— Ее никто не трогал. Может быть, испугалась, что женщины выцарапают ей глаза? Вела она себя ужасно…
— Действительно?
— Что правда, то правда. И особенно неприятно то, что в этой истории замешан один из наших. Вот почему об этом так много говорят. Женщины даже рады, что она смоталась, а вот мужчины жалеют!
— Да–а! — засмеялся Восольский. — Покажи себя с плохой стороны кто–нибудь из местных жителей — говорят о конкретном лице, о каком–нибудь Мере или Шульце, но стоит им оказаться одному из вас, говорят о всех пограничниках!
— За это он и поплатился, — ответил Фриц. — «Старик» долго с ним возился.
— А тебе не кажется, что с ним обошлись очень жестоко?
— Как жестоко? Ты же сам только что сказал, что пограничник не имеет права позволять себе подобное. Этот тип натворил такое, что всем нам не сразу удастся навести порядок.
— С этой точки зрения ты прав…
Они поднялись на вершину. Фриц сел на велосипед.
— Всего хорошего. В семь я должен быть на заставе.
Погруженный в свои мысли, учитель долго смотрел Фрицу вслед.
* * *
Со дня побега Мюнх пограничники ходили в подавленном состоянии. Командир заставы тщательно разобрался во всем и обратился к солдатам. В их адрес были брошены суровые, но справедливые слова. Слабая сплоченность коллектива и недостаточная бдительность — в этом видел командир причины, сделавшие возможным случай с Болау и нарушение границы. Особенно сильно переживал Элькнер. Ведь именно он нес службу на участке Высокого Болота, когда произошло нарушение, — он и Унферихт.
На волейбольной площадке сидела группа солдат. Шел оживленный спор. Здесь же находились гауптфельдфебель и заместитель командира заставы по политчасти.
— Не понимаю, — возмущался Фриц Кан. — Какое отношение имеет это к недостаточной бдительности? Мы ходим по местности, и нарушителю границы нужно только дождаться момента, когда часовой пройдет мимо, и он может бежать, куда ему угодно. Я же все–таки не сплю на посту. Не верю, что Манфред в чем–то виноват. Это может произойти с каждым!
Многие его поддержали.
Клаус Зейферт злился. Надо же случиться так, что говорящий был из его отделения.
— А ну–ка, послушай! — крикнул он, пытаясь заглушить голоса. — Не дело ты говоришь, Фриц! Кто же, по–твоему, должен отвечать за охрану порученного участка? Только старший поста? Если смотреть на это, как ты, нарушение границы станет обычным делом. Часовой идет по участку, нарушитель выжидает удобный момент и… По–твоему, выходит так?
— Нам нужно больше людей, — выкрикнул кто–то.
Рэке внимательно слушал спорящих. Его интересовало, сможет ли коллектив самостоятельно найти правильное решение. Он остановил взглядом гауптфельдфебеля, который порывался что–то сказать.
— «Нам нужно больше людей»! — передразнил Клаус. — Конечно, было бы проще. На каждые сто метров по часовому — и дело в шляпе. Но где их взять? Может быть, кто–нибудь думает, что они свалятся к нам с неба? Или специально для нас приостановят строительство Макскютте и Леуна, чтобы послать рабочих на границу и чтобы нам не нужно было больше шевелить мозгами? Да где вы живете?!
— Тогда скажи, что ты предлагаешь!
— Манфред! Сколько сигнальных приборов было при тебе? — обратился к Элькнеру Клаус.
— Два, а что?
— Что ты делал, когда началась гроза?
— А что было делать? Надели накидки и пошли дальше.
— А капюшон ты поднял?
— Конечно! Ведь дождь лил как из ведра!
Клаус торжествовал.
— Пожалуйста, вот и добрались до сути!
Все ждали, как отреагирует Манфред на брошенные в его адрес упреки.
Элькнер опустил голову.
— Правильно, Клаус!
— Наконец–то! Ругаться можно сколько угодно, только толку от этого никакого. Толк может быть лишь тогда, когда мы назовем вещи своими именами. На таких происшествиях надо учиться. У каждого человека есть голова. Она дается для того, чтобы думать. А когда несешь службу, думать необходимо. И пока нарушитель будет думать лучше, чем мы, мы будем в проигрыше. Наш долг — позаботиться, чтобы все стало по–иному!
Послышались громкие одобрительные возгласы. Не согласиться со сказанным было трудно. Слово взял Унферихт.
— Ты прав, Клаус. Мы и без тебя знаем, что виноваты. Но кое–что еще можно сделать. Под навесом у конюшни ржавеют мотки колючей проволоки. Мы могли бы поставить там, наверху, у Высокого Болота, проволочное заграждение.
Вмешался Рэке.
— Идея неплохая, но проволока эта предназначена для особых целей. Я попытаюсь получить разрешение использовать ее.
— Если дело выгорит, и я приму участие в устройстве заграждений, — сказал Вальдауэр. Работать готовы были все. Так спор вылился в совещание с повесткой дня: «Как улучшить службу по охране границы». Многие тотчас же принялись за дело. Пример подал Фриц Кан.
— Вальди, ты же у нас кузнец! Тащи испорченные приборы, и идем в кузницу. Через два часа они будут в полном порядке. Не получится, я помогу.
Зейферт хлопнул Фрица по плечу.
— Таким ты мне больше нравишься. Медведь Носатый. Вот это дело! Я с вами.
Берлинец умел находить выход из любого положения. Ударив себя в грудь, он спросил:
— Скажи честно, Клаус, разве ты не должен меня благодарить?
— За что это?
— Да не разозли я тебя, пришла бы тебе в голову такая блестящая идея?
Шутка пришлась товарищам по вкусу. Послышался громкий смех.
— Ты, конечно, прав, только оставь меня, пожалуйста, в покое, — отшутился Клаус.
— А теперь подъем. Четверо — в кузницу, остальные — на уборку территории, — предложил Фогтман.