи качает головой.
– Ты сможешь, Сар, это как раз не сложно. Тебе нужно просто смотреть в глаза, даже если страшно. Смотреть и запоминать как это, чтоб в следующий раз уже без колебаний. У вас впереди война.
– Я не хочу, – признался Эмеш.
– Я еще попробую, – пообещал Утнапи.
Он пробовал. Честно пробовал, изо всех сил. И чем больше он пробовал, тем яснее становилось, что ничего из этого не выйдет, даже со стороны было заметно. Уже поздно. Кожа на лице шла серыми пятнами, делая его все больше похожим на демона-рыбака.
– Ут! Держись, пожалуйста! Ты должен! – Лару все пыталась подойти, взять за руку, чем-то помочь. Ведь она – жизнь, ее сила всегда помогала выжить.
– Не надо, Ру, лучше не подходи близко. Я боюсь оно выскочит… Она зажимала ладонью рот, стараясь не кричать.
Думузи потащил ее устраивать новый дом для керуби. Они вдвоем до самой ночи бегали туда-сюда, суетились, перетаскивали рыбаков в долину Ир, помогали кое-как обустроиться там, объясняли как и что. Дело шло медленно, сил почти не было, устали, вымотались, Думузи еще не вполне отошел от утренней схватки с бабочками, а у Лару просто опускались руки… Но бегали – лучше бегать и валиться с ног от усталости, чем просто сидеть и ждать.
Они были вместе. Хоть у кого-то все хорошо, и Эмеш радовался, смотря на этих двоих. Несмотря ни на что, они нашли самое важное и вернулись, никуда не уходя. И теперь надеялись что-то сделать для других.
Правильно. Хорошо. Конечно, всем было страшно. Думузи-то еще ничего, а Лару, поначалу стояла тут, глядела на Ута, и бессильные слезы ужаса прятались в глазах. Она не плакала, но от одного такого взгляда сердце переворачивается…
Эмеш отворачивался. Интересно, а у него самого какой взгляд? Тоже, небось, не из приятных.
Он сидел рядом с Утнапи, боясь отойти даже не минуту, боясь даже отвернуться невзначай. Ужасно хотелось поговорить, но язык не слушался, не ворочался, словно одеревенел. Поэтому он просто сидел. Утнапи тоже сидел, тоже молчал и слепо глядел по сторонам, словно не замечая.
Кита тихо подошла и села рядом, прижалась, положив голову Утнапи на грудь.
– Все будет хорошо, – шепнула она, нежно погладила его руку, – не надо бояться. Я с тобой.
Утнапи вздрогнул, хотел было прогнать, но не смог, только тихо вздохнул, обнял, крепко прижимая к себе. Даже серые пятна с лица на минуту ушли, словно испугавшись, поверив, что они тут не к чему. Кита смогла прогнать… На минуту…
– Что ты здесь делаешь? Ну-ка пошли! – прикрикнул было на нее Думузи, проходя мимо, но быстро прикусил язык.
– Я никуда не пойду, – сказала она уверенно. – Я его жена.
Не пойдет, хоть что делай. Хоть молниями бей, хоть огнем, все равно не пойдет. Второй раз потерять не сможет.
К ночи Утнапи все же заперли в доме, заткнули все щели – если вдруг взорвется бабочками, то они так просто не вырвутся на свободу. Эмеш сидел рядом, разговаривал через стенку – его словно прорвало, трепался о всякой ерунде, даже не замечая о чем, заставлял Утнапи говорить тоже. Так было проще, казалось, пока он слышит голос – все нормально. Значит Утнапи жив, и его бабочки еще далеко.
Киту в дом не пустили, она сидела рядом, прижавшись к двери щекой. Молчала. За все время не проронила ни слова. Глаза сухие, далекие. Она не будет плакать и не будет кричать.
– Я много думал, – сказал вдруг Утнапи, – не знаю, поможет тебе это или нет, но ты должен знать. Помнишь, Уршанаби говорил нам – демоны нейтральны. Всегда. И даже если сила не нейтральна внутри демона, она нейтральна вовне. Что-то всегда уравновешивает. Как савалар и илиль…
– Ну?
Сейчас было сложно сосредоточиться на каких-то серьезных мыслях, но он старался. Если есть хоть какая-то надежда, он должен попробовать все, любые средства. Демоны заставляют этот мир распадаться на части, обращают его в хаос.
– Демоны – разрушающая сила. А созидающая? – попытался размышлять вслух Эмеш. – Мы? Боги? Ведь мы создали этот мир. Или та сила? А помнишь, как мы получили свою силу? Там, на вершинах Унгаля?
Ут, за стеной, кивнул, он помнил, конечно помнил. Высокогорное озеро, прозрачное, чистое, мелкие камешки видно на невообразимой глубине, и солнечные лучи пронзают до самого дня, сверкают живыми блестками на поверхности. Отсюда берет свое начало Мирикиль – огненная река жизни… почему огненная – Эмеш так и не понял, река как река на вид, вода, не огонь.
– Только это не разрушение и созидание, Сар. Это другое.
– Другое? Что?
– Не знаю, спроси лучше у Уршанаби, или хотя бы Италя, он знает куда больше меня. Поверь, я тоже плохо понимаю, я не знаю… но я чувствую, что оно где-то рядом. Надо только приглядеться. Эмеш приглядывался, как мог. Что ему еще оставалось.
Они говорили долго, о многом и ни о чем, пытаясь найти важное, но не находили толком даже простого. Надо было поговорить, слова прогоняли страх, неизбежное отступало, теряясь в словах. Голос Утнапи какой-то глухой, чужой, отстраненный. Мороз по коже от этого голоса. Но все равно лучше говорить, чем молчать. Тишина в сто крат страшней. От тишины не знаешь чего ждать.
И говорили много – о вечном и мелочах, о жизни и немного о смерти, о демонах и мангарах, о рыболовных сетях и выделке овечьих шкур, о землянике на горных склонах и абрикосах в царских садах, говорили о женщинах, о политике, о вине, о смысле бытия… Эмеш уже перестал замечать, о чем они говорят. День. Вечер. Ночь… А утром явился Атт.
Нет, сначала ночью еще приходили керуби. Последние здесь, те, кого еще не успели увести. Перед тем, как отправится в старый Эдем, они решили проведать двух неудавшихся богов. Они стояли в стороне, нерешительно сопели, боясь подойти, не желая помешать. Пожалуй, они сами прекрасно видели, что происходит.
– Вы что-то хотите? – громко поинтересовался Эмеш.
Керуби зашептались, потоптались еще немного на месте, потом вперед вышел кособокий старик. Приглядевшись, Эмеш узнал в нем того самого переговорщика.
– Мы пришли поговорить.
– Со мной?
– Да, с тобой.
– Хорошо, давайте поговорим, – согласился он.
Делегация немного помялась и подошла ближе, даже в темноте Эмеш мог легко разглядеть их осунувшиеся, испуганные лица. Да уж, ребятам досталось в последнее время, волей судьбы они оказались в самом пекле.
Переговорщик оглянулся на остальных, словно ища поддержки, видно было, что говорить ему не легко.
– Мы не понимаем, что происходит, – печально сказал он. – Наш учитель больше не выходит, нас заставляют покинуть наши дома, у нас больше нет вождя и никто не может рассказать, как нам жить дальше.
Эмеш заскрипел зубами. Ну конечно, во всех несчастьях они наверняка винят его, ведь все неприятности у них начались с его приходом. Он гад такой! грязный монстр-убийца, шарахнул огнем, и сейчас вот не выпускает их учителя из дома, привел с собой еще двоих…
– Ты хороший, – серьезно, доверительно произнес переговорщик.
Это было настолько неожиданно, и по детски непосредственно… Эмеш даже не нашел что ответить. Тяжело сглотнул.
– Ты ведь сможешь защитить нас?
Защитить? Как, черт побери, он будет их защищать? Почему он? Ведь это Думузи с Лару сейчас уведут их в безопасное место, это они сейчас помогут… а он просто сидит тут и тянет время, не в состоянии ни помочь, ни убить. Он ничего толком не может. Защитить? Дети… Переговорщик с надеждой смотрел на него. Ждал.
– Наш учитель всегда заботился о нас, помогал нам. Я знаю, ты был его другом.
Был. Почему они говорят об Утнапи в прошедшем времени? Это сильно раздражало. Он еще жив! Он там, за стенкой, у него еще все получится. Вот он прогонит своих бабочек и сам защитит своих керуби от любых напастей.
Они не знают или не верят? А он верит? Или просто боится своими руками… Нет, он все-таки верит… ну может не слишком сильно, не достаточно сильно, чтобы сделать сказку правдой.
И все же, вдруг понял, – было бы намного проще и спокойнее, если бы эти люди его ненавидели. Эмеш на минуту до рези зажмурил глаза.
– Я постараюсь, – без особой уверенности пообещал он, потом отвернулся, стараясь не встречаться с переговорщиками взглядом, – а вы уходите отсюда, там вас ждет новый дом, там будете в безопасности. Керуби заметно приободрились и важно кивнули.
– Мы верим тебе, – серьезно сказал кособокий старик.
Вот только этого ему еще не хватало! Веры! Они еще в него верят! Стоят такие довольные… Правильно, в богов надо верить, несмотря ни на что. Он сам постарается поверить, и может тогда. Сглотнув подступившие бессильные слезы, Эмеш покачал головой.
– Я сделаю все, что в моих силах, но чудес обещать не могу. Я далеко не всесилен.
– Мы понимаем. Керуби с достоинством поклонились и удалились в темноту. Замечательно! Просто отлично! Ну просто слов нет. Они ему верят, демоны их раздери!
– И я верю, – тихо сказала Кита.
Он вздрогнул, этого еще не хватало. Ладно. Если верят люди – это еще куда ни шло, но вот если бы поверили боги… хорошо что Ларушки нет рядом.
– Я тоже верю, – признался из-за стены Утнапи. Сговорились, – устало подумал Эмеш, закрывая глаза. Утром явился Атт.
Почему-то казалось, он должен привести целую армию за собой – богов, демонов, даже людей в сверкающих доспехах, казалось, что они вот-вот будут сражаться, жечь бабочек огнем… они пойдут в пустыню, пройдутся по всему миру и сожгут все… победят в конце концов, они не могут не победить. Не могут.
Атт пришел один – просто невысокий, пожилой, лысый человек… подошел сел рядом, покосился на дочь, вздохнул, похлопал Эмеша по плечу.
– Они уходят, – сказал, словно невзначай, словно все и так знали о чем речь.
И этого оказалось достаточно, не надо больше ничего объяснять. Война проиграна даже не начавшись. Эмеш даже не удивился, кивнул. Не будет ни богов, ни людей, ни демонов, ни сияющих доспехов. Игра окончена. Теперь надо только самим.
– Там небо гудит, – тихо сказал Атт, – никто не знает что делать. Они боятся. Не хотят. Хотят уйти… Эмеш кивнул. Да, пожалуй все правильно. Пора им возвращаться.
– И ты иди, Мариш. Ты же хотел, – сказал он, – и Ларушку с собой захвати, зачем ей здесь… Атт хмуро посмотрел на него.
– А ты? А он? С ним давно все ясно.
– А я останусь. Знаешь, я ни разу за триста лет не хотел вернуться. И сейчас не хочу. У меня там ничего нет, никто не ждет, совсем никто, даже хризантемы.
Он невесело усмехнулся, задумался. Да, действительно, он говорил правду, верил сам себе. Главное верить.
– Ты еще, может, посмотришь, как они цветут… вдоль дорожки…
– Неужели ни разу? – Атт вот не верил.
– Ни разу.
Эмеш развел руками. Ни разу, что тут поделаешь, ему было хорошо здесь, это был его мир, он принял его до конца. Сейчас он твердо, упрямо верил в это сам, как никогда раньше, как никто другой. Он видел весь этот мир во сне, от края о края. Он принял его весь, не во сне, по настоящему принял. А там, снаружи, у него не было совсем ничего.
– Я как в сказке, помнишь, как Питер Пен. Мое окно закрыто, меня никто не ждет и я не могу вернуться назад. Мне даже кажется иногда, что в моей кровати уже спит другой мальчик…
Усмехнулся. Да, он сам мальчик, не желающий взрослеть, хоть и седина уже в волосах, но все равно мальчик, которому в сказке лучше, чем в реальном мире. Он никак не всесильный бог. Это игра. И это его игра. И даже возможно игра по его правилам! Захочет – будет летать!
Даже дернулся, попробовал – вдруг и правда полетит. Нет, не летается, только Атт как-то подозрительно на него смотрит. Неловко вдруг стало, ведь заигрался, в самом деле.
– Я лучше останусь, Мариш, вдруг что и выйдет, – попытался неуклюже оправдываться. Атт хотел было возразить, но отчего-то передумал, только вздохнул.
Снова подумалось про Лару – она уже вернулась. Даже никуда не уходя. И Думузи. То, от чего они так долго пытались бежать – исчезло, словно наваждение, словно сон. И теперь уже все равно где они, тут или там, для них все позади. Они вернулись.
Атт тоже почти вернулся, он одной ногой стоит там, сейчас для него тот мир ближе чем этот. Он уже чувствует его, чувствует запах дома… Ему тоже не нужно больше бежать, он готов принять реальность до конца, какая бы она не была.
Эмеш слегка завидовал им, он не был готов принять. Он от реальности отказался. Та реальность ему больше не нужна.
– А Ут где? – спросило небо.
– В доме, – Эмеш кивнул на дверь, – пытается прогнать своих бабочек.
– Своих?
Атт сначала не понял, нахмурился, сдвинул брови, потом разом обмяк и побледнел. Нет, все-таки одной ногой он еще здесь.
– И я не пойду – сказал уверенно.
Мы создаем зло среди нас. Мы создаем его; и потом пытаемся называть его дьявол, Сатана, зло. Но его создает человек. Дьявола нет. Человек создает дьявола. Уоллес Черный Олень, лакота
Дзинь-дин-динь. Динь-дзинь-дин-динь. Дзинь. Бубенчики дрожат за спиной, все дальше, все тише. Оборачиваться нельзя. Останавливаться нельзя. Разговаривать нельзя.
Только идти вперед, слушая, как ветер осторожно перебирает натянутые струны. Вон, до того дерева у черты. Уже скоро. Осталось двадцать шагов.
Кудда идет рядом, чуть впереди. Мальчишка совсем… Ему ведь до судороги хочется рвануться вперед, добраться, добежать, скорей… Но торопиться нельзя. И я вижу его прямую напряженную спину, костлявые лопатки почти сошлись у выпирающего хребта, гордо вывернув плечи. Он едва держится, но держится достойно. А ноги уже не гнуться, с трудом делая шаг… еще шаг. Ничего. Уже почти все позади. На сегодня мы свою работу выполнили. А потом он привыкнет. Я же привык. Все привыкают. Первый раз всем страшно.
Десять шагов. Налетевший ветер бьет в спину волной липкого, потного холода, далекий рокот и низкий утробный рев, словно из-под земли… Не оборачиваться. Не оборачиваться, Кудда! Ты же знаешь – нельзя! Уже скоро…
Воот… Молодец, мальчик. Не останавливайся, иди. Иди. Сейчас это уже не наш зверь. Нас сменили. Иди.
Переступив черту, он падет на колени, всхлипывает, уткнувшись лицом в ладони, его трясет, и, кажется, сейчас вывернет наизнанку… Ничего, сейчас все пройдет. Так бывает. Ты храбрый, Кудда.
Я с наслаждением стаскиваю рубаху, царапающую жесткой коркой, пропитанную насквозь острым запахом золы и крови. Принимаюсь привычно соскабливать бурую глину, она отходит пластами, словно старая кожа, осыпается пылью. Иногда кажется, что другой кожи у меня и нет, и сейчас я отдеру все, до костей. Но это не страшно. Долго… Хочется спать. Отскоблить, оттереть песком.
Искупаться бы, смыть все это. И я так же привычно, с завистью, гляжу на быстрый ручей, что бежит чуть поодаль, между камней. Сверкающий, беззаботно прозрачный, полный прохладой и вечерним солнцем. Искупаться бы… Иль хоть ладонь ненадолго подставить быстрой упругой струе, ощутить… Нельзя.
Ручей берет свое начало в горах, бежит через ущелье духов. Он несет смерть. Нельзя. Здесь воду берут из другой маленькой, заросшей речушки. Смерть…
Да мы и сами все равно, что мертвые сейчас. До утра, до восхода – мертвые. Сейчас нам нельзя в мир живых.
Кудда жадно пьет из кувшина нагретую солнцем воду, поднимает дрожащими руками, запрокидывает. Ведь все выпьет сейчас, а больше нет… Ладно, ничего… он первый раз, ему можно, а я до утра потерплю. Смотрю, как последняя капля влаги исчезает, как мальчишка блаженно вздыхает, жмурится, понемногу приходя в себя. Не удержавшись, облизываю пересохшие губы, Кудда смотрит на меня, и только сейчас понимает, что сделал. Я устало пожимаю плечами – ничего… И вытягиваюсь под деревом во весь рост, закрываю глаза.
Долго лежу, сон не идет, хоть я и не спал уже больше суток – там, за чертой, спать нельзя. А тут отчего-то не хочется. Ничего не хочется. Жизнь словно уходит, отворачивается от меня, перестает замечать. Говорят, со стражами это бывает. Когда ты слишком часто мертвый – даже смерть перестает замечать тебя. Я видел таких, они больше ни там, ни там. Я не хочу… Но хуже всего, что с каждым днем мне все больше плевать.
Кудда давно свернулся калачиком под деревом и тихо сопит, лишь иногда вздрагивая во сне. Здоровый живой сон, полный ярких грез… Я немного завидую ему. Это хорошо, что завидую…
Лежу, смотрю в небо. А небо смотрит на меня мириадами звезд. Рогатый месяц-Кунан блестит серебряным боком, неспешно прогуливаясь из края в край. Он тоже видит меня. А еще, со своей вышины, он видит Аннумгун, и море, тихонько шуршащее галькой у городских стен. Море… Я закрываю глаза, слушаю далекий плеск волны.
Иногда мне кажется – я начинаю забывать кто я такой, что родился не здесь, и что в жизни бывает что-то еще, кроме серых камней, бескрайней сухой степи и дрожащих бубенцов, звон которых не оставляет даже во сне. Говорят, голодные духи хатаниш боятся этого звона… может быть. Я верю тем, кто говорит – решил верить, и верю. Пусть будет так.
Говорят, духи не трогают мертвых, только живых, поэтому нельзя смотреть им в глаза, глаза выдадут сразу.
Эх, я уже сам плохо понимаю, кто я – живой, что только прикидывается мертвым, или мертвый, что иногда пытается казаться живым. Красная глина въелась в кожу, и смерть въелась слишком глубоко, три – не три, все одно.
Я страж ущелья Ишме-Шмаша, у края степей, у края земли, где ветряные плоскогорья Наннара сходятся с зеленой долиной. Я охраняю людей от духов. Духи приходят каждый день, каждую ночь, они убивают…
Я никогда не видел тех духов. Ни разу. За все пол года, что я здесь. Не видел…
Недавно я начал слышать их вой. Раньше не слышал. Даже когда хатаниш клацал зубами у меня за спиной, даже когда выл над самым ухом – не слышал. Теперь слышу. Благо это, или проклятье?
Я никому об этом не говорю, иначе меня прогонят. Страж должен видеть. Все видят, кроме меня. Я чужак… словно слепой… Я научился скрывать это.
А они видят. Может быть потому, что родились здесь, и им доступно то, что недоступно мне?
Когда-то я думал, что это сказки, и духов нет… но с каждым днем, с каждой минутой… Можно ли не верить, живя здесь?
Можно ли не верить, когда на твоих глазах хатаниш рвет человека в клочья? Рвет взаправду, и хлещет настоящая горячая кровь. Можно ли? Я видел эти раны, словно огромные когти исполосовали тело… Балих, долго умирал у меня на руках, молча, тихо, он смотрел в небо, и в глазах его застыл ужас. Мы ходили с ним в паре, как сейчас с Куддой. Он был старый, опытный страж, он хотел прогнать голодного духа, как делал много раз, но что-то пошло не так. Сейчас уже не узнать… И я видел как это было!
Нет, самого духа я не видел и тогда. Как рвал – видел, век бы такого не видеть! А хатаниш – нет. И забыв обо всем, я кинулся на врага.
На врага! Я не видел его, но разве это имеет значение? Я схватил какой-то камень и бил им, плохо понимая куда, и рука моя скользила сквозь воздух не находя цели. Я орал и выл в бессильной ярости, не понимая – как же так! Ведь он рядом! Я чувствую! Я бы убил его, если бы видел. Я бы его убил! и плевать, что они бессмертны. Даже голыми руками. Я умею. Я воин. Почти пятнадцать лет моей жизни прошло в походах и боях. И клянусь всеми богами – я бы его убил! Хатаниш не тронул меня, иногда мне кажется – он не видел меня тоже. Наверно он ушел, не знаю…
Но с тех пор я начал слышать их рев. И я рад. Когда-нибудь голодный дух хатаниш придет за мной, и мы встретимся лицом к лицу! Небо смотрит на меня.
– Исин, – ее темные глаза смотрят прямо в мои, и улыбаются. – Я пришла к тебе.
Такая красивая… стоит, чуть наклонив голову на бок, короткая смешная челка падает на лоб… Она протягивает мне руку, и я тянусь к ней. За ее спиной стоит зверь.
– Эй! Кудда трясет меня за плечи. Кажется, я все-таки заснул.
– Эй, ты чего? – взволнованно шепчет он. Я мотаю головой, сажусь, пока еще не понимая.
– Ты кричал, Исин. Нельзя! – шепчет он. – Тихо! А то духи услышат и придут.
– Пусть приходят, – зло буркнув, я поворачиваюсь к нему спиной.
Кудда еще долго стоит надо мной, потом, кажется, уходит, махнув рукой. Сейчас лучше больше не спать, иначе все начнется с начала.
Этот сон я видел много раз. И я прекрасно знаю, что этот зверь и есть голодный хатаниш – огромный, лохматый, с гнилыми зубами и глазами полными раскаленных углей. Над ним вечно вьются мухи, словно над падалью. Я никогда не видел его наяву, но точно знаю – это он, иначе и быть не может. Зверь никого не убивал в моем сне, не кидался, не рычал, брызжа зловонной слюной. Он просто стоял. И это было хуже всего. И каждый раз я просыпался в холодном поту не от страха за свою жизнь, и даже не за нее я боялся… но просыпаясь, я уже не мог вспомнить. Было что-то еще… Но однажды я вспомню. Отчего-то казалось – это невероятно важно. Небо подмигивает мне звездами с вышины.
Ужасно хочется пить, во рту давно пересохло… а ручек сверкает и манит прохладой, звенит между камней. Нельзя. Нельзя… Язык словно деревянный, шершавый, распух, не ворочается.
Да послать все это в Илар! Это не мои законы… к демонам! Я не верю, что вода в этом ручье несет смерть, я видел, как из него пили звери и птицы, я видел, как рыбы плескались в его воде. Просто здесь ничего нельзя! А я решил слушаться и верить. Да пошло оно все в Илар! Всю свою жизнь я поступал иначе – пил, когда хотел пить, хоть воду, хоть вино, и ел, когда хотел есть, и врагов я убивал, а не прятался, изображая мертвеца. Только здесь ничего нельзя. Стражи… Демоны!
Встать сейчас и уйти, и делать все так, как привык… Жрать хочу, мясо хочу! пол года мяса не видел – здесь ничего нельзя. Уйти… сейчас… Лежу, и смотрю в небо.
– Исин, – ее темные глаза смотрят прямо в мои, но улыбки в них нет. – Зачем ты пришел? Это снова сон. Или не сон? Так было. Это просто память.
– Я пришел за тобой, Элили. Я хочу уйти. Пойдем со мной.
– Нет, – отвечает она, – я не пойду. Мое место здесь.
– Тогда я уйду один.
– Ты испугался, Исин? – кажется, в ее глазах мелькнула усмешка. – Ты испугался наших духов?
Хотелось ударить ее, честное слово! Что она понимает! На кой сдались мне их духи? чего ради мне изображать из себя покойника… или героя? я так и не понял в кого играю. На кой прятаться за дурацкими бубенцами, не смея даже посмотреть в глаза врагу? Я не привык! Ради нее? Она не моя. Она не простит, и не будет со мной.
Я убил ее отца. Просто. Пристрелил, со спины, без лишних затей и угрызений совести. Я был на войне и убил врага. Элили, гордая дочь майрушского сотника Мессилима. Наши войска пришли в Майруш прошлым летом, взяли город.
Ее я встретил на следующий день, у ворот, она хотела уехать. Ведь я мог бы просто забрать ее, как трофей из побежденного города, притащил бы в Аннумгун, была бы моей рабыней… или женой, если б пожелал. Я бы пожелал, и куда бы она делась?!
Вместо этого – поперся на край света к каким-то ее родственникам. Зачем? Теперь я страж, живой мертвец. Я ничего больше не хочу, я даже ее больше не хочу – нет сил.
– Исин, – темные глаза смотрят прямо в мои… А небо до краев полно звезд.
– Эй! ровнее мажь, а то учует! – сдавленно шипит Лукани.
– Да пошел ты! – в голос говорю я, и он подпрыгивает, истерически машет руками на меня. Как же! Громко говорить здесь нельзя.
Я злой и голодный. Меня послали вне очереди, заменить его напарника, который недавно слег. Всего день дали нормально отдохнуть. Потом перед дежурством – сутки голодовки и уединения на пустыре, иначе, говорят, злые духи хатаниш не поверят, разорвут. Эти сутки я спал – благо, давно привык спать в прок, когда нет других дел. Но жрать все равно охота, не хуже голодных демонов. Еще сутки… В конце-концов я сдохну здесь.
Лукани беззвучно ругается сквозь зубы, я спокойно мажу себя глиной с ног до головы. Надо, так надо. Глотнул напоследок из кувшина мутной воды.
– Пошли.
– Я выхожу замуж, – сказала Элили вчера.
На этот раз она не смотрела в глаза, словно боялась, словно я – тот голодный злой дух. Старательно отводила взгляд. Я молчал.
– Он пастух. Абисарахи, – ее голос так старался быть твердым. – Мой дядя уже дал согласие. Женщина не может долго жить одна, у меня нет ни братьев, ни отца…
– Хорошо, – кивнул я. Повернулся спиной и ушел. Мне уже все равно.
Ночь. Небо затянуло облаками, так, что круглый бок Сребророгого едва проглядывает и снова исчезает, лишь тускло мерцая. Дождь бы пошел, так ведь нет, как же, пойдет он… Дожди здесь редкость. Воздух густой и душный.
Я иду вдоль невысокого, где-то по пояс, вала из земли и камней, ритмично бью в свой бубен – пугаю духов. Лукани делает тоже самое, чуть в стороне. Так нам и бродить до завтрашнего вечера, пока не сменят. Сутки. Изнуряющая, тупая работа. Как мальчишки, вроде того же Кудды, выдерживают – даже не представляю. Я хоть не вижу этих духов и мне плевать. Хожу себе, гремлю… А они видят. Их смерть бродит в двух шагах за валом, принюхивается, ждет. Один неосторожный шаг и хатаниш бросится – последнее время это случается все чаще.
На валу торчат палки или просто высокие камни, между которыми натянуты нити бубенцов. Здесь, где скальный разлом Ишме-Шмаша выходит к долине – шагов четыреста в ширину, а по середине бежит ручей. Двое стражей на этом берегу, двое на том. Обычно духи не лезут через вал. Но если такое случается – нужно этим же бубном, хитро притоптывая, отпугнуть, загнать назад. Целый ритуал. Главное – в глаза не смотреть. Обычно это выходит. Если нет – оставшиеся в живых стражи бьют в гонг, и люди в деревне успевают спрятаться. Потом хатаниш возвращаются в свое ущелье. Насытившись.
Приглушенный рык у меня за спиной. Совсем рядом. Оборачиваюсь – ничего. Я никогда не вижу их. Но он здесь, рядом, я знаю. Я слышу его шумное дыхание, чувствую запах гнили. Хорошо – будем гонять.
Громко бью в бубен, иду прямо на него. Мне все равно куда смотреть – глаз я не увижу. Зверь напряженно рычит, не уходит. Вот он, передо мной, я слышу. Кажется, протяни руку… Не уходит. Мой бубен ему не страшен. Да я бы тоже не испугался, чего уж… Пляски эти вокруг устраивать, как полагается, пока не уйдет? Долго. Надоело все!
– А ну, пошел, – тихо, сквозь зубы, чтобы не услышал Лукани, говорю я. И размахнувшись, бью наотмашь. Пронзительный визг, и я чувствую, как натянутая кожа бубна тыкается во что-то. Попал! Надо же, демоны его..! Бью снова.
– Па-ашел!
Он огрызается, отступает назад. И я вдруг вижу, как мухи вьются вокруг. И бью по мухам.
Зверь пятится, я слышу! Я гоню его через камни, через вал, на ту сторону. Луплю по морде. На вершине вала он останавливается, шумно втягивает ноздрями воздух. Что-то учуял?
– Пошел прочь! – ору я, и бью уже не бубном, рукой. Чувствую, как сжатые в кулак пальцы с размаху тыкаются во что-то влажное и скользкое, твердое. Что-то хрустит. Натянутая струна бубенцов со звоном рвется, и зверь несется прочь, отчаянно повизгивая. Я прогнал.
Долго стою, смотрю мухам вслед. Потом поправляю бубенцы, связывая разрыв. На земле, под ногами, что-то валяется, я наклоняюсь, поднимаю… Зуб. Огромный сломанный гнилой зуб, в темной склизкой крови. Я выбил. Стою и ржу, как дурак, сжимая в руке зуб голодного духа.
– Я больше не пойду с тобой, – переступив черту, Лукани оборачивается ко мне, его лицо перекошено, – никто больше не пойдет. Лучше уходи отсюда.
– Я прогнал вашего духа, – усмехаясь, говорю я.
– Ты разозлишь их! Они соберутся в стаю и нападут. Убьют всех. Так нельзя. Ничего нельзя – это я знаю твердо. И я, наконец, уйду. Пошло оно все…
– Исин, – ее глаза смотрят прямо в мои, – ты уходишь?
– Да, – ровно говорю я.
Я уже собрался. Впрочем, у меня и вещей-то никаких – нечего собирать. Старая армейская рубаха висит мешком на плечах, в кожаном ремне давно проковыряны новые дырки… ничего, вот вернусь домой! Отъемся и отдохну. Я уже почти слышу шум аннумгунского базара и плеск волн у высоких стен, крики чаек… Как я устал от этих проклятых тварей! Да провались они в Илар! Этот ад закончился для меня. Надоело. Меч приятной тяжестью трется о бедро.
– Пойдем со мной, – привычно говорю я, зная, что она откажет. – Пойдем. Ты же все равно не любишь этого Абисарахи, какая тебе разница? Я заплачу калым твоему дяде, хоть в десять раз больше этого пастуха, хоть золотом, хоть овцами. Пойдем со мной, будешь жить как царица. У меня хороший дом, и слуги, тебе не придется ничего делать самой… Я ведь хороший воин, Элили. В личной гвардии царя… один из лучших. Я хорошо заработал на той войне.
– Да, – говорит она, – ты хорошо заработал.
Словно пощечина. Ее ноздри раздуваются от обиды и гнева, и я понимаю, что ляпнул лишнее. Кусаю свой длинный язык. Мы разорили весь Майруш, подчистую. Ее Майруш. Я убил ее отца, другие убили ее братьев. Она не пойдет со мной.
– Элили…
– Уходи, – говорит она. И я вижу, как в глубине темных глаз затаились слезы.
– Элили…
– Уходи! Я вижу… Я не могу так…
– Элили! Пойдем, куда хочешь. Хоть в Майруш, хоть в степи, я буду пастухом, или охотником, или придумаю что-нибудь еще. Пойдем со мной. Элили, я же люблю тебя! Я не могу без тебя! Я не могу просто уйти! – голос подло срывается. Никогда раньше я не говорил таких слов, как-то не приходилось. Наверно некому было. Стою, тяжело дыша, прекрасно зная, что сейчас она скажет «нет».
– Прости, – говорит она. Ее губы дрожат.
– Встань на колени, – лысый жрец Энундарана ухмыляется. Я выше на целую голову, и конечно ему приятнее смотреть на меня сверху вниз, чем наоборот.
Скрипнув зубами, я подчиняюсь. Если уж принял решение, значит надо идти до конца.
– Ты хочешь остаться? Я киваю.
– Ты нарушил закон. Ты же знаешь – за это тебя ждет суровое наказание. Но ты чужак и можешь просто уйти.
Где-то далеко плещется безбрежное море. А ведь сейчас весна, и у нас в саду за домом расцвел миндаль… Мои друзья, наверно, готовятся к очередному походу, в очередной Майруш… а может быть сидят где-нибудь, пьют вино, или тискают девочек… я так хочу…
– Я хочу остаться, – говорю твердо. Жрец ухмыляется так мерзко, что хочется свернуть ему шею.
– Ты раскаиваешься?
– Да.
Там, за чертой нельзя разговаривать, нельзя делать резких движений, и уж тем более нельзя бить духов бубном по морде. Я нарушил закон. Я разозлил духов. Нельзя.
– Скажи! – требует он.
Беззвучно рычу проклятья сквозь зубы. Я никогда не стоял на коленях, и даже перед царем не склонял головы. Я не привык… Чувствую, как лицо покрывается злыми красными пятнами.
– Я раскаиваюсь.
– Хорошо, – довольно говорит он. – Двадцать ударов кнутом, потом три дня поста вместо одного перед, каждым дежурством в течении месяца.
Наверно, на моем лице слишком красноречиво написано все, что я думаю, поэтому что жрец добавляет:
– Ты можешь просто уйти.
Элили, совсем бледная, стоит рядом. «Пожалуйста, уходи!» – беззвучно шепчут ее губы. Я вижу.
На пустыре я провалялся три дня. Меня притащили и бросили, оставив рядом кувшин с водой. Если бы я сдох – они были бы только рады. Последним ударом, словно издеваясь, этот гад сломал мне два ребра. Теперь не вздохнуть. А вечером идти в ущелье. Кое-как удается сесть.
– Исин, – Элили стоит рядом, все такая же бледная, – почему ты остался? Улыбаюсь, но как-то криво – что тут сказать.
– Я принесла тебе поесть, – она садится рядом, достает хрустящую ячменную лепешку и пол головки мягкого сыра. – Мне только сейчас удалось незаметно ускользнуть… прости… раньше не получилось.
– Мне ведь не положено сейчас есть, – я заглядываю ей в глаза.
– Никто не узнает.
– А если духи чего-то там учуют?
– Ты в это веришь? – удивление звучит в голосе.
– Нет, – говорю честно. Хочется усмехнуться, но болят ребра. Элили ведь тоже родилась не здесь, это нее законы, хоть и какие-то там ее корни из этих земель – все равно.
Беру, разламываю лепешку пополам – ужасно вкусная, горячая еще, пахнущая живым огнем.
– Иди домой, Исин, – тихо просит она, – ты же хочешь домой. Ведь хочешь? Забудь все это.
Протягивает руку, осторожно касается моего плеча, и в глазах разом темнеет, больше нечем дышать…
– Там, в Майруше, ты… – она кусает губы, – я не виню тебя. Я могу это понять. Это война, и ты солдат. И мой отец был солдатом. Вы оказались по разные стороны… так вышло… это… Я ведь ненавидела тебя, но больше не могу… Исин… Она всхлипывает.
– Пойдем со мной, – шепчу я, прижимая ее к себе, она больше не сопротивляется.
– Я не могу, Исин, я боюсь. Как же тебе объяснить, ведь ты не поймешь… Ведь эти голодные духи в моей крови, я боюсь они пойдут за мной… теперь, когда я видела их, и они видели меня – они пойдут…
– Пусть идут, – счастливо улыбаюсь я. – Я убью всех твоих духов. Ее волосы пахнут молоком и солнцем.
– Их нельзя убить, – тихо говорит она, – это наши сны. Они живут, пока живем мы.
За ее спиной стоит зверь. Да, это все тот же сон – я помню. Зверь подходит, и довольно урча трется о ее ноги, лижет ее руку шершавым языком. Такие сны лучше забыть.
– Они приходят из наших снов, Исин. Они убивают. Здесь они за чертой, в ущелье, а там… Я боюсь… Это наше проклятье. Вдруг они вырвутся и начнут убивать.
Элили рыдает, уткнувшись в мое плечо, я обнимаю ее, глажу по голове. Боль куда-то незаметно ушла, остались только тепло и покой. Все вдруг встало на свои места.
– Ты ведь раньше не видела их? Пока не пришла сюда? Она мотает головой. Становится ужасно смешно, только сломанные ребра мешают смеяться.
– Тебя запугали здесь, Элили, не знаю, как уж им это удалось, ты ведь храбрая. Элили, милая… Ничего. Хочешь, я сейчас пойду и перебью всех ваших духов. Всех, до единого! И тебе нечего будет бояться!
Она смотрит на меня огромными распахнутыми глазами. Глупая моя… да и я дурак, давно надо было…
– Я никогда не видел ваших духов, – признаюсь ей. – Только недавно я начал их слышать, потому, что наконец в них поверил. Я бил вашего хатаниш по морде, а он не видел меня, и не тронул. Это не мои сны, Элили, они опасны только для тех, кто их видит. Только для тех, кто боится. Это ваши страхи. А я их не боюсь. Я убью их всех! Ты ведь веришь мне?
– Верю, – серьезно говорит она.
– Я сейчас заберу свои вещи и уйду, – рявкнул я на жреца, который умудрился встать на моем пути. Он с сомнением отполз в сторону, но спорить не стал.
Я достал, пристегнул к поясу меч. Автомат бы сейчас, для верности, но нет, жаль… Автомат я оставил в Майруше, царю, когда уходил. Ничего, справимся и так.
– Куда ты идешь! – орет Энундарана у меня за спиной.
– Туда, – я спокойно машу рукой в сторону ущелья.
– Ты же сказал, что идешь домой!
– Вот сейчас разберусь с вашими демонами, и сразу домой, – обещаю я.
Жрецу хочется схватить, не пустить, ведь по лицу видно, как страшно хочется! Но он боится меня. Я даже сейчас – страшен. Это не надолго, сейчас он побежит, соберет себе маленькую армию. Будет не пускать. Ничего. Я должен успеть.
А еще мне срочно, позарез, нужно научиться видеть этих духов, иначе драться будет тяжело. Ничего. Я научусь, раз надо. Ни переодеваться у черты, ни мазаться глиной я не стал – к чему? Уже слышу топот за спиной, и ускоряю шаг.
– Стой! – кричат они. – Нельзя!
Это им ничего нельзя, а мне можно. Мне теперь все можно. Главное не испугаться. Бок отдается болью на каждом шагу… но выбора уже нет. Я смогу. Стражи шарахаются от меня.
Я влезаю на каменистый вал, вытаскиваю из ножен меч, и сталь звенит в напряженной тишине.
– Эй, демоны! Идите сюда! – ору во все горло.
И они идут. Я слышу, как ущелье отзывается дружным ревом. Вглядываюсь, до рези в глазах, но не вижу ничего. Интересно, они видят меня? Сейчас нельзя об этом думать – иначе начнешь бояться. Мухи! Над ними должны виться мухи! Смотри!
Толпа, во главе со жрецом, замерла у меня за спиной, за чертой. Они не посмеют сюда сунуться. Это хорошо.
Вот он первый, идет, уже близко. Я слышу сопение и тяжелые шаги. Слышу шорох песка. Демоны! Я даже вижу следы на песке! И мухи, те самые мухи.
Приготовиться, перехватить поудобнее меч. И только сейчас я понимаю, что не учел одного – они, вся эта толпа за спиной, твердо верят, что голодный хатаниш сейчас разорвет меня в клочья. И только я один верю, что будет не так. Не я против духа, а я – против толпы. Их страх – против моей уверенности. Хватит ли этой уверенности на них всех? Хватит. Должно. Иначе никак. Выбора все равно нет.
– Эй, тварь! – говорю я, – я знаю, что ты здесь! Посмотри мне в глаза, я пришел тебя убить. И вдох-выдох. Спокойно, главное спокойно сейчас… Вдох-выдох.
Тварь рычит, припадает к земле, сейчас кинется! Я вижу, как взвился песок из-под ее когтей. Я выставляю меч вперед, на звук, на рык. И почти сразу чувствую, как тяжелая туша повисла у меня на руках. Чувствую удар огромных когтей, и широкие кровавые борозды поползли по плечу. Хатаниш! Тварь! Я наконец вижу его! Он бьется в предсмертной агонии, мой меч вошел ему в грудь.
Я сбрасываю его на землю, выдергиваю клинок и снова бью. Вонючая черная голова катится прочь. Хочется перевести дух, но тварь дергается, кажется – сейчас встанет.
Это их проклятая вера, в то, что духов нельзя убить! Можно! Еще как можно!
– Только попробуй встать! – сурово говорю безглавому духу, – я убью тебя снова и снова, пока тебе не надоест. Только попробуй! И ты пожалеешь. Он дергается последний раз и затихает. Я тяжело вздыхаю. Разодранное плечо дико горит огнем. Я поднимаю глаза.
А ущелье полно горящих углей. Их сотни. Теперь я вижу их всех. Вижу. Все они пришли за мной.
Спина разом становится липкой от пота. Их слишком много, и они идут! За мной. Я только что разворошил осиное гнездо. Дурак! Мне же говорили – нельзя! Демоны! Провались они все в Илар! Я поворачиваюсь к толпе.
– Их можно убить! – ору, со всей дури. – Их можно убить, вы же видите! Это просто звери! Трусливые звери, которые боятся даже ваших звенящих бубенцов! Их можно убить! Чего вы их боитесь! Я сейчас перебью всех до одного!
Толпа взволнованно гудит, она видит. Но мне уже некогда смотреть на толпу.
Голодные духи Ишме-Шмаша идут ко мне, все ближе. Я ведь хотел драться – вот, это будет отличная битва. Убью их, сколько смогу, а там поглядим. Я их убью, они уже знают, что можно. Они видели. Они поверят.
Вдох-выдох… все хорошо. Я же сам этого хотел. Рукоять привычно лежит в ладони…
Чьи-то быстрые шаги за спиной, и кто-то встает рядом. Хорошо! Очень хорошо! Я уже не один! Некогда оборачиваться, голодные духи подходят, бросаются на меня… Вот чей-то меч свистит, вместе с моим. Они видят! Кажется еще… И волна горящих углей накрывает меня. И я бью. Духов можно убить.
– Исин, – ее темные глаза смотрят прямо в мои, – я тоже люблю тебя. Пойдем. И слезы дрожат в этих темных глазах… Небо полным-полно звезд, …и море снова шуршит у городских стен.
Только в грезы нельзя насовсем убежать: Краткий век у забав – столько боли вокруг! Постарайся ладони у мертвых разжать И оружье принять из натруженных рук. Испытай, завладев ее теплым мечом И доспехи надев, что почем, что почем!
И попробуй на вкус настоящей борьбы. В. Высоцкий
Море у стен шуршало галькой, тревожно, набегая волна за волной. Посеревшее, пенное море. Брызги горчили на губах.
Тизкар постоял немного на берегу, переступая с ноги на ногу, потом быстро разделся, разбежался и со всего маху влетел в море. Холодная вода обожгла кожу. Он нырнул, привычно уходя на глубину, и долго плыл, пока еще мог, пока перед глазами не заплясали круги и легкие не начали разрываться, прося воздуха. Взметнулся, вынырнул, фыркая и тряся головой. Отдышался и снова нырнул. И еще.
Потом, размеренными широкими взмахами поплыл от берега прочь, словно надеясь достать до хрустального свода где-то там. И со всей злости пнуть ногой, чтоб зазвенел. Смешно конечно, не доплыл… не доплыть. Когда устал, повернулся и лег на воду, раскинув руки, смотря в небо.
Она ждала на берегу. Рыжая, миленькая, но пожалуй не красавица. Она сидела рядом со сброшенной одеждой и ждала.
– Кто ты? – удивился Тизкар.
– Маиш. Ее зеленые глаза смотрели прямо, спокойно, без тени сомнения.
– Что ты здесь делаешь?
– Жду тебя.
– Зачем?
Ее губы тронула легкая улыбка, девушка чуть наклонила голову на бок, разглядывая мокрого, обнаженного царя.
– Я так хочу, – сказала она. Тряхнула головой, и золото жарким пламенем рассыпалось по плечам.
Она была дочерью рыбака, жившего по соседству, и ей было почти семнадцать.
Когда-то в детстве, она слышала много странных пробабкиных сказок о морском боге, о том, что было очень-очень давно, даже пробабка не знала когда это было… Сказки эти совсем не похожи на то, что рассказывают жрецы, и чем-то запали в душу, взволновали. Потом, конечно, девочка выросла и забыла. Но однажды утром увидела на берегу…
– Я не морской бог, – сказал Тизкар. Она снова улыбнулась.
– Мне не нужен бог.
– А человек? – сердце почему-то ухнуло, и забилось в груди.
Она осталась. Она пришла и захотела остаться, и Тизкар не смог ее прогнать. Нет, он бы никогда не смог ее отпустить, даже если бы она захотела. Было что-то такое, что все демоны, все враги отступали прочь под взглядом зеленых глаз.
Они победят. Теперь Тизкар точно знал это. Он не позволит небу обрушиться, не позволит Урушпаку взять город, никогда. Он не позволит, чтоб и волос упал с ее головы. Теперь ему есть за что сражаться. Нет, конечно было и раньше – за свой город, за свой народ… но теперь… иначе. За свой город он был готов драться до конца и умереть, как тот храбрый майрушский сотник. Но теперь Тизкар точно знал, что будет жить! долго, счастливо, что бы не случилось, у него будут дети, и даже, наверняка, внуки. Он победит. Он еще пока не знает как, но так будет. Просто не может быть иначе.
Он рассказал ей все, сам даже удивился, как решился, как посмел рассказать, но она не испугалась.
– Все будет хорошо, – сказала тихо. – Я тебе верю. Тизкар смотрел в ее глаза, сияющие, как когда-то море. Ради нее он победит всех.
Этана гонял своих бойцов, ни днем, ни ночью не давая покоя, пытаясь за короткий срок научить тому, на что требуются месяцы. Воины Урушпака скоро будут здесь, отдыхать некогда. Их придет много, все что есть, Урушпак не может позволить себе проиграть! Но нужно победить, уже все равно какой ценой, потому, что небо готово рухнуть. Нужно успеть. И будь что будет. Некогда отдыхать. Незачем.
И бойцы его не понимали, но кажется чувствовали, и делали успехи, непостижимые уму. Готовы были сражаться так, как просто никогда бы не могли сражаться.
Тонкая красноперая стрела потянулась к самому уху, еще, еще… руки чуть дрожат от напряженья. Илькум ровно дышал, смотря вперед, на мишень, и ничего в мире больше не существовало. Только он и цель. Короткий вдох, миг тишины и долгий пронзительный свист. Стрела сорвалась и ринулась вперед. Прошла мимо. На ладонь прошла мимо и упала в траву.
– Ничего, Иль, ты сможешь, – шепнул на ухо Кинакулуш, похлопал по плечу.
Илькум промахнулся. Снова. Когда люди в первый раз увидели это – испугались, решили, что дурной знак – боги окончательно отвернулись от них, даже волшебный дар у стрелка забрали. И только Тизкар отчего-то радостно засмеялся.
– Ничего, ты сможешь, – сказал он. – Но тебе нужно постараться, у нас мало времени.
– Я сделаю это, господин.
Илькум коротко кивнул. Спокойно, серьезно. Он сделает. Научится сам. Никакой волшебный дар ему в этой войне не поможет, но дар ему, человеку, и не нужен. Он стал взрослым.
Решили вместе с Аттом пройтись вниз по реке, надо же хоть с чего-то начать.
Что они искали? Эмеш и сам не знал. Но сидеть и ждать было невыносимо, а идти вдвоем в пустыню – глупо, слишком опасно. Это больше не их мир, и они больше не всесильные боги. Теперь взаправду, они люди, как и полагалось. Да, у них есть особая сила, или скорее набор красочных балаганных фокусов, но они люди.
Думузи с Лару остались в Синарихене, даже не попытались составить им компанию… впрочем, у них дела – надо устроить керуби на новом месте, надо увести в долину Ир последних оставшихся… хотя кто знает, где сейчас безопаснее. Об этом думать не хотелось. Они остались без возражений, стояли у дома, держась за руки как дети. Счастливые.
А Атт и Эмеш весь день бродили вдоль реки, метр за метром, осматривали. Но так и не могли ничего найти. Что они искали? Все было как всегда, никаких следов страшного или хотя бы необычного, совсем ничего. Наверное хорошо… а может как раз наоборот. Просто хотели чем-то заняться.
Атт бродил хмурый, больше погрузившись в себя, нежели смотря по сторонам.
– Если среди керуби обнаружится еще хоть один случай заражения, придется… – он на секунду задумался, подбирая слова, и все же решился сказать прямо, – придется убивать всех. Голос совершенно бесцветный, отстраненный.
– Ты когда-нибудь убивал людей?
Атт остановился, поджав губы, окинул Эмеша внимательным взглядом с ног до головы. Щека неприятно дернулась.
– Мне бы не хотелось этого делать, – едва уловимое раздражение скользнуло между слов, – но возможно у нас не будет другого выхода.
Да, выхода нет. Спорить с этим бесполезно. И Эмеш еще долго шел молча, сунув руки в карманы, пиная носками сандалий песок. Они просто глупые боги, которые хотят спасти мир, но не могут спасти даже кучку людей. Может даже честнее будет просто уйти, чем вот так барахтаться и пытать убедить друг друга, что они смогут. Зачем внушать людям неоправданные надежды? Кому от этого лучше?
А люди еще в них верят, глупые. Впрочем, в кого им еще верить, как не в богов? Больше у них никого нет. Атт вдруг остановился.
– Эй, Сар! – по его напряженному голосу было ясно, что ничего хорошего ждать не стоит.
Он сидел на корточках и осторожно водил рукой по песку. Медленно-медленно, словно пытался что-то нащупать, а оно все ускользало.
– Что там у тебя? – хмуро поинтересовался Эмеш, подойдя ближе.
– Не знаю, иди сюда, попробуй.
Эмеш присел, тоже начал водить рукой. Даже глаза закрыл, чтобы лучше сосредоточиться, подержал руку над тем местом, куда указал Атт.
– Ты ничего не чувствуешь? Долго водил. Вроде бы ничего. Или нет? Вот! Хм…
– Кажется что-то есть, не пойму только что.
– Я тоже, – вздохнул Атт. Атт поднялся на ноги и с сомнением почесал затылок.
– Попробуй еще.
Сначала Эмеш ничего нового не почувствовал, пришлось серьезно сосредоточиться, изо всех сил. Потом, почти у самого песка, рука наткнулась… по ощущениям оно было твердое и холодное, но сквозь него можно было легко, без сопротивления, пронести руку. Да и глаза говорили что ничего тут нет. Оно было похоже на закругленный стержень, торчащий из земли. Вот! Кажется, он вздрогнул.
– Чувствуешь? – спросил Атт.
– Угу. Какой-то стержень, сантиметров десять в диаметре. Он уходит куда-то очень глубоко. Атт со вздохом покачал головой.
– Я бы сказал это росток, и он уходит к самому центру мира, – сказал он. Эмеш в недоумении уставился на него, но Атт только развел руками.
– Не думай, я знаю не больше твоего. Просто делюсь своими впечатлениями.
Хороши впечатления, надо сказать. Росток, уходящий к самому центу. Впрочем, Атт возможно тоже что-то «видел», что-то знает свое.
– Как ты нашел его?
– Не поверишь, – ухмыльнулся тот, – я просто на него наступил. Отчего ж не поверить? Всяко бывает.
– И сразу почувствовал? Даже через ботинки?
Атт пожал плечами, иногда и сам не понимаешь каким местом чувствуешь опасность.
– Хорошо бы в Илар, поговорить с Уршанаби. Мне надо знать об этом как можно больше, – сказал он. – Сходи в Илар, а? Давай. Как только что-то обнаружишь, сразу свяжись со мной. Думаю у нас не так много времени.
– Прямо сейчас?
– Можно и сейчас.
Сейчас он все-таки не пошел. Они бродили вдоль реки до самого заката, пока демоны тьмы савалар не сменили на своем посту демонов света илиль. Солнце скрылось в песках Бехреша.
Еще не появились вдали тростниковые домики, как стало ясно – большой беды не избежать. Так бывает, еще не понимаешь до конца, что произошло, только чувствуешь… Чувство опасности обострилось в последние дни до предела, аж резало изнутри, больно резало, словно тупым ножом. И этот нож не подвел.
Чем ближе они подходили к Синарихену, тем чаще стали попадаться маленькие, обожженные, скукоженные черные трупики. Их отчетливо видно даже в темноте, неправдоподобно отчетливо. Черные трупики больно резали глаза. Здесь совсем недавно было настоящее сражение. Кое-где лежали даже тела незадачливых керуби, так и не успевших в чудесный Эдем. Возможно, жители пытались бежать, но не смогли, ненароком попали под огонь. А может, по ним стреляли прицельно, боясь распространения заразы. Может лучше уж не знать подробностей.
Первый раз Эмеш шарахнулся, увидев на песке мертвую бабочку, но потом привык, и теперь спокойно шел вперед, методично расчищая дорогу огнем. Атт словно ожидал увидеть что-то подобное, он только вздохнул и покачал головой. Да, нож не подвел, тупой, но надежный нож.
Чем ближе они подходили к деревне, тем больше бабочек валялось под ногами, некоторые из них с опаленными крыльями, другие, казалось, совсем не пострадали и померли непонятно от чего. Хотя понятно, конечно, чего уж…
Впереди бежала сплошная огненная стена, расчищая путь. Эмешу даже думать не хотелось о том, что будет, когда они войдут в деревню. Они шли молча, не желая сложных вопросов и еще более сложных ответов. Все и так было ясно без слов. В деревне Эмеш не выдержал.
– Лару! – первый раз позвал тихо, не уверенно, словно боясь, что его услышат. Но лишь тишина была ответом.
– Лару! Аик! Ты где! Дим, Аик! – потом кричал уже не стесняясь, бегал, заглядывал в каждую дверь, звал.
– Их здесь нет, – сухо сказал Атт, когда Эмеш едва не налетел на него с разбегу.
– А где они?
– Не знаю. Но здесь нет. Скорее всего в долине, но мне отсюда не дотянуться. Я не чувствую где. Они ушли…
– А Ут? – вдруг вспомнил, на спине разом выступил холодный пот.
– Ута нет, – сказал Атт, и сразу стало понятно, Утнапи нет иначе, не так как Златокудрой, которой нет здесь. Его нет совсем.
На подгибающихся ногах Эмеш кинулся к маленькой тростниковой хижине, что стоит чуть в стороне от других домов, недалеко от реки – приземистая, подслеповатая, но аккуратная. Дорожка к хижине выложена гладкими, обкатанными рекой камнями. Ут довольствовался малым, жил как и все остальные в деревне, но в этой простоте чувствовалась забота и любовь.
Вот она, рядом. За домом, ближе к воде, виднелись золотые головки ирисов, они тихонько покачивались на ветру, словно напевая. Колыбельную? Асфоделии это, а не ирисы – подумалось вдруг. Одни мертвые вокруг. Забыть бы, уснуть и не просыпаться.
Хуже всего, что Эмеш прекрасно видел и в темноте – бог он или не бог? Зря бог, гораздо спокойнее ничего не видеть, в темноте проще чем так. И дверь распахнута настежь.
Не раздумывая Эмеш влетел внутрь, бабочки – не бабочки, теперь ему было плевать. На полу, у двери, лежала Кита.
Эмеш покачнулся, присел рядом на корточки, осторожно тронул ее плечо. И Кита вздрогнула, подняла голову, в ее стеклянных, красных от слез глазах не было ничего, лишь пустота.
– Его больше нет, – белые, прокушенные до крови губы дрожали. Да, он видел. Земля плыла под ногами.
– Ничего, все будет хорошо…
Эмеш и сам понимал, что говорит глупости, больше чем глупости – ложь. Но так хотелось самому в эту ложь верить. Да, он отчетливо понимал – бессмысленно успокаивать, бессмысленно говорить что-то. Не честно успокаивать и врать! Но так было проще, удобнее и даже самому немного верилось, что вот-вот, еще немного, и все будет хорошо. Как раньше.
Предлог, чтобы тянуть время. Больше ничего. Он прекрасно понимал, что сейчас сделает. Как раньше уже никогда не будет.
Но пока еще можно было, он сидел рядом с рыдающей Китой, на корточках, гладил по волосам и говорил удобные глупости, стараясь заглушить рвущийся наружу крик.
– Хватит, Сар, перестань, – это Атт появился в дверях, его бесстрастный голос резанул беспощадно, по самому горлу. Насмерть.
Атт – Владыка Небес. Вот сейчас он настоящий, спокойный среди безумия, холодный… Он всегда умел приказать так, что невозможно ослушаться. Как удобно, когда над головой такие небеса! Эмеш поднялся на ноги.
Это не сложно, Сар, тебе нужно просто смотреть в глаза, даже если страшно. Смотреть и запоминать как это, чтоб в следующий раз уже без колебаний. У вас впереди война. Вдох-выдох. Нет, еще раз. Вдох-выдох. Вдох. Давай!
В глаза! Не отворачивайся! Смотри ей в глаза, придурок! Иначе будет хуже. Стеклянные, заплаканные глаза, что смотрят на тебя едва ли не с благодарностью, сразу поняв.
И пламя срывается с кончиков пальцев, ладони жжет, в лицо ударяет горячая волна. В глаза!!! Огонь… Все. Быстро. Лишь пепел и дым. Как не вспыхнула тростниковая сухая хижина – только загадка.
Идешь, почти на ощупь, задыхаясь, кашляя, хватаясь по дороге за стены, на улице сползаешь на землю и долго смотришь в небо, не видя ничего. В душе пустота, в голове пустота… Не нужно больше ничего, лишь бы не думать, не вспоминать.
– Ты все еще хочешь остаться? – спрашивает небо, потом протягивает кувшин с водой. – Давай, Сар, вставай, у нас еще много дел.
Взял, глотнул, потом еще, остальное вылил на голову. Немного полегчало. Не сильно…
– Не надо было уходить. Пока я сидел рядом, Ут был жив.
– Причем тут ты. Да, он был ни при чем, совсем. Что проку от него?
Они еще долго бродили между домов. Никого, больше никого. Наверно это Думузи сделал свое дело, хорошо сделал. Нашли несколько мертвых тел – сожгли. Живых к счастью не нашли. К счастью. Эмеша крупный озноб бил от такого счастья.
Но если бы нашли живых – ему пришлось бы убивать снова. Так что лучше никого не найти. Счастье, что живых нет.
Он все ходил тенью туда-сюда, плохо понимая где он и зачем, когда окликнул Атт.
– Чувствуешь?
Эмеш вздрогнул, покрутил головой, послушно прислушался к своим ощущениям.
Сначала вроде ничего, но… нет, вот оно! слабая, едва уловимая вибрация, далекий гул, тихонько, едва уловимо.
– Что это?
– Не знаю.
Атт тоже внимательно слушал, замер, даже, кажется, дышать перестал. Слушали, внимательно, настороженно.
А гул все нарастал, сильнее, сильнее. Эмеш едва подавил в себе желание броситься отсюда со всех ног, но устоял, приготовился при первой же опасности шагнуть отсюда подальше, на север или лучше домой, на морское дно. Залечь бы там снова в свое бездне Абзу и спать, спрятавшись с головой под одеялом, вдруг все устроится как-то без него. Смешно. Сейчас мир рухнет, без него или с ним. Вон как гудит. Сильнее. Еще! Треснет небо?
И вдруг тряхнуло так, что Эмеш не удержался на ногах, отлетел в сторону, больно ударившись макушкой о старый корявый тамариск. Тряхнуло и затихло, словно не бывало. Тишина. Аж воздух звенит. Когда немного пришел в себя, Атт уже стоял рядом.
– Идем! – сказал он.
Долго искать не пришлось. В том самом месте, где они недавно нашли торчащий из земли стержень, сейчас зияла жуткого вида трещина. Атт, словно завороженный, остановился в нескольких шагах.
– Вот оно.
– Пророс твой росток, – глухо произнес Эмеш. Атт резко обернулся.
– Что ты сказал?
– Пророс говорю, даже сквозь асфальт пробился, гад. Мариш, наш мир разваливается на части.
Это было настолько очевидно, что даже не хотелось объяснять. Небо пока держалось, зато трескалась земля. Хаос, предвечный мрак, рвался сквозь тонкую ткань мира, разрывая в клочья.
Ветер гнал пыль по земле. На краю трещины он словно налетал на невидимую стену, пыль разлеталась в разные стороны, а потом ветер снова тащил пыль вдоль трещины к самой реке. До воды разлом пока не доходил, но что-то подсказывало, что он еще будет расти. Внутри трещины была пустота, та что лежит за пределами мира, та, что давит сверху на небесный свод.
Наверно небо пробить сложнее, вот и прет через землю. Эмеш покосился на Атта… легко ли небу сейчас, когда насквозь лезет пустота? Небо было сурово и невозмутимо. Интересно, что Атт чувствует? Что бы он чувствовал сам, если бы пустота лезла сквозь море? А может лезет? Прислушался. Нет, море спокойно, плещется волной. До моря пока не добралось. Каково это?
Трещина казалась нереальной, словно сошедшей с полотна взбесившегося сюрреалиста. Почему-то возникло неодолимое желание подойти и потрогать – что это, правда ли? Есть ли там эта невидимая преграда, какая она на ощупь? Какая на ощупь тьма? Эмешу пришлось сделать над собой усилие, чтобы остаться на месте.
– Даже не думай, – сурово буркнул Атт, словно прочтя мысли. – Что бы это не было, лучше держаться от него подальше.
Эмеш кивнул, уж это-то он и сам прекрасно понимал. Им хватит и без того.
– Что будем делать, Мариш?
Атт очень долго молчал, и в конце-концов беспомощно развел руками. Он не знал. Против этого у него не было в запасе средств.
– Пойдем пока, найдем Лару.
Эдем потрясал воображение.
Лучше уж было сразу в Илар, чем в Эдем. Даже пожалел, что не пошел, а теперь поздно.
Бабочки добрались и сюда. Все усилия тщетны. Как? Может, лучше не знать…
Трупы людей, черные тела бабочек на выгоревшей траве… живые люди… Здесь были и живые. К несчастью.
Они с Аттом потеряно бродили среди всего этого великолепия, и руки опускались, потому что становилось ясно – все бесполезно. Они опоздали. Война проиграна еще не начавшись. И все время чувствовали на себе настороженные взгляды людей – от пришедших богов, как и от бабочек, им не приходилось ждать добра. Наверняка они и сами понимали, что с ними будет.
– Надо сжечь их всех. Давай, Сар, ты пойдешь туда, а я туда, – сухо распорядился Атт, указывая направление рукой. Лицо его было мрачным и отрешенным.
– Всех? – Эмеш не поверил своим ушам, – но среди них могут быть здоровые, не все же…
– Хватит, – рявкнул на него Атт, – думаешь, мне это нравится? Думаешь, ты сможешь определить? Он тяжело дышал.
– Мариш! Ну зачем! Что толку?! Нам придется выжечь весь этот мир! Давай тогда сразу всех?! Давай, просто уйдем!
– Выполнять! – громыхнуло небо, и ослепительная голубая молния ударила прямо у его ног.
Безумие. Никчемная жестокость. Зачем?! Эмеш хотел было возразить, но что толку было возражать. Вздохнул, и поплелся выполнять приказ.
Это оказалось не так уж и сложно. Слишком много всего случилось, теперь все равно. Они в любом случае мертвы – сейчас или потом.
Он методично подходил к каждой хижине, превращая ее в гигантский костер, так же методично осматривал все вокруг.
Люди даже не пытались сопротивляться, не пытались бежать, не кричали и не плакали. Они были настолько напуганы, что походили скорее на глиняные куклы. Их человечки. И это немного облегчало дело… или как раз наоборот – Эмеш еще не решил.
Он старался не думать о них, как о живых людях. Они не настоящие, он же вылепил их своими руками. Это все просто игра. Просто игра. Все это происходит не на самом деле. Это игра. Сейчас постреляют, потом выключат свет и пойдут домой. Забудут навек. Как сон. Просто игра, просто…
Среди мутной круговерти его встретил седой старик… знакомое лицо… Эмеш тряхнул головой и присмотрелся. Да, тот самый переговорщик. Который верил. Так и не узнал его имя… Прицелившись, Эмеш швырнул в старика огнем.
Сколько это длилось – сказать сложно. Время текло по каким-то своим законам, больше не подчиняясь разуму. Пожар в ночи, безумие.
Только когда не осталось ничего живого вокруг, он понял, что на сегодня все, и понемногу начал приходить в себя. Тяжело дыша побрел прочь, надеясь хотя бы в одиночестве найти каплю покоя. Отдышаться, прийти в себя.
Но вдалеке от всех, на излучине сверкающей Мирикиль, под сенью цветущего миндаля и фисташки, среди зеленых листочков цикламена, где днем греются на камнях юркие ящерки, а ночью поют цикады… там…
Эмеш наткнулся случайно, и долго стоял, пытаясь привести в порядок мысли… не нужно было ничего объяснять, не нужно было ничего спрашивать и узнавать наверняка. С некоторых пор он просто видел правду, чувствовал ее, не понимая умом – почему и как.
Два обгорелых до неузнаваемости трупа, даже в смерти прижавшихся друг к другу. Пугаться и горевать уже не было сил, только тихо постоял рядом.
Стянул с себя майку, накрыл, зачем-то кинул сверху горсть земли. Даже прочитал «Отче наш»… глупо, конечно глупо, тем более из уст игрушечного бога. Но что делать еще? …"царствие твое, на небесах и на земли…» Закрыл глаза. Постоял.
Ушел. Так и не смог заставить себя рассказать Атту. Да и зачем? Он все равно не поверит, не захочет, не сможет – предчувствие, не более того, все равно сейчас точно не узнать. Такие предчувствия лучше держать при себе. Потом они, может быть, разберутся, но то потом… Сейчас это ни к чему. Вдруг он ошибся?
Нет, точно знал – ошибиться не мог. Он знает все. Даже если захочет, сможет точно узнать как все было. Но не сейчас. К чему сейчас такое знать?
А в голове бестолково крутилась только одна мысль: если даже Утнапи не смог – все, это конец. Они не смогут. Все зря. Одиночества больше не хотелось. Ничего больше не хотелось.
Они вдвоем сидели и смотрели как догорает огонь, как последние трескучие искорки возносятся к небесам, чтобы погаснуть там навсегда. Последние искорки…
Пожалуй, уже настал рассвет, и демоны света илиль сменили на посту демонов тьмы савалар, и день сменил ночь.
– Пойду, схожу в Илар, – сказал Эмеш, – береги себя.
По левую руку светлые горы Унгаля, по правую – темные горы Унхареша. За спиной шелестит набегающими волнами священное озеро Нух. А он? На какой стороне?
Эмеш шагал по черному граниту дороги и старался думать только о делах, но о делах получалось плохо. Последнее время мир вывернулся наизнанку, обнажая незащищенное сердце, и сердце нестерпимо ныло под порывами ветра.
Он ведь просто человек, что он мог сделать? Если даже Ут не смог, который написал «выход» и прогнал бабочек, который умел летать как птицы… Он не умел и того.
Они с Аттом, пожалуй, еще подергаются в агонии сотворенного ими мира, не долго, для очистки совести, потом махнут рукой и уйдут, чтобы жить дальше. Впрочем, как теперь жить дальше он тоже не знал. И как Атт будет… сможет ли теперь вернуться?
Но все равно, что бы они не делали – все бесполезно, он не видел ни единого способа, ни единого правильного пути. Честнее отвернуться и уйти. Да, честнее. Но как уйдешь? До конца – упрямо шептал человек в нем. Одним ударом! – громко спорил бог. Но Эмеш не умел ни так не так.
У самых врат, на больших плоских камнях, сидели Кайраш и Нима, привычно переругиваясь из-за грязной посуды. Вот уж кого совершенно не касалась история с концом света, так это их. Они наверно даже и не знали, что твориться вокруг. Ничего, однажды бабочки прилетят и сюда.
– Привет, – сказал он.
Кайраш обернулся, внимательно осмотрел Эмеша с ног до головы и насторожено принюхался, морща нос.
– Ты Саир? – серьезно спросил он.
– Да.
– Что-то не очень похож. Эмеш развел руками – может и не очень. Он изменился?
Лодочник, как ни в чем небывало, занимался своими делами. Наверняка он пережил не один конец света и то, что происходило наверху, его мало интересовало. Скоро работы ему прибавится…
Пришлось немного подождать, пока старый демон усаживал в лодку двух молодых охотников, судя по одежде из южных степей. Не люди, тени людей, блеклые и пустые… какими же они были раньше?
Эмеш уселся на песок и принялся ждать. Ждать пришлось долго, Уршанаби совершенно не собирался спешить, степенно, с достоинством работая шестом. Лодка мерно покачивалась на волнах. Наверно, так оно и полагается, смерть не терпит суеты.
В конце концов лодка ткнулась носом в песок. Гостя демон, казалось, не замечал вовсе.
– Я пришел поговорить с тобой, – не вставая с места, окликнул его Эмеш.
Уршанаби лениво обернулся в его сторону, задрал подборок, довольно шевеля редкой бородкой, сдвинул панамку на затылок.
– Что-то ты зачастил к нам.
– Мне надо поговорить.
– Говори, – согласился лодочник, и алый дракон на борту лодки принялся задумчиво чесать лапой за ухом.
Легко сказать – «говори», если бы он знал вопросы, то может быть и сам нашел бы на них ответы. Так что он хочет узнать? Что этот старый демон может сказать такого, чего он не знает и сам? Пожалуй ничего. Но ведь зачем-то он пришел.
– Я не знаю, что мне делать, – признался наконец, чувствуя как опускаются руки. Лодочник склонил голову на бок, разглядывая, оценивая.
– Тогда или домой, Сар, отдохни.
– Я не могу вернуться домой. У меня больше нет дома.
– Глупости, – снова усмехнулся демон, – ты можешь вернуться не хуже любого другого. Там все по-прежнему, ничего не изменилось. Ты даже ключи найдешь.
– Я не хочу, – сказал твердо.
– А что хочешь?
– Сражаться хочу. Лодочник булькнул, закаркал, видимо это должно было изображать смех.
– Ну-ну, – сказал он, – не наигрался?
Наигрался. Еще как! Если б ты только знал, лодочник, как наигрался, сил больше нет. По горло сыт этими играми. Ответить было нечего.
Что он хочет? Спасти мир? Глупо. Очень глупо, даже смешно. Тем более смешно, что мир как-нибудь спасется и без него. Ведь он это знал, твердо знал. Он может уйти, но мир останется. Треснут небеса, треснет земля, но мир уцелеет, по-новому соберется из кусков. Ведь так? Да – молчаливо подтвердил лодочник, мир не погибнет, он просто должен перестроиться, вылупиться из скорлупы. Ты же не хочет остановить, не позволить? Вот тогда он точно погибнет, рано или поздно задохнется и начнет гнить изнутри. Тогда что? Какой-нибудь Ной в своем ковчеге забьется в нору…
Эмеш вдруг поймал себя на забавной мысли – ему ужасно неловко признаться, что хочет помочь людям, он изо всех сил пытается придумать оправдания, найти другие причины. Хочет доказать, что этот мир ему зачем-то нужен, он не хочет домой, хочет сделать этот мир своим домом.
А на самом деле – просто ответственность за этих людей. Совесть? Ведь он сделал их сам, вылепи из глины. Они как дети… У него никогда не было настоящих детей…
– Сегодня я научился убивать, – сказал он зачем-то. Лодочник безразлично пожал плечами, словно это было все равно.
– Что ж, молодец. Тебе это надо. Даже боги рождаются в крови и грязи, иначе никак. Теперь остается научиться воскрешать и дарить жизнь.
Эмеш хотел было возразить – он всего лишь человек, он не сможет никогда… Сможет. Если он действительно хочет остаться, то есть только один путь. А значит придется уметь и это, уметь по настоящему. Не только забирать – это может каждый дурак. Дарить и воскрешать.
Красный дракон повернулся и смотрел на него нарисованными глазами, не мигая. Ждал.
– Я решил играть до конца, – твердо сказал, вставая. Лодочник пожал плечами.
– Это больше не игра.
– Не важно. Я хочу до конца, что бы это ни было.
– Конец может оказаться там, – демон махнул рукой за Реку.
– Не хуже чем любой другой. Было уже не страшно. Хватит.
– Ты знаешь что делать? – демон ехидно щурит золотой глаз.
Да, он знает. Как ни странно, но он действительно знает. Есть только один путь. Ведь так? Теперь у него есть вопрос. Самый важный.
– Скажи мне только одну вещь, лодочник – мог ли Утнапи сам прогнать своих бабочек?
Уршанаби довольно прикрыл глаза, пошевелил губами, словно пробуя вопрос на вкус. Похоже вопрос ему подошел.
– Это правильный вопрос, Саир, – сказал он, – может быть единственно правильный из всех, что ты готов был задать, и я отвечу тебе, – демон ухмыльнулся, выставляя напоказ все свои многочисленные рыбьи зубы, аж мороз по коже, – я скажу – мог. И ты бы мог. И даже тот царь, которого ты приводи сюда, и даже тот пастух, которого ты хотел привести… Любой человек может, это заложено в вашей природе. И ты и Утнапи, и те люди, которых вы лепили по образу и подобию. Нужно только ни минуты не сомневаться, и тогда мир будет слушаться вас, как послушался лабиринт. Это еще слишком молодой мир, ему легко слушаться людей. Потом будет сложнее, когда мир повзрослеет, одеревенеет со временем, застынет в устоявшихся рамках. Пока он еще молодой, зеленый и гибкий, можно гнуть как хочешь. У тебя, как и у всех вас, есть истинная сила, совсем не та, распределенная по ролям, что была дана вам в начале игры. Забудь про то, что ты морской бог. Помни что ты человек, которому под силу все. Все. А теперь иди, меня ждет работа. Махнул, отвернулся. Идти? Куда? Что делать?
Эмеш стоял, стараясь собраться с мыслями, осознать. Да, наверно он сможет… Сейчас пойдет, Уршанаби все равно не скажет больше ничего. Стоял, ковыряя ногой песок. Тихо шуршала белоснежная галька…
На берегу уже начали собираться тени, ожидая своей очереди уйти навсегда на тот берег, в Илар, или как еще говорили – Тат-Фишу, страну без возврата. Что там? Ад или рай? Неведомые земли…
Эмеш невольно присмотрелся. Тени – керуби, возможно те, которых он убивал этой ночью. Они не видели его, мертвые – живого, они и друг друга-то едва воспринимали, двигаясь словно во сне, отрешено, слепо… одна за одной. Только две тени держатся за руки, словно боясь потерять друг друга в наступающей темноте, мужчина и женщина. Эмеш едва не вскрикнул когда понял – Думузи и Лару. Едва удержался, чтобы не подбежать, попробовать заговорить. Не стоит тревожить мертвых.
Он стоял, судорожно глотая ставший вдруг сухим и колючим воздух, не чувствуя уже ничего, он совсем разучился чувствовать. Стоял и смотрел, как Уршанаби деловито рассаживает тени на скамейках лодки, места хватило всем, какой бы маленькой не казалась его посудинка. Эмеш точно знал – так надо, сколько потребуется места, столько и будет. Все еще никак не верилось. Так не бывает.
Он все смотрел… Вдруг на мгновение его взгляд пересекся с отрешенным взглядом тени, Лару вздрогнула. Узнала? Мертвый прямо глянул в глаза живому, бескровные мертвые губы беззвучно шевельнулись, – «прости», понял Эмеш, не слыша слов. Одно мгновение, один тихий всплеск воды и все кончилось, тени, только тени, не замечающие даже друг друга.
Только тогда Эмеш почувствовал, как подкашиваются ноги, едва не рухнул на песок. Мир действительно перевернулся. Увидеть так близко, на самом деле… ведь это реальность. Ларушка, девочка… ну как же так! Как же так?! Если бы Утнапи смог…
И я бы смог – осознал наконец до конца. Если б я смог – она была бы жива! Теперь поздно. Под взглядом мертвого, игра окончательно перестала быть игрой. Уже отвернулся, чтобы уйти.
Нет. Хватит! Уходить и отворачиваться больше нельзя. Нужно что-то делать, и прямо сейчас, прямо здесь! К чему тянуть? Лодка все дальше, скользит по блестящей глади реки…
Еще плохо понимая, что он собирается делать, Эмеш стащил с ног сандалии, бросил на берегу, и с разбегу кинулся в воду. Кожу разом обдало огнем, он едва не задохнулся от боли, едва не ослеп… «Совсем сдурел! Так нельзя!» – в панике орал ошалевший разум, но тело упрямо делало свое, уж плавать-то морской бог умел как никто другой. Догнал лодку, одним рывком взлетел на борт. Сердце заходилось от собственной наглости.
Ничего. Откуда-то точно знал – так надо. Похоже он становится всезнающ, как ни крути. Хорошо. Так надо. Уршанаби наблюдал с интересом.
– На тот свет невтерпеж?
– Поворачивай! – приказал громко. – Я беру их с собой. Демон засмеялся, гулко, раскатисто, лодка вздрогнула от его смеха.
Демон. Эмеш только сейчас, в близи, стоя с ним в одной лодке, понял на сколько Уршанаби не человек. Как бы не был похож, как бы не скалил бесчисленные рыбьи зубы – он не живое существо, и даже не мертвое, ибо мертвое когда-то было живым. Он никогда не был живым, никогда не дышал… он… оно. Оболочка, тряпичная кукла, которую дергает за ниточки невидимая сила. Оно лишь притворяется живым, но жизнь ему чужда. Оно… Так страшно, как сейчас, Эмешу не было еще никогда в жизни. Вот он истинный демон, лицом к лицу. Это на самом деле.
Только поздно боятся. Бросившись в реку смерти – поздно бояться, надо было раньше.
– Поворачивай, демон! – сказал твердо. Демон задумчиво покачал головой.
– Полагаешь, ты можешь их забрать? А как же жизнь за жизнь?
– Можешь забрать в обмен мою. Если сможешь!
– Одну за всех?
– Хватит с лихвой!
Рука сама потянулась вниз, скользнула по борту лодки, уверенно схватила что-то… красного нарисованного дракона? неужели правда? Да, именно так. Так надо. Дернуть его, тряхнуть за хвост, и вместо дракона в руках огненный меч. Ладони жжет, но ничего, он уже привык.
Эмеш держал меч обеими руками, выставив вперед, и отблески пламени сверкали в желтых птичьих глазах.
– Греби, я сказал!
– Ты убьешь меня? – вместе с отблесками, в желтых глазах светится живой интерес.
– Я заставлю тебя подчиниться! Как ни странно, демон кивнул, довольно оскалился и развернул лодку.
Эмеш не удержался, вздохнул с облегчением – драться с демонами ему не хотелось, он еще боялся, ведь такого просто не может быть… не может быть с ним… в самом деле. Но было. И отступать поздно. Если бы пришлось – он бы, ни на секунду не усомнившись, снес лодочнику башку, вот этим самым мечем. Не важно как, и не важно, что было бы потом.
А прыгнув из лодки на землю, почувствовал, как меч ускользнул из рук, вновь становясь красным драконом. Правильно. Так надо. Он с лодкой одно, не разделить. Он даже одно целое с Уршанаби. И голова шла кругом, отчаянно пытаясь понять.
Впрочем, незачем понимать. Понимать он будет потом. В тишине. Когда сделает все, что должен.
Эмеш едва ли не силой вытащил тени из лодки, все до единой, они не упирались, просто застыли столбом. Потом стащил с запястья желтый пластиковый браслет, тот самый, без которого не выйти из Илара, размахнулся и кинул в реку. Больше не понадобится. Даже засмеялся от этой мысли. Сразу стало как-то легко.
Крепко схватил за руки Лару и Думузи, потащил наверх. Идут ли за ним остальные – было все равно, оборачиваться не хотелось. Он как Орфей вел наверх прекрасную Эвридику… впрочем нет, ее Орфея он вел тоже. А кто он сам теперь? Теперь остается научиться воскрешать и дарить жизнь. Он учится – как умеет. Кайраш лежал на спине и глазел в небо.
– Повесь браслет вон туда, – откуда-то из-за спины грустно сказала Нима, она еще не знала всего.
Потом обернулась к нему не спеша, хотела что-то сказать и замерла на месте, настороженно нюхая воздух. И вдруг оба скорпиона оказались на ногах, пред ним, ощетинились, зашипели дико, так что тени попятились. Смертоносные жала сверкнули, наливаясь ядом. Нет, Эмеш не испугался.
– Я его выбросил, – сказал лишь, смеясь.
Он больше не боится, он даже не станет убивать – просто уйдет, забрав тени с собой. Теперь ему можно все.
Эмеш долго смотрел на небо и никак не мог понять, день сейчас или ночь. Солнце тусклым-тусклым блином висело в зените… или это луна? Только потом понял – это боги ушли, скоро не будет ни дня, ни ночи.
Атт был у себя, в огромном, опустевшем дворце. На верху, в кожаном кресле, за большим, черным, полированным столом. Задумчиво вертел что-то в руках, Эмеш так и не успел разглядеть что, ладонь быстро сомкнулась, надежно пряча маленькую вещичку.
– Ну как? – мрачно спросили небеса, не оборачиваясь и не слишком-то надеясь на ответ.
Эмеш покачал головой – слишком сложно, чтобы объяснять. Они стояли втроем у двери.
– Папа, – всхлипнула тень за его спиной.
Впрочем, уже не тень, вдали от Илара она все больше и больше обретала плоть.
Атт вздрогнул, поднял глаза и едва сдержался, чтобы не закричать, сразу поняв все. Вскочил, подбежал на негнущихся ногах, боясь даже дотронуться, не то что обнять. Он понимал что произошло, но никак не мог поверить, руки дрожали… Только сейчас Эмеш наконец понял, что сделал.
– Я отбил их у Уршанаби, – виновато улыбнулся он. – Теперь все будет хорошо.
А ведь он, черт возьми, всемогущ! Он умеет воскрешать мертвых и не боится демонов. По-настоящему. Крупные слезы катились по морщинистым щекам небес, словно капли дождя.
– Спасибо, – едва слышно шепнули губы.
Как хорошо, что Атту ничего объяснять не надо, он все понимал и сам. Эмеш был несказанно благодарен небу за это понимание. Как можно объяснить? Река, Илар, огненный меч… Атт не будет расспрашивать, к чему? Нужны ли ему подробности, когда он ясно видит главное. Демоны так, шелуха, демоны далеко… его дочь рядом, теперь все будет хорошо.
И конечно, он сейчас не будет уговаривать Эмеша вернуться домой, вместе с остальными. Теперь Эмеш точно знал – его место здесь. Теперь точно знал – так правильно. Так надо. Это легко.
Все вдруг становилось таким простым и ясным, когда выбор сделан и перед тобой только один путь. И он уже идет по нему, он не сможет вернуться, не сможет свернуть. Дом остался слишком далеко позади. Дома больше нет, и кажется – не было никогда. Он больше не тот Эмеш, которым был, он другой. Этот Эмеш родился здесь, и здесь его дом. Это его мир. Смотрел на Атта и улыбался.
А ты иди домой, великий владыка небес, – молча говорил он, – мне так будет проще, когда один на один, не оглядываясь больше на всех вас, не имея грозного неба над головой и сияющей армии за спиной. Уходи, так мне будет легче рассчитывать только на себя. И верить. Я справлюсь. Я уже почти научился.
Атт все стоял, сжимая в объятьях дочь. Долго стоял, наверно день и ночь успели поменяться местами. Эмеш не мешал ему, в таких делах мешать нельзя. Потом Атт повернулся к нему.
– Мы остались одни тут, Сар, больше никого. Ты чувствуешь?
Эмеш закрыл глаза, слушая пустоту. Да, он чувствовал, пустота была рядом, не за хрустальным куполом, она была прямо здесь, стояла рядом, заглядывая мертвыми глазами ему в глаза. Не было больше никого. Улыбнулся счастливо.
– Ты знаешь что делать? – спросил Атт.
Эмеш кивнул. Он знал, хоть и не понимал еще до конца как. Но после Илара он знал – верный путь сам ляжет под ноги, нужно только поверить, не усомнится, довериться этому пути. Не бояться.
– Ты справишься?
Снова кивнул. Справится. Он действительно верил сам. Теперь точно справится. Атт кивнул.
– Ну, удачи, Саша. Я верю в тебя.
Эмеш не удержался, ухмыльнулся во весь рот – когда в тебя верит само небо, сомневаться нельзя. Больше ничего не говорили, ни единого слова.
Атт подошел, пожал Эмешу руку, его ладонь оказалась широкой, крепкой и жесткой. А на другой ладони лежали ключи. От дома. Там. Большой, длинный, блестящий – от входной двери, и маленький, с потертой пластмассовой верхушкой – от гаража. Настоящее сокровище, ценнее которого нет. Они люди, что бы там с ними не случилось. Просто люди.
И трое из них сейчас возвращался домой, все еще плохо веря в свое счастье. Один остается. Его дом здесь.
– Эй, парень.
Кинакулуш остановился, замер, глядя на стоящего в стороне человека. Хотел что-то сказать, но передумал. Думузи сделал шаг вперед.
– Я хочу поговорить.
– Со мной? – глухо поинтересовался пастух.
– С тобой и твоим братом.
– Хорошо.
Думузи выпросил у Атта несколько часов, чтоб «закончить кое-какие дела», причин он объяснять не стал. Еще несколько часов, и они будут дома. Это было так странно, что казалось неправдой, никакого дома нет, и не было никогда. Слишком давно. Как там будет?
Но только с каждой минутой воспоминания возвращались – его дом… серенькая кирпичная пятиэтажка углом, кусты сирени у подъезда, какая-то бабка с тазиком вечно развешивает на улице белье… узкая темная лестница и дверь обитая красновато-бурым дерматином, чуть ободранная с угла, а за дверью, дома… Думузи на минуту закрыл глаза, стараясь поверить. Эх, там мама, отец, старшая сестра и дядя Женя, мамин брат, еще толстый полосатый кот Барсик. Заметили ли они его отсутствие в триста лет? Ведь говорят, что вернутся они туда же, откуда ушли. Не верится, что скоро все это снова будет. Он сам слишком изменился.
По-прежнему не будет. Но все же будет вечно орущий телевизор, огромная кастрюля супа в холодильнике и будильник, звенящий в самый неподходящий момент. Будет? Странно. Как может снова все это быть? Он бог, дикий ветер степей. Кто он? Все так перемешалось. Нет, он больше не бог, бога больше нет.
Что-то изменилось. Щелкнуло. Резко и страшно. Это от того ли, что он скоро вернется домой, и этот мир станет лишь сном? Или оттого, что умер недавно? Илар, Река. Не хотелось такое вспоминать, внутри все сжималось – живым не стоит помнить мир мертвых и желтые глаза лодочника. Не стоит. И еще больше не хотелось вспоминать, что было до того. Те бабочки, огонь… Нет, не стоит. Ничего не было. Это только игра, только игра – повторял сам себе, нельзя умереть и воскреснуть на самом деле. Не было. Не было!
Однажды, когда он состарится, в том своем мире, все будет совсем иначе, никакого Илара, никакого лодочника… Или нет? Кто знает. Сейчас не время. Еще немного он побудет тут богом. Еще есть дело. Впрочем, дело скорее для человека.
Вот и пришли. Мальчик-Илькум замер на поле, к нему спиной, красноперая стрела ползет к уху, замирает на миг и срываясь с тетивы, летит в цель. Точно, в яблочко, вонзаясь в хвост предыдущей, расщепляя пополам. Кто-то радостно улюлюкает, а Илькум лишь оглядывается растеряно. Думузи встречается с ним взглядом.
А ведь не мальчик уже. Повзрослел за эти несколько дней, возмужал, хоть кажется ничего не изменилось в лице, только взгляд стал суровый, тяжелый. Да еще круги под глазами – устал, не легко им тут.
– Илькум, я хочу поговорить. Стрелок даже не удивился.
– Уходи, – серьезно сказал он.
– Мне нужно поговорить. Потом я уйду и больше никогда не вернусь.
– Уходи сейчас, – сказал Илькум, – нам не о чем говорить.
Кинакулуш подошел, что-то шепнул брату на ухо, похлопал по плечу, тот долго думал и в конце концов кивнул.
– Хорошо. Они сидели в стороне, у стены, и что-то не клеилось.
– Так ты пришел забрать меня с собой? Зачем?
Думузи ходил туда сюда, не находя себе места, судорожно сжимая и разжимая пальцы, он и не знал толком что сказать, не был готов сейчас к этому разговору, но времени уже нет. Наконец остановился, заглядывая Илькуму в лицо.
– Ты мой сын…
– И что? Тебе всегда было плевать, – холодно произнес стрелок, сжимая зубы. – Тебе никогда не нужна была моя мать, и я тоже не нужен. Что вдруг теперь? Думузи тихо кашлянул, пытаясь собраться и найти слова…
– Возможно, этому миру скоро придет конец, я не могу ничего с этим сделать. Единственное, что я могу – забрать несколько человек с собой.
– Я никуда не пойду.
– Но тогда ты погибнешь, – Думузи с трудом сдерживался, чтобы не сорваться на крик, не схватить и тащить силой.
– Знаешь, отец, – Илькум медленно и очень отчетливо произнес это слово, – когда-то я так хотел, чтобы ты обратил на меня внимание, хотел, чтоб ты пришел, хоть посмотрел на меня… но кто я для тебя? И кто для тебя моя мать? У тебя их были сотни, ведь так? Не качай головой, это не важно… Знаешь, я так хотел быть достойным тебя, хотел стать героем, совершить подвиги… Что бы ты замелил меня. Что бы гордился. Смешно? Пожалуй… Но как иначе? Я так хотел…
Илькум, тяжело дыша, облизал пересохшие губы, слова давались с трудом и уши горели от волненья.
– Знаешь, Ветер, это все твой дар, – зло продолжал он. – Это ни на миг не позволяло мне забыть кто я такой. Как насмешка. Да, я хотел быть достоин. А когда дар вдруг исчез – я испугался, словно вся жизнь перевернулась и я не знаю больше куда идти. Зато потом стало так легко… Правда… Я вдруг понял, что могу жить как захочу, просто, для себя, никому ничего не доказывая. Уходи, Ветер, и забирай все с собой. Мне не нужно. Мы тут как-нибудь справимся сами.
– Справитесь? – не поверил Думузи. – Как?
– Уходи.
– А ты? – спросил у Кинакулуша. Тот лишь усмехнулся. Он тоже не пойдет.
Он еще пытался что-то говорить, доказывать. Бесполезно. Илькум слушал и качал головой.
– Хорошо, – сказал Думузи наконец. – Прощай. И удачи вам всем.
Была даже глупая мысль остаться тоже. Но если останется он, то вместе с ним останется Лару, а вместе с ней Атт. «Уходите», – очень отчетливо сказал Эмеш, – «Я справлюсь один, вы будете только мешать». Эмешу, который вывел их за руку из Илара, сложно не верить. Несмотря ни на что, вопреки всему. Он справится. Хотя что может сделать человек? Повернулся, чтобы уйти. За спиной стоял царь.
– Кто ты? – потребовал он.
– Думузи.
Имя прозвучало как-то неправильно, фальшиво. Не слишком-то ветер похож сейчас на бога, да после Илара – считай совсем не похож. Бог умер там. Сила божественная еще осталась, но вот величия больше нет. Тизкар долго стоял размышляя, оценивая.
– Что ты хочешь?
– Мы уходим. Возможно этот мир скоро погибнет… – он говорил прямо, почему-то казалось, что царь и так должен все знать. Царь смотрел равнодушно, похоже так и было, он все знал. – Я могу взять несколько человек с собой, в свой мир.
– Сколько? Думузи набрал воздуха в грудь, выдохнул, покачал головой.
– Думаю человек пять-шесть… на самом деле я точно не знаю, но пятерых проведем точно. Глаза Тизкара жестко сощурились.
– А остальные? Думузи не стал отвечать.
– И кого ты возьмешь? – спросил царь?
– Могу взять тебя.
– Меня? – царь усмехнулся. – Я не пойду. Мое место здесь. Как я могу бросить их?
– А чем ты сможешь им помочь?
На этот раз отвечать не стал царь – к чему, и так ясны все причины. Думузи больше не возражал, к чему? Все уже сделали свой выбор.
– Я хотел взять Илькума, – отчего-то тихо, словно оправдываясь, сказал он, – но он не захотел.
– Очень хорошо, – ровно сказал царь. – У меня на счету каждый воин.
Думузи с трудом сглотнул. Их ждет битва, с Урушпаком. Пойти что ль к урушпакскому царю, запретить воевать?
– Я могу сделать, что войны не будет. Тизкар шумно выдохнул, стиснул зубы.
– Не надо. Нам нужна эта война. Думузи не стал возражать. Пусть война – так им проще.
– Мы уходим… – совсем-совсем тихо, смотря в сторону. Зря он пришел.
– Идите. Царь ухмыльнулся.
Воины Урушпака приплыли утром.
Впрочем, было ли это утро, Тизкар точно не знал, в последнее время все перемешалось так, что и не разобрать. Но раз корабли приплыли, то пусть это будет утро, так проще. Двадцать кораблей. Огромная сила.
Загвоздка в том, что Урушпак мог выставить по крайней мере вдвое больше, своим шпионам Тизкар доверял как самому себе. Где остальные? Он бродил по стенам, старясь найти ответ, вглядывался в горизонт. Хитрый враг, опасный враг.
Тизкар тихо радовался про себя – чем опасней враг, чем он страшнее, тем лучше. Вражеские полчища, топчущие поля у стен Аннумгуна, хорошо отвлекали от беспросветно-серого неба, в котором давно потерялись день и ночь. Небо гулко трещало, грозя ежесекундно обрушиться на голову, но оно было слишком высоко и непонятно, кто знает, упадет ли или раздумает, а вот урушпакская армия была реальней реального, прямо перед носом. Если б не враг, скорее всего началась бы паника.
– Думаешь, они полезут на стены? – хмуро поинтересовался Этана, поглаживая рукоять меча.
Да, сейчас в ход пойдут мечи, луки и копья, грохочущее оружие богов не для войны, скорее для забавы, его слишком мало – едва ли три десятка автоматов найдется, пять винтовок… патронов почти нет, здесь делать не умеют, а боги больше не дают… вообще больше ничего не дают эти боги, ну и демоны с ними, как-нибудь сами.
У Тизкара тоже на поясе меч, на плече автомат – так и пойдет воевать. Огнем и мечем.
– Конечно полезут, – уверенно говорит он.
– Это же самоубийство, – Этана хмурится, спорит, но пожалуй и сам понимает не хуже, просто хочется поговорить, небо давит тишиной, – Аннумгун приступом не взять, это же не Майруш, где ни стен, ни рва нормального нет. Нас только в осаду, да и то, смотри, нас же больше! Выйти да раскидать этих заморышей, раз плюнуть!
– Они не станут ждать.
– Почему? – Этана делает вид, что удивляется.
– А ты бы стал?
Он смотрит в небо, вздыхает и качает головой. Нет, он бы тоже не стал. Чего ждать, если завтра может не прийти вовсе? Уж лучше сейчас погибнуть в бою, просто и понятно, чем завтра неизвестно как, под осколками треснувших небес. Лучше сейчас, погибнуть самому и забрать с собой столько врагов, сколько сможет. Они будут рады. Благодарны. Вот и воины Урушпака тоже пришли убивать.
Именно убивать, не побеждать, не сражаться, не терпеливо ждать у стен – они тоже боялись беспросветного серого неба, им нечего больше ждать и отступать некуда, их дом остался слишком далеко. Под этим небом он превратился в сказку о потерянном рае, и единственное, что осталось реальным в их жизни – это враг. Спасительный враг, за него хватались как за соломинку. Враг, которого нужно уничтожить. Остальное потеряло смысл. Бежать некуда, только вперед, на эти стены. Скорей! Так или иначе, все должно вот-вот кончиться, а уж потом хоть трава не расти. Хорошая будет битва! Пожалуй последняя, для всех, не зависимо от исхода.
Тизкар до хруста стиснул пальцы в кулак. Эту битву нужно выиграть, во что бы то ни стало!
– Агга! – крикнул он, – бери своих людей и к Морским воротам. Если что увидите, сразу сигнальную ракету. Понял?
Люди Агги – едва ли не треть его войска, еще треть останется здесь, и вместе с Этаной кинется в бой, как только солдаты Урушпака полезут на стены. Этого буйвола никакими силами не удержишь в резерве. И последняя, пожалуй меньшая треть, самые опытные, вместе с Меламом дожидаются в городе, еще неизвестно где понадобятся.
– Но, господин! – неуверенно возмутился Агга, – ведь бой будет здесь! Зачем нам уходить?
– Это приказ! Пошел! – багровея, заорал на него Тизкар.
Как он устал доказывать, кто бы знал. Вот Атну бы сюда, тому хватало единого взгляда, ему бы не посмели вот так «но, господин!», побежали бы сразу, не раздумывая.
Ничего, Агга тоже побежал. Вон он уже орет на своих людей, строит, уводит ко вторым вратам. Хорошо. Нужно победить.
Он все же упустил, когда вскипела первая волна, когда взревела, и вот уже волна катится вперед, грозя захлестнуть стены.
– Приготовиться! – медным гонгом ревет Этана в ответ волне, его глаза полыхают огнем, пальцы тискают рукоять меча, словно любовницу, изнемогая от страсти.
Они готовы! Все как один. В каждом суровом решительном взгляде, в каждых испуганно поджатых губах есть лишь один ответ – они готовы. До конца.
Повзрослевший Илькум, бледный как смерть, лицо окаменело, заострилось, и вот уже ползет к уху тетива, натягиваясь до предела, бьющимся нервом. Ему страшно, это его первый настоящий бой, там, в лесу с чудищем – не в счет, там была игра, а вот сейчас оно начнется по настоящему, сам за себя. И когда будет нужно – рука не дрогнет, уж в этом-то Тизкар не усомнился бы ни на миг. Когда будет нужно – он сможет! Звонко зазвенит тетива и стрела угрожающе свистнет, сорвется, полетит, рассекая воздух, найдет в безумном месиве чье-то незащищенное горло, в самую жилку, и расцветет алым цветком. Вот тогда будет страшно, но уже врагу.
Кинакулуш, младший, чудесный Илькумов брат, казавшийся старшим едва ли не вдвое… не воин – пастух из южных степей, что ему Аннумгун? Но все равно упрямо стоит, стиснув зубы, и щурясь на солнце, глядит на волну. Он тоже готов, и тоже до конца.
– Огонь! И вот сорвалась тетива, зазвенела.
А волна неслась, перескакивая через трупы своих, словно это были лишь камни, галька под ногами… Людей не было, только грохочущая, беспощадная, неотвратимая волна. У стен она вспенилась кровавыми брызгами, перекинулась мостиками через широкий ров, взметнулась разбившись, откатилась прибоем назад, чтобы налететь снова. Снова и снова. Упрямо и жестоко… прежде всего к себе. Волна билась о стены, изматывая, не давая перевести дух.
За ней накатила вторая волна, еще выше, еще страшнее первой, ударила тараном в ворота, взлетела ввысь. Казалось, сейчас проломит, разнесет в щепки, смоет. Вот уже первые чужаки появились на стене, вот уже короткий широкий меч Этаны режет им глотки, пронзает сердце и печень… остервенело рубит все до чего может дотянуться – ноги, руки, вспарывает живот. Вот уже Тизкар бросил бесполезный автомат, расстреляв все патроны, и сам, что-то крича, режет. Хлещет кровь.
Многие без доспехов, у кого-то лишь кожаный панцирь с металлическими бляхами прикрывает грудь. Многие и не воины вовсе, вчера еще только они возделывали поля и пасли овец… Их легко резать, скучно. Но их слишком много, и волна сейчас захлестнет с головой. Тяжело. Может зря он отослал Аггу? Может Меламу пора прийти на помощь? Нет.
Нет, не зря и не пора. Эти вчерашние крестьяне не могут быть основными силами грозного Урушпака. Просто не могут быть никак. Главное впереди, нужно покрепче стиснуть зубы. Уже скоро! Они смогут! Еще чуть-чуть!
Волны бессильно бились о скалы, исходя пеной захлебывались в своей крови. Сейчас схлынут. Вот сейчас! Волна громыхая покатилась назад.
– Вперед! – кричит кто-то. – За ними! Добьем их! Уже готовы распахнуться ворота, выпуская на волю свою волну.
– Стоять! – орет Тизкар, стараясь перекрыть грохот боя. – Не сметь! Оставаться на месте!
– Стоять!!! – подхватывает медный гонг Этаны, заставляя вздрогнуть и замереть.
Их слушают, замирают. Этана жалобно смотрит на него, дикий буйвол хочет вырваться, полететь вослед волне и разбить, растоптать, превращая волну в грязь. По глазам видно, что хочет. Очень! Аж челюсти сводит, как хочет! Но не побежит. Он еще не понимает зачем, но верит Тизкару, слепо, так же, как раньше верил Атну. И Тизкару немного стыдно за такую верность – вдруг не достоин? Не важно, в бою иначе нельзя! Не сомневаться ни на миг!
Его воины тоже смотрят волне вослед, тоже жалеют, но уже начинают остывать, приходить в себя, стараются отдышаться. Начинают искать уцелевших своих. Начинают осторожно поглядывать в небо. Если б можно было крикнуть – не смотреть! в небо не смотреть!!!
Глухое серое небо плывет разводами, ни единого облака, только беспросветная серая муть расходится грязью… как круги на воде. Живот сводит судорогой от такого неба. Может лучше открыть ворота и на врага? И будь, что будет. Погибнуть в бою… Нет. Не сейчас. Им еще нужно победить.
И тут за спиной, с моря, налетела новая соленая волна – вон ракета взмыла ввысь, вон грохот и лязг далекой битвы у северных ворот. Это воины Агги схлестнулись до последнего. Правильно, все правильно. Но еще не все.
Едва сдержался, чтобы не послать своих людей им на подмогу. Вместо этого приказал спрятаться за стеной, не высовываться. Пусть думают, что они ушли туда… не все, конечно, это было бы глупо…
Затаиться, слушая как бешено колотится сердце, смотреть как плывет разводами небо над головой.
Воздух становится вязким, густым и одновременно сухим, царапая горло. Глаза слезятся, и уже приходится часто моргать, чтобы видеть хоть что-то. Лучше не видеть!
С юга, из-за спин урушпакской армии, надвигается черная стена, шевелится словно живая. Рубашка разом прилипает к вспотевшей спине. В бой! Лучше погибнуть под мечом, чем ждать вот так! Кажется кто-то кричит это за него, или он сам?
Нет, Тизкар молчит, крепко стиснув зубы, и покрасневшими, слезящимися глазами, до рези вглядывается вдаль. Он будет ждать, что бы не случилось. Он будет крепко держать эти стены, и пусть паникуют враги. Он будет ждать. И его воины будут ждать, пусть только попробуют!
Одного взгляда хватило, чтобы Этана подавился криком «вперед!». Стоять, буйвол! Буйвол стоит.
Вот они, враги! Из-за холма, наперерез черной туче, вылетела толпа. Нет, не толпа – лучшие, главные силы урушпакской армии, которые тоже решили, что лучше уж под мечом, чем так. Им страшно. Может они и правы. Но нам сейчас не до того. Сначала победить их, а потом…
…хорошо что не бросились в погоню, их бы разбили, самих бы растоптали, превратив в грязь.
Оглушительный треск неба надо головой. И только одна мысль снова крутится в голове, глупая мысль – надо успеть победить.
Мелам со своими людьми бросается в бой. Да! Сейчас самое время, наставник! Уставшие и измотанные они не справятся сами.
Врагу больше нечего терять, он остервенело рвется на стены, не замечая как стрелы пронзают сердце, они уже мертвы, так или иначе, стоит ли обращать внимание на какую-то стрелу. Отрубленные руки сжимают меч, и головы, катясь по земле изрыгают проклятья, и волосы встают дыбом.
Черные тучи с юга затягивают пеленой небеса, рассыпаются мириадами крошечных осколков, вот уже все вокруг кишит ощетинившимися мохнатыми бабочками. Мир окончательно сошел с ума.
Небо все-таки трескается, и земля с утробным урчанием уходит из-под ног, желая поглотить все.
– В атаку! – орет Тизкар, больше не помня себя. Помня лишь одно – надо успеть победить!
И был свет, и была тьма, и был огонь, и был лед. И дрожала земля, и звезды сыпались с небес. И в ужасе кричали люди увидев сие, и прятались в домах своих. День и ночь слились в одно, и солнце с луной обнявшись кружили по небу. Время запуталось в шагах своих, и никто не знал сколько оно прошло.
Несколько мгновений паники, глубокий вдох… он сможет, у него просто нет другого выхода. Главное не торопиться, не метаться из стороны в сторону, для начала нужно поверить, как тогда в Иларе. И броситься в реку, доверяясь своим чувствам, не слушая сопротивляющийся разум. Разум – он глупый, он не умет верить. А сердце умеет. Бог он, черт побери, или не бог! Это просто. Стать настоящим, без игры и правил.
И перестать быть человеком. Навсегда. Страшно, но он сможет. Это как смерть…
Эмеш зажмурил глаза и до боли стиснул зубы. Кровь стучала в висках все сильнее с каждым ударом, и он знал что выхода у него нет. Делай то что должен, и помни что ты человек.
Стоит, закрыв глаза. Вдыхает полной грудью, словно последний раз, надеясь вспомнить, ощутить… он человек…
Его прежняя, человеческая жизнь пахнет одуванчиками, медом и детством, таким далеким, что оно теряется где-то вдали. Только тихо скрипит во дворе карусель, дворник монотонно скребет об асфальт метлой, пух с тополей летит, кружит в ветряном танце, и ложится на землю, словно майский снег. Соседский кот лениво разлегся на солнышке, вытянув лапы… было ли? Было. Все было, и больше не будет никогда.
Человеческая жизнь пахнет утром, туманом и рекой… тихая заводь, неподвижная гладь воды… он сидит на узком мостике, рядом с отцом, закинув удочку. Ветер шелестит в камышах… Отец большой, спокойный, неторопливый, он берет из коробочки жирного червяка, насаживает на крючок и забрасывает подальше, к торчащему из воды дереву, где кувшинки… спугнув тонкокрылую стрекозу… В то утро они наловили целое ведерко карасей. Боже! О чем он только думает! Но разве можно о другом?
Человеческая жизнь пахнет мимозой и шоколадом. Это Юлька сидит напротив, такая счастливая, такая молоденькая, веснушки рассыпались по носу и рыжие хвостики задорно кивают ему… она шуршит оберткой и улыбается. А он твердо верит, что они будут вместе всегда. Всегда-всегда. Человеческая жизнь…
Была и прошла. Столько было всего. Столько пронеслось перед глазами, словно прощаясь. Он помнит, он не забудет. И сейчас помашет вослед.
Он больше не будет человек. Это уже не его жизнь. Он умер и родился, там, в Иларе… или может быть раньше, кто разберет? Вздыхает последний раз.
Оглядывается по сторонам. Здесь все иначе, ни одуванчиков, ни стрекоз. Только небеса грозно гудят в вышине, грозя рухнуть. Это его мир.
Однажды он создал его, своими руками, пусть не один, но все же. И это он создал людей. Он не сомневался тогда. А сейчас дрожат руки. В чем же дело сейчас? Вот он перед ним, его настоящий, рукотворный мир. Какой он? Разглядеть бы, полюбить, ведь иначе не выйдет. Обязательно полюбить и принять.
Слишком давно он прятался от мира среди пенных дев и философских бесед. Настала пора оглянуться и посмотреть. Как тогда, во сне. Ведь он всевидящ!
Он стоит над миром, где-то в небесах, раскинув руки. Он видит весь мир, от края до края, чувствует его каждой клеточкой тела, земля – его кожа, небо – его глаза, реки – его кровь, ветер – его дыханье.
Ноздри щекочет соленый морской бриз, задорно ерошит волосы на затылке, играет зелеными стебельками тростника, бежит дальше, в бескрайние степи, катится душистыми волнами шалфея и мяты, гоняя по коже стада счастливых мурашек. Могучие кедры гудят над его головой, вторя смолистому дыханию ветра, и сойка – неугомонная птица, трещит без умолку, разнося свежие сплетни.
Сотни, тысячи и тысячи-тысяч сердец бьются вместе с его сердцем, одной песнью, отзываясь любовью и ненавистью, покоем и тревогой, гордостью и стыдом, надеждой и отчаяньем – он слышит их все, эти тысячи-тысяч, слышит, среди звона кузнечиков и рокота горных рек. Да, все так! Все как во сне.
Но на этот раз среди безмятежного тепла раздается сухой треск – это мир трещит по швам, и грязно-серое небо идет мутными разводами, дрожит земля, и черные тучи летят с юга, грозя накрыть собой все. Смотри! Смотри еще! Не отворачивайся! Это тоже твой мир! Дальше, ближе… Море. Город. Крепостные стены, и кровавые волны бьются о скалы. Война.
Война? Даже сейчас? Среди всего этого хаоса? Неужели людям и без того мало смерти вокруг, что они стремятся убивать друг-друга? Как же так? Хочется вдруг плюнуть и уйти. Почему? Он всезнающ!
Им больше нечего терять, и не на что надеяться, война уже началась и некуда отступать…
…единственное, что осталось реальным в их жизни – это враг. Спасительный враг, за него хватались как за соломинку. Враг, которого нужно уничтожить. Остальное потеряло смысл. Бежать некуда…
Да, ему самому больше некуда бежать, поздно, он отказался… он понимает этих людей. Последняя битва. Лучше погибнуть под мечом, чем ждать вот так! И еще, главное – надо успеть победить!
Надо успеть, иначе будет поздно! Даже под рушащимися небесами не позволить врагу захватить родной город. А уж потом – хоть трава не расти, пусть рушатся проклятые небеса. Но сначала надо победить!
На городской стене яростно бьется герой, забыв обо всем в безумии боя. Настоящий герой! в сверкающих доспехах, огромный, могучий, мускулы вспухли буграми, звериный оскал застыл на лице, меч рубит без устали сверкая молнией в руках. Главное успеть победить! Эмешу кажется – вот это он сейчас бьется на стене, это его последний бой и отступать некуда.
Он успеет. Даже сейчас, когда черные тучи накрыли их с головой. Успеет победить! Сердце захлестывает бешенная ярость героя. Успеть! Победить! Ведь он всемогущ!
Да! Он всемогущ! Человек ставший богом, бог ставший человеком – он может все!
Очень хотелось остановиться, повернуть назад, отказаться. Но только выбора давно уже нет, он сделал свой выбор, поздно бояться. Но страшно, очень страшно. Если он сможет – это будет навсегда. Пусть будет! Давай! Время не ждет. Надо еще успеть победить! Пусть падает небо и трещит земля, он успеет!
Герой на стене весь в крови, сейчас упадет, будет поздно, черные тучи накроют его, поглотят навсегда. Город падет.
– Убирайтесь прочь! – кричит сияющий герой, срывая голос.
– Убирайтесь прочь! – шепчет он, и слова эхом отдаются в каждом уголке мира, словно серебряный перезвон бубенцов.
И вслед за серебряным звоном целая минута беспросветной глухой тишины, от которой закладывает уши. Он может все!
Бабочки в нерешительности застыли в небесах, хлопая крыльями. Он прогоняет их? Куда? Нет, не так!
Он – это весь мир. И весь мир это он. Весь, без остатка. Даже эти черные осколки небес, даже бабочки – это тоже он, и он принимает их как часть себя, протягивает им руки. Идите ко мне! Не бойтесь, я не обижу. Я принимаю вас! И они идут.
В грудь ударяет рокочущая волна – это новая сила обрушилась на него, ломая кости, сминая, грозя вывернуть наизнанку. Он больше не человек. Он – весь этот мир, от края до края. Он принимает весь мир, целиком, и мир в ответ принимает его. Они дышат вместе, одним дыханьем, мир с ним, и он с миром. Он – это весь мир, и весь мир – это он. Одно. Не разделить.
Он метался и кричал от боли, его тело разрывалось на части, распадалось на тысячи кусков. Он видел это, но сделать что-то было уже выше его сил. Он знал лишь одно – нельзя отступать. Если он потеряет сознание – значит конец, он не сможет сохранить свой разум, превратится в дикого зверя, воистину всемогущего, но зверя. Сила без разума сметет все на своем пути, разнесет в щепки весь мир. Разум и сердце сохранить… человеческое сердце… и тогда…
Уже все равно, что будет тогда, потому что для него это тогда никогда не настанет, но он просто обязан сделать все, что может теперь. Боль и ужас.
Это больше не сон, это на самом деле. Его мозг одновременно пронзили, словно острые стрелы, тысячи слов, он слышал каждую мысль, он чувствовал каждый вздох каждого живого существа на земле. И думал, что сойдет с ума, ибо человеческий разум не может вместить все это.
Он бился в судороге и выл от боли, и не было сил терпеть. Но бежать некуда, кругом только бесконечный ослепительный свет. Мир раздирал его на части, пытаясь впитать, войти внутрь, раствориться и растворить. Боль и ужас. Ужас и боль.
Еще немного, и от него самого не останется и следа, он полностью исчезнет в этом свете, сознание разорвется, и тысячи глупых людей растащат его на части. Он кричал, но слышал лишь их крики.
И был свет, и была тьма, и был огонь, и был лед. И дрожала земля, и звезды сыпались с небес. Человек, бывший богом. Бог, бывший человеком. Всемогущий. Кто он теперь.
Потом все затихло и тишина была хрупкой, словно дыхание младенца, ласковой, словно руки матери. Боли больше не было, был лишь покой. Он победил? Успел?
Он лежал навзничь, на земле, и смотрел в небеса. Небеса бездонны, бесконечны, и нет конца и края этой уходящей в небытие синеве, пронизанной солнцем, где носятся ласточки, задевая вечность тонким крылом. И солнце – далекая, пышущая жаром звезда, и звезды – больше не огоньки на хрустальной тверди, их не достать рукой, до них тысячи-тысяч миль…
Его мир – реальный мир. И он стал частью этого мира, и мир стал частью него самого. Каждое дуновение ветра, каждая птичья трель, каждый людской вздох отдавались эхом в его сердце, не мешая друг-другу, не замутняя разум. Возможно ли? Пожалуй, он уже совсем не человек… почти… Это навсегда.
Вечность приблизилась, взяла за руку, обняла его, заглянула в глаза. А глаза у вечности… он впервые увидел ее глаза. Поздно бояться.
Он принял вечность, обнял ее, поцеловал в губы… и она осталась. Навсегда. Его вечность. Его. Кто другой бы посмел? И нет ей конца.
Как это было?
Тизкар лежал на спине, уставившись в небо и пытался вспомнить, осознать, но мысли только неразборчиво гудели в голове.
– Мы победили? Да? – язык слушался плохо.
– Победили, – глухо подтвердил голос, откуда-то издалека, – ты победил, царь, войска Урушпака разгромлены. Ты герой. Герой устало скривился. Они победили… а небо… Небо.
Он лежал навзничь на земле и смотрел в небо, бездонное, бесконечное, и нет конца и края этой уходящей в небытие синеве, пронизанной солнцем. Лохматые облака лениво плывут куда-то по своим делам, а в облаках носятся ласточки, задевая вечность тонким крылом. Они все-таки победили.
Люди потихоньку вставали, приходили в себя, искали своих. Люди устало бродили среди живых и мертвых, врагов и друзей. Люди выиграли эту битву, и те и другие – выиграли. Успели. Теперь можно просто жить. Люди радовались, и люди плакали… И Тизкар долго стоял над трупом стрелка, пронзенного копьем насквозь, долго искал Мелама, и не нашел. И горели всю ночь погребальные костры.
И Этана всю ночь обнимал жену, не веря, что все позади, и не мог уснуть, слушал как сын тихо ворочается в колыбельке. И звонко трещали цикады за окном, мерцали далекие звезды…
Много еще будет всего – новые войны, новые победы. И снова засеют поля, и снова соберут урожай, и овцы будут бродить среди маков в степи. Желтые звездочки гусиного лука и горицвета рассыплются по бескрайним полям, и могучие кедры будут гудеть на ветру. Много будет.
Скоро заделают выщерблены на Аннумгунских стенах, сложат доспехи, повесят на стену мечи, помянут мертвых. Воспоют и забудут. Лишь старики вечерами станут рассказывать детям о далекой войне… Человеческая память коротка, как короток век. Забудут даже богов, ибо боги ушли. А люди остались.
Люди разошлись по своим домам, по своим делам, потихоньку примерили на себя новый мир, заглянули в самые дальние уголки, и мир оказался куда больше, чем им казалось. Так всегда бывает, когда кончается детство, и уютный дворик у дома перестает казаться огромным миром. Дети вырастают… Однажды, наверно, они расправят крылья и полетят к звездам… Возможно, однажды сами будут играть в игры… И солнце коснулось тонким лучом края небес на востоке. И начался новый день.
Если кто скажет горе сей: «Поднимись и ввергнись в море», – и не усомнится в сердце своём, а поверит, что сбудется по словам его, – будет ему, что ни скажет. Марк 11:23
Ленка, закусив губу, старательно запихивала в вазу целую охапку хризантем.
– Привет, солнышко, как прошел день?
– Хорошо, – улыбнулась она, подставляя щечку для поцелуя.
– Как папа?
– Да ничего, он там, на веранде сидит, чай пьет. Хочешь, сходи пока к нему, а я сейчас.
Атт привычно располагался в большом плетеном кресле у стола, ноги заботливо укрыты теплым пледом, руки заметно трясутся, когда он подносит чашку ко рту, щеки запали, нос слегка заострился. И только в по-прежнему ясных, голубых глазах плещется беззаботно-высокое небо.
– Димочка, проходи, садись, – улыбается Атт, – наливай себе чайку. Вон там печенье бери, Лена сама пекла – вкусное, с орешками.
Дима кивает, пододвигает поближе высокий стул. Печенье и правда вкусное, не зря вчера Ленка пять раз за день звонила, чтобы по дороге домой он не забыл зайти в магазин, купить грецких орехов и муки. Потом до ночи крутилась у плиты, а он, довольный, сидел рядом, слушая Ленкину болтовню. Она так изменилась с тех пор, стала тихой, домашней… уже два года как его жена. К отцу езди вместе, каждые выходные… сегодня, правда, он чуть задержался.
– А я вчера у Эмеша был, вино пили, – хвастается Атт, все так же счастливо улыбаясь чему-то своему, глядя вдаль, – у них там сейчас знаешь какое вино, из-за моря, с хайдарских виноградников…
– Опять эти сны ему снятся, – тихонько говорит Лена, садясь рядом, – не знаю, верить ли…
Она тоже улыбается, только грустно. Как тогда – светлые волосы собраны в хвост, голубые джинсы и маечка… нет, полосатый свитер с оленями, сейчас холодно.
– Ты думаешь для нас это было правдой, Аик, или тоже только сном?
Она вздрагивает, в глазах, кажется, сверкают слезы… Пусть бы лучше лишь сном.
– Вон какой у меня парень растет! Герой! – Тизкар подхватил визжащего от восторга малыша на руки, подкинул в воздух, потом поймав, потрепал по белобрысой голове.
– Герой! Хорошим царем будет, весь в отца, – согласился Этана, ухмыляясь в бороду.
Пятилетний мальчишка, размахивая деревянным мечом, гонял по двору здоровенного петуха с уже изрядно пощипанным хвостом, петух отчаянно хлопал крыльями и не сдавался. Его, этого мальчишку, когда-то нашли в корзине у реки, новорожденного, красного, заходящегося от крика. Пригляделись, отнесли царю. Тизкар тоже пригляделся и ахнул.
– А что, моя-то все равно только девок рожает, мальчиков никак, – станет объяснять потом, толи оправдываясь, толи просто недоговаривая чего-то важного. – Вот и усыновил, пусть будет наследник. У царя должен быть наследник.
У царя должен быть наследник. Вот он какой, невысокий коренастый парень с пронзительным взглядом голубых, ясных, словно весеннее небо, глаз. Одного только взгляда этих глаз достаточно, чтобы все поверили – наследник, хорошим царем будет. А белобрысый – так это в мать. Тизкар любил его как родного.
А еще Тизкар любил гулять по высокой Аннумгунской стене – отсюда открывался самый лучший вид на море, отсюда можно увидеть его целиком – изумрудно-зеленое, вскипающие у пристани пенной волной, чистым кобальтом уходящее в горизонт.
Недавно из-за горизонта приплыли торговые корабли, важные заморские купцы-хайдары разинув рты восхищались величием Аннумгуна и наперебой предлагали товары, один другого чудесней. Оказалось, за морем есть большая земля, до нее всего пять дней пути, при попутном ветре.
За песками Бехреша тоже скоро открылась неведомая страна – бескрайние, наполненные зноем саванны и люди, с обожженной солнцем кожей. Степи Кузуна уходили далеко на восток, теряясь в туманной дали, и даже костистые хребты Унхареша перестали быть краем света.
Мир стремительно расходился ввысь и вширь, расплеснувшись морями, раскинувшись лесами, взмыв под самые небеса снежными пиками гор, а в небесах, почти на недосягаемой высоте, носились ласточки, радуясь нежданной свободе.
– Как тебя звали, Сар, там, в другой жизни.
– А была ли она?
Алый дракон на борту поводит ушами, прислушивается, косит единственным глазом.
– Может и не было. Только белоснежная галька шуршит у ног.
И невероятные вещи подобные этим случаются. Но ты должен сначала поверить в них. Не ждать пока ты сначала их увидишь, потом прикоснешься, потом поверишь… Ты должен сказать это от всего сердца
Уоллес Черный Олень, лакота
Лето давно перевалило через середину, и медленно остывало от испепеляющей жары.
В неподвижном прозрачном воздухе звенели кузнечики, пахло пожухшей травой, мятой и утренним туманом. Первые золотые лодочки ивовых листьев уже коснулись воды – легкие, тонкие. Савранга подхватила их, закружила, радуясь новой игрушке, и потащила показывать морю. Но море степенно перебирает гальку у берегов, ему нет дела до детских глупостей.
Небо высокое, синее, прозрачное, словно хрусталь, ни облачка от края до края. Жаль, это не долго. Скоро придут дожди. Целых пол года дождей, целых пол жизни. Сначала по-осеннему теплых, светлых, потом ледяных, зимних, с колючим снегом. И небо станет низким и серым. Тяжелые осенние туманы окутают Айдарику с головой. А потом снова придет весна… Лето перевалило через середину.
Тихо как. Только стая красногрудых казарок опустилась на воду, дружно хлопая крыльями.
Я осторожно прикрыл за собой дверь, стараясь не шуметь – пусть дети спят, еще рано. Прошелся, не спеша, по влажной от росы тропинке, к самой реке, постоял немного, закрыв глаза, вдыхая душистый утренний покой. Потом не спеша уселся на край небольшого мостка, принялся болтать ногами в прохладной воде. Достал вчерашнюю подсохшую лепешку.
– Цыпа-цыпа-цыпа.
Демонов аши, этих маленьких водяных олешков, полагалось кормить каждое утро. Я поначалу пугался, потом привык. Демоны! Смешно сказать – в детстве я слышал сказки о других демонах, свирепых и кровожадных. А эти – маленькие, едва ли в пол локтя длинной, смешные, бока пятнистые, рожки мохнатые – олешки и есть. Вертятся у ног, суетятся, так и норовят озорно ущипнуть за голую пятку. Говорят – если хорошо прикармливать, то аши приносят счастье в дом и рыбу в сети. Пусть приносят. Сетей у меня, правда, нет, зато дом такой, что о лучшем и не мечтать – пусть приносят. Хороший дом.
– Цыпа-цыпа. Улыбаюсь, довольно щуря глаза.
Сейчас лепешку докрошу, и пойду, схожу на маяк, посмотреть, как там дела. Что-то огонь тревожно мерцает сегодня, вроде и ветра нет… Волнуется? Мой маяк. Да, за все эти годы он стал моим, родным почти. Я часто сидел там вечерами, иногда ночами… Надо сходить, проведать.
Да и вообще надо сходить. Говорят, вчера триему Агги видели у причала. Он, вроде как, по дороге с Тарсы решил заглянуть к нам. Да, надо, послушать свежие новости, выпить по кружечке. Со старым Агги хорошо выпить, да и истории его – что может быть лучше сказок о далеких берегах?
– И когда здесь будут?
Джаш бросил на меня короткий взгляд, дернул плечами и отвернулся. Кто знает. Да и имеет ли это значение? Рано или поздно войска будут здесь.
Он сидел напротив, молчал, стиснув челюсти, хмуря седые брови, и сосредоточенно ковырял в плошке кизиловое варенье. Пальцы его непрерывно двигались, словно пытаясь нащупать что-то, не доступное глазу. Хоть бы нащупал! А глаза заволокло туманом, казалось, он не здесь, далеко… За все эти годы, я впервые видел его таким.
С Аггой я так и не поговорил, он уплыл на рассвете, торопясь домой, его вполне можно понять. Хорошо хоть заглянул рассказать, а то явились бы однажды аннумгунские корабли и… Становилось страшно.
– Слышь, Джаш… – я чувствовал, как руки начинают дрожать, хотелось поговорить, молчание давило, – и что, мы ведь по разные стороны теперь, а… как же так вышло?
– Так и вышло. В его глазах неожиданно сверкнул злой огонь.
Айдарика – маленький остров. Наверно, слишком маленький и слишком тихий, но я давно привык. Здесь ничего не происходит, не меняется, здесь только поля, усыпанные стадами лохматых коз и каменистые склоны, усыпанные зарослями багряника, горстка домиков у берега и шалаши пастухов за рекой… Еще есть маяк, мой маяк…
Остров затерялся в безбрежных соленых водах, где-то по середине, между аннумгунскими и хайдарскими землями. Когда-то, этот маленький остров, был камнем преткновения, его рвали, делили, и никак не могли поделить. Разорвали-таки. Теперь к северу от Савранги – хайдарская земля, а к югу – наша. Сколько крови, говорят, тогда пролилось! У хайдаров кровь горячая, своей земли они не отдадут пока живы. Но это ничего. Говорят, вырезали на острове почти всех. Да, маленький, тихий остров. Совсем маленький.
И совсем тихий, даже демоны, и то – ручные, пятнистые, рожки у них мохнатые… Демоны…
Я почти тридцать лет здесь, а пролетели как один день, сделав прошлое не реальным, туманным сном, тающим вдали. Помню… Да, все еще помню. Страшно давно это было.
Помню – стою на главной площади, поросшей местами сурепкой и лютиком, с тоской оглядываюсь по сторонам. Мне ведь было чуть больше двадцати, и по молодости-то все мечталось о битвах и славе, о подвигах. Какие тут подвиги? тишь да гладь. Я ведь только в одном бою успел побывать – ранили, в ногу, сухожилья повредили, так, что хромаю до сих пор. Тогда вообще без палки ходить не мог, сейчас уже ничего. Отправили смотрителем на маяк.
Сказали – год-два, потом переведут в другое место. Здесь никто долго не задерживался. И все равно казалось – жизнь кончена. Что может ждать меня в этой дыре? Два года – целая вечность. Что мне здесь? Чужая земля, чужие люди. А я стою посреди площади…
И мне, мальчишке, тогда ужасно хотелось выглядеть серьезным, взрослым, опытным воином, много повидавшим в жизни. Если не удалось взаправду, то хоть так. Я даже бороду отпустил, надеясь казаться старше. Со стороны, пожалуй, это выглядело смешно.
– Эй, парень! – окликнул чей-то голос из-за спины. – Так, поглазеть приплыл, иль по делу?
Я оглянулся. Он был высокий, тощий, черный от солнца, в подвернутых до колен пыльных штанах, и видавшей виды серой рубахе. Насмешливый, пронзительный взгляд и манера держаться, достойная царей. Он ведь едва-едва старше меня, но тогда я отчаянно проигрывал ему в солидности, которой так хотелось. Даже со своей бородой.
– По делу, – я огрызнулся, задирая подбородок.
– Ну-ну, – он ухмыльнулся, протянул руку. – Меня зовут Джаш.
Его зовут Джайаруш – узнал я потом, просто наши никогда не умели выговаривать чужеземные имена, коверкая и перевирая. Он представлялся просто. На самом деле – Джайаруш иту-Немейлаш ками-ит-Файхар, старший сын хайдарского нойона, син-эке – «говорящий с ветром», еще год назад командовавший войсками в Элое. А после той войны, Джаш бросил все и уехал на край света. Сюда, на Айдарику. Я много тогда не знал.
Я долго думал – стоит ли пожать руку. Жесткая, шершавая, с ранних лет привыкшая к оружию, ладонь.
– На маяк? – спросил он. Я кивнул. Спорить было как-то глупо.
Вечером мы уже пили с ним пиво на берегу, у моего маяка. Огонь весело трещал над головой, затмевая звезды. Отчего-то казалось, мы сидели втроем.
– Теперь он твой – сказал Джаш. И пламя взвилось, словно махнув мне рукой. И я помахал ему.
Джаш улыбнулся. Он умел разговаривать с огнем, с ветром, с птицами – действительно умел.
И он многому научил меня, этот син-эке. Таким вещам, о которых я и не подозревал.
Еще он научил меня побеждать. Я тоже теперь умею, хоть и не разу больше не был на войне. И он умеет, всегда. Наверно поэтому он и уехал, такая сила – слишком опасна. Он почти бог. Бог, умеющий только побеждать. Он сам выбирал – стоит ли драться. А еще, он научил меня твердо знать. Эх, знать бы наперед! Акнару я встретил той же весной, у реки.
Дурак тогда был, ой и дурак, молодой. Не понимал, что нельзя. Сейчас-то что говорить, внуки уже. Но тогда… Тогда мне не было дела, тогда я готов был пойти за ней на край света… да я и сейчас готов.
Жена-хайдарка… И пусть границу, эту быструю, своевольную Саврангу, можно не задумываясь перейти вброд, настоящая граница – она не здесь. Акнара отчетливо понимала это уже тогда, а я… Тогда я не понимал. Война. По разные стороны.
Она стирала белье, стоя по колено в воде, заткнув за пояс подол. Гибкая, стройная, черные кудри перехвачены алой лентой. И я невольно залюбовался ею. Акнара, казалось, не замечала меня, и лишь закончив работу, подняла насмешливые глаза.
– Насмотрелся? – весело поинтересовалась она, – и что скажешь?
Я вздрогнул тогда от неожиданности, а она рассмеялась звонко, словно весенняя капель. Ничуть не смущаясь, Акнара смотрела на меня, уперев ручку в бок, чуть склонив голову, разглядывала. В тот самый момент я и понял, что не нужно мне ничего в мире, кроме нее одной.
– Ты ведь Менкар, с маяка? – спросила она, – я думала, что ты старше.
Наверное я начал краснеть под ее взглядом, потому что она снова рассмеялась. Потом мы болтали о чем-то, стоя по колено в реке, и я даже не замечал как вода заливается в новые сапоги. Мы болтали, а когда я предложил проводить ее домой, Акнара вдруг схватила свою корзину с бельем, и упорхнула словно пташка.
Помнится, тогда я не мог понять, и всю ночь не спал, ломая голову – уж не обидел ли чем. Но, конечно, придумать ничего не мог.
Я приходил к реке, к тому самому месту, и ждал, надеясь увидеть ее снова. И однажды, уже под вечер, увидел ее в компании подруг. Тогда она сделал вид, что не заметила меня, или не узнала, поспешила пройти мимо. А я не знал, что и подумать.
– Нам не стоит встречаться, – сказала она, устраиваясь у меня на плече.
Мы лежали в траве, и словно не было ничего вокруг. Только мы и небо. Весь мир словно перестал существовать. Ее волосы сладко пахли земляникой, столько лет прошло, а я все помню.
– Почему не стоит? Что в этом плохого? Я хочу пойти к твоему отцу просить тебя в жены.
– Нет! – Акнара почти вскрикнула и разом села. Ее губы дрожали, а на глаза наворачивались слезы, – не надо, прошу тебя.
Я не понял тогда, она пыталась объяснить, но я наверное не просто не хотел понимать. Таким несущественным, таким глупым мне это казалось тогда.
Очень доходчиво мне все потом объяснил Джаш, после чего я долго ходил со сломанным носом и разбитой губой. Он сказал тогда, чтоб я и близко не подходил ни к Акнаре, ни к другим девушкам. Чтоб выбирал себе бабу из своих, так и сказал… Еще сказал – свернет шею, без всяких разговоров. Почему-то так и не свернул. Мне предлагали вернуться. Меня звали в Аннумгун. Я так хотел уехать… Но разве я мог?
Несмотря ни на что, она стала моей, иначе и быть не могло. Я твердо знал, что так будет, я так решил. Джаш всегда говорил – нужно верить, и идти вперед. Я верил и шел. Мы любили друг друга, а то, что все против нас – мне было плевать.
Мы прожили вместе уже почти двадцать семь лет. У нас родилось четверо сыновей и дочь, прекрасная, как ее мать. Все это время жизнь была проста и размеренна для меня, я и думать забыл о том, чтобы покинуть Айдарику, ставшую мне домом. Даже звон далеких войн переставал тревожить былые юношеские мечты, когда я смотрел как моя любимая стряпает на кухне пироги. Наверное, я просто был счастлив здесь. Но если бы я знал!
Если б знал, смог бы я запретить старшему сыну, Наиру, взять жену с той стороны? Смог бы я помешать младшему, Этане, уйти в пастухи к своему дяде? Даже если бы знал, что бы я смог сделать? Да. По разные стороны. Война.
Скоро сюда придут аннумгунские корабли. А гордые хайдары снова встанут стеной, как один, на защиту своей земли. И Джаш. Джайаруш иту-Немейлаш ками-ит-Файхар, син-эке.
Очень боюсь, что и мои сыновья… Наир иту-Менкар, Этана иту-Менкар ками-Акургаль.
Наших на Айдарике – полторы сотни солдат, простых солдат, у которых как правило что-то не задалось, вроде меня. Нас отослали подальше, чтоб не мешали. Хайдаров – вдесятеро больше, пастухов. Вот таких же босых, прокопченных на солнце пастухов, командовавших войсками под каким-нибудь Элоем. Я только потом узнал – что здесь за пастухи. Я видел, как Джаш уезжал иногда на год-два, и возвращался с новыми шрамами. Не он один уезжал. Все они знали, что так будет. Они ждали.
А Аннумгун не ждал, решив когда надо – просто прислать корабли. Мы здесь – так.
– Цыпа-цыпа-цыпа.
Сижу у реки, кормлю демонов свежей сладкой булкой. Они крутятся, удивленно поглядывая на меня бусинками глаз – вечер ведь, а я с угощением пришел. Надо с утра. Но они не отказываются. Рожки мохнатые, бока пятнистые… Тонкие желтые листочки несутся мимо. Шаги за спиной. Не хочу оборачиваться, не хочу знать.
– Менкар…
Джаш хочет что-то сказать, но у него не выходит, он тяжело пыхтит и садится рядом.
– Наши там… – пробует снова, но голос подводит. Я не тороплю. Наверно, я и так все понимаю, мне не нужны его слова.
Ему тоже тяжело. Ему за пятьдесят, и седина в волосах. И он мой друг, уже много лет.
Но старый шамшер висит на боку. Я хорошо помню эту саблю, ее узкий клинок, ее удобную рукоять с темляком, ее ножны из черешни, покрытые мягкой кожей – однажды я держал ее в руках – такое сложно забыть. Она умеет лишь побеждать и не знает пощады в бою. Джаш готов. Джайаруш. Он воин. Нет, он – бог войны! Он победит, иначе и быть не может. А я… Я хранитель маяка. Указывающий путь. Я вздыхаю.
– Тебе лучше уехать, – в конце-концов говорит он. – Когда придут ваши корабли, я буду убивать каждого аннумгунца, что ступит на нашу землю.
– Я больше не аннумгунец, – говорю я.
– Ты хочешь перейти на нашу сторону? Его глаза впиваются в меня, пронзая насквозь.
– Нет, – говорю я, – не хочу. Глаза чуть теплеют.
– Это хорошо, – говорит он. – Иначе я бы перестал тебя уважать. Я бы и сам перестал. Стар я для этого.
Тихо так. Небольшая заводь, вода словно зеркало, и облака в ней плывут так же неспешно, как и наверху. Вот еще тонкокрылая стрекоза пронеслась, едва не задев плечо. Демоны осторожно поглядывают на меня с глубины.
– Твои сыновья с нами, – говорит Джаш, смотрит в сторону. Я киваю. Я всегда знал, что так будет.
– Ты уедешь?
– Наверно уеду, – говорю я.
– Надо бы уехать, – говорю я. Вздыхаю, оглядываюсь по сторонам.
– Нет, я останусь, – говорю наконец. Джаш смотрит на меня, качает головой. Он тоже всегда это знал.
– Ну, как я уеду? У меня ведь дом, жена, дети… внуки уже… Куда мне уезжать?
Я бы уехал, если бы был один. Я бы уехал, будь у меня другая жена. Я уже не молодой, хромой хранитель маяка, меня бы отпустили. Зачем я им? И я бы вернулся домой. Теперь не вернусь.
– Ты будешь стоять в стороне и смотреть, кто победит? Вопрос? Усмешка?
Маленький тихий остров, совсем маленький и совсем тихий. Пусть бы так было всегда. Пусть будет.
Ты же сам учил меня, син-эке – главное верить. Ты всегда верил в победу, и всегда побеждал врагов. И воины твои не знали страха, и рука твоя не знала усталости. Я давно уже верю только в тишину и покой.
Тихо… осенний туман медленно подбирается к Айдарике. Иди скорей. Иди сюда. Я встал тогда, пошел. Затушил маяк.
– Без маяка в тумане им не найти остров! – сказал громко. От всего сердца сказал. Я знал, что так будет. Надо мной смеялись. Долго смеялись. Пять лет смеялись, потом надоело. Это мой маяк. И его бог. Он укажет путь, и он не пустит. Я так сказал.
Кораблей не было. Вообще. Ни одного больше. Даже старого Агги я больше не видел… что ж, я сам хотел. Говорят, Айдарика просто исчезла, остался только туман.
Еще говорят – в тумане видели огромных рогатых демонов с пятнистыми боками. Они жутко воют из глубины, пугают, плещутся в волнах. И корабли осторожно проходят мимо. Прости, Джаш, ты больше не попадешь ни на одну войну. Я так решил. Я решил остаться.
Только поля, усыпанные стадами лохматых коз и каменистые склоны, поросшие багряником, еще желтоглазые кувшинки и пугливый ракитник, дрожащий на ветру. А я сижу по вечерам на причале, где раньше стояли корабли.
– Цыпа-цыпа.