Владимир Орловский (Грушвицкий)
Из другого мира
1
Неоглядными рядами справа и слева, косматясь пеною поблескивая брызгами, пропитанными солнцем, бежали к берегу бесконечные волны. На песке среди гальки и мелких ракушек, оседали они клочьями белой ваты, тающей и вновь нарастающей. До самого горизонта не было ничего, кроме мерного ритма колышущейся водной пустыни. Рождались волны в туманной дали, где нельзя было отличить небо от моря, зыбились рядами без конца и меры и угасали в немолчном шуме сегодня, как вчера, как год назад, как в продолжение сотен, тысяч, миллионов умерших лет...
Сзади, в туманном мареве, громоздясь уступами, окутанные дымкою, синели горы. А справа, между горами и морем, взбираясь со ступеньки на ступеньку, одетый зеленью садов, подставлял солнцу свое каменное, запыленное лицо город.
Мешканцев сидел на гранитной скамье, в незапамятные времена поставленной чьей-то заботливой рукой на взморье, у самых волн, источивших уже до половины каменные столбики.
Здесь думалось легко и свободно обо всем, что казалось путанным и неясным в тиши кабинета. И сегодня опять осаждали мысли все о том же, как и год, как и пять лет назад, когда он еще начинал только свою работу. Не умирали сомнения, что, может быть, эти годы прошли впустую, в погоне за фантазией, за нелепой мечтой, рожденной в сутолоке новых идей, хлынувших в мир за это сумбурное время. А вот теперь, когда он смотрел на ряды бегущих под легким ветром пенистых волн, с шорохом облизывавших берег, - все опять становилось понятно и просто.
Уже давно он скрывал от всех свою работу, нарочно удалившись в этот почти захолустный городок, где официально занимался изысканиями по добыче ценных солей из местных источников и заведовал лабораторией опытного завода, который в сущности больше значился на бумаге, чем существовал в действительности.
Жил он впроголодь, перебиваясь уроками в местных школах, случайными лекциями и статьями в столичных журналах. И все эти скудные доходы вместе с тем, что удавалось урвать от скромных средств, отпускаемых на лабораторию, уходили целиком на осуществление заветной мысли.
И вот когда ему становилось страшно, что все его жертвы, лишения, многолетний упорный труд проваливаются в пустоту, в ничто - он уходил к морю и здесь думал.
И, как всегда, тут им овладевала опять спокойная уверенность и угрюмая настойчивость. Несомненно, он стоял на верном пути, и когда он добьется окончательного результата - это будет величайшим из открытий современности. Правда, основная мысль не принадлежала ему: гениальный немец первый приоткрыл завесу. Но Эйнштейн приходил к этому рядом удивительных умозаключений, заставляющих мысль отказаться от проторенных путей, переворачивающих кверху ногами обычные представления, но как-то мало связанных с действительностью. Мешканцев должен был претворить эти отвлеченные теории в реальность, ощутимую руками здесь, на земле.
И всякий раз, когда он от мелочей и подробностей повседневной работы переходил к общей идее, лежащей в ее основе, у него начинала кружиться голова. Ведь обычно об этом не думали серьезно и углубленно, принимали сознанием до смешного легкомысленно. Без особого труда соглашались с тем, что Эвклида надо сдать в архив, что наша Вселенная имеет внутреннюю кривизну, что она изогнута по направлению четвертого измерения, что, следовательно, кратчайшее расстояние между двумя точками вовсе не есть прямая линия и т.д. И как-то проходили мимо неизбежного, колоссального вывода: значит, это четвертое измерение существует, значит, это уже не предмет гимнастики ума для досужих математиков, а реальность такая же, как это море, тысячелетиями облизывающее песчаный берег, синие горы на горизонте и глубокий провал пламенеющего неба.
Это совершенно ясно. Ведь было время, когда здесь же, на отлогом берегу, дикарь скиф или сармат следил взором за неуемным бегом волн, и ему в голову не приходило, что безграничная плоскость водной пустыни перед ним - вовсе не плоскость. И мысль об этом он почел бы бредом безумца. А позже за эту же мысль святая церковь жгла на своих спасительных кострах тех, кто осмеливался изогнуть эту плоскость в шар, несущийся в необъятных пустынях мира по законам Вечного Разума. Но вот человек оторвался от двух измерений поверхности земли, опустился в ее недра, наконец, поднялся торжествующе вверх, осознал себя в трехмерном мире.
Теперь настала пора сделать следующий шаг, перестроить мозг, воспринять в душу новый мир, раздвинуть его пределы по непонятному, неведомому до сих пор направлению.
И он, Мешканцев, должен был положить эту ступеньку, на которую подымется человечество. Это он поставил задачею своей жизни. Путь для ее решения логически был ясен; надо было заставить наше обычное трехмерное пространство изогнуться, хотя бы в небольшом объеме, по этому таинственному измерению, больше, нежели равномерная его кривизна вокруг, как это имеет место, например, по утверждению Эйнштейна, в местах средоточия огромных масс материи, около солнца и других звезд. Средством же должна была служить усиленная концентрация радиоактивных излучений, имеющих, по мысли Мешканцева, связь с этой загадочной областью пространства. И тогда оставалось исследовать свойство этого пространства в новом состоянии. Кое-что он уже угадывал и мог предсказать заранее. Час, когда сбудется его предвидение, должен был стать величайшим торжеством его жизни. Но пять лет прошло - и пока безо всякого результата... Так неужели же все это только мечта, пустой вымысел, ложная дорога?
Вот какие сомнения обуревали его от времени до времени и заставляли, как и сегодня, спасаться к простору древнего, тысячелетнего моря. И, как всегда, оно не обмануло: упрямая, спокойная уверенность вернулась к Мешканцеву. Облегченный, он бросил последний взгляд на дымок парохода на горизонте и белые пятна парусов в зеленовато-голубом мареве и зашагал по песку к городу.
На заводе его ждала неприятная встреча. Когда он вошел в свой маленький кабинет, у стола сидела изящная женская фигура в бледно-сиреневом платье и с пышными золотистыми волосами. Мешканцев остановился, вопросительно глядя на посетительницу. Она поднялась порывисто и пошла ему навстречу.
- Простите, вы товарищ Мешканцев? - услышал он певучий грудной голос, заставивший его взглянуть пристально в лицо говорившей.
- Я Мешканцев. Чем могу служить?
Серые глаза смотрели твердо и спокойно.
- Я - студентка Н-ского института. Прислана сюда из краевого центра на три месяца производственной практики. Вот мои документы.
Мешканцев, не двигаясь с места, спросил угрюмо:
- Ваша специальность?
- Минеральный анализ.
- Боюсь, что для вас мало найдется материала для работы на заводе...
- Я уже была предупреждена об этом. Но у меня определенная командировка, и выбирать не приходится. К тому же, я полагаю, что везде можно найти материал, если суметь за него взяться.
- Вы думаете? - сумрачно улыбнулся Мешканцев и продолжал про себя:
- Ого, девица с апломбом. Но на кой черт мне ее прислали! Уж не соглядатай ли из центра? Кажется, там кое-что пронюхали о моих работах... Этого еще недоставало. А впрочем, нет, слишком уж красива, до безобразия красива. С такой физиономией и прочими онерами - прямое дело - крутить головы нашим молодым инженерам и техникам. Гм, минеральный анализ. А сама, наверное, путем ни одной установки не соберет и путается в простейших вопросах. Ну, посмотрим.
Мешканцев задал посетительнице еще несколько вопросов, осведомился, как она устроилась с квартирой, и сказал сухо:
- Ну, что ж, недельки две походите по заводу, приглядитесь, познакомьтесь с работой и... сотрудниками, а там - посмотрим...
Девушка хотела было что-то возразить, но, видимо, раздумала, решительно встала и, кивнув головою Мешканцеву, вышла.
- Однако фрукт... - подумал он, провожая ее глазами, и вдруг, как бы нехотя подошел к окну и стал глядеть на выходную дверь. Через минуту светлая, вся будто пронизанная солнцем фигура вышла на крыльцо, постояла в нерешительности несколько секунд, досадливо передернула плечом и направилась к главному корпусу завода. Шедший навстречу молодой инженер молча остановился и, разинув рот, провожал девушку взглядом, пока ее не проглотила массивная, окованная железом дверь.
- Ну, начинается, - с усмешкой подумал Мешканцев и сел рассматривать документы, оставленные посетительницей на столе.
2
20 июня.
Прошло почти две недели с тех пор, как эта странная девушка появилась на заводе, и, кажется, она обманула самые разнообразные ожидания, с нею связанные. Наша молодежь разочаровалась прежде всего в своих расчетах на легкий флирт (а может быть, и на кое-что не столь безобидное) с обладательницей хорошенького личика. Первые же поползновения в этом направлении были остановлены самым решительным образом, настолько решительным, что попавшие в переделку дня три ходили мокрыми курицами, со сконфуженным видом и старательно избегали встреч с Корсунской. Обманулись и наши дамы, предполагавшие найти в ней участницу своих интимных и неинтимных бесед на обычные темы, начиная с алькова и кончая кухней. И, наконец, обманулся я сам. Эта девушка не только прекрасно разбирается в своей специальности, она обладает живым и ясным умом, огромными познаниями и широкой начитанностью во многих областях знания. У нее удивительная способность схватывать сущность вопроса, строгая и прямолинейная логика. Словом, эта прямая противоположность тому, что я, откровенно говоря, рисовал себе, как специфически женское, и вместе с тем она бессознательно женственна, полна скрытого горения и... красива до неприличия, надо отдать ей справедливость. Но это, разумеется, только к слову. Я любуюсь в ней редким случаем гармонии всего человеческого.
И так как я не собираюсь растопыриваться перед ней по петушиному, то и она не топорщится, как с нашей молодежью, говорит обо всем просто, умно и свободно, а разговор с ней - истинное наслаждение.
Работает она на заводе, и не далее как вчера указала в процессе производства ошибку, которую повторяли из года в год. Благодаря небрежности, рутине, привычке к старым, непроверяемым критически методам. Само по себе это, пожалуй, мелочь, но ведь, однако, до нее никто ее не замечал.
Нет, это удивительный человек. И беседы с нею, точно проветривающие душу, как нельзя более пришлись кстати моим разболтавшимся нервам. Это такая кристальная ясность, такая уверенность в силах человеческого разума.
А вентиляция моим мозгам нужна. Помимо обычных сомнений, от которых я бежал к морю, я чувствую что-то новое, странное и тягостное. Какая-то неясная тревога, томление, беспричинная подавленность мешают мне работать. Иногда бывает похоже на состояние ночного кошмара, когда хочешь бежать - и ноги не двигаются, хочешь крикнуть - и из стиснутого горла не вырывается ни звука. Скверно - гайки развинтились основательно. Надо бы в сущности бросить на время всю работу и отдохнуть самым прозаическим образом: лежать где-нибудь на солнцепеке, есть, пить, удить рыбу, читать глупую книжку и ни о чем не думать...
22 июня.
Вчера я был невольным свидетелем интересного разговора. Выйдя вечером в садик около заводского клуба, я увидел две темные фигуры на скамье под корявою липой. Один голос, вибрирующий тенор, в котором я узнал нашего юрисконсульта, молодого и неглупого парня, немножко экзальтированного, говорил, слегка декламируя:
- Дело, конечно, не в грубой физиологии, Нина Павловна. Основное - это известное созвучие душ, одинаковое или во всяком случае сходное восприятие мира, общие идеалы...
- Бросьте, Николай Иванович, - ответил голос Корсунской, дрожавший еле сдерживаемым смехом. - Какую старину вы перетряхиваете: сродство душ, общность идеалов... добавьте еще о двух половинках сердец, ищущих друг друга, - и арсенал будет полный.
- Я вас не понимаю, - обиженно запротестовал тенор.
- А вы почитайте старика Дарвина, Мечникова, Фрейда и еще кое-что в этом роде, - тогда поймете. Именно физиология и есть основное, а все остальное - побрякушки, сахарная водица.
- Позвольте, однако... - недоумевал тенор, - ведь мы не животные...
- Самые настоящие: тип - хордовых, подтип - позвоночных, класс млекопитающих, подкласс - живородящих, отряд - гомо сапиенс и так дальше, - вставая, сказала Корсунская, и голос ее вдруг стал серьезен, - я не говорю, чтобы я сама была от этого в восторге...
Мне показалось, что она содрогнулась.