- Неумных пусть дети содержат, в наказание. А государство, чем пенсии платить, лучше бы открыло в каждом городе центры эвтаназии.
- Какие центры? - не понял Нил.
- Эвтаназии. Безболезненного умерщвления. Ну, как больных и старых животных усыпляют.
- Током, что ли?
- Не обязательно. Лучше химию какую-нибудь. Наркотик с ядом. Глотнет старичок - и отчалит под ласковым кайфом, тихий и счастливый. А если перед этим еще организовать бедолагам недельку-другую райской жизни, уверяю тебя, отбоя бы от желающих не было.
- Ага, а жилплощадь и сбережения отдать молодым, - мечтательно проговорила Катя.
Нил рассмеялся, похоже, он принял эти слова за шутку.
- А вы, тетки, не только жестокие садистки, но и халявщицы бессовестные!
- Зато нежные и обаятельные! - улыбнулась в ответ Катя.
Они сидели в Линдиной комнате, обмывая удачную покупку. Сам агрегат, опробованный и всецело одобренный, стоял в углу - Нил не решился привезти его домой, а то пришлось бы объяснять бабушке, на какие шиши куплено. Ринго с девушками угощались армянским коньяком и сухим винишком, для Нила были закуплены роскошные фрукты: персики, прозрачные сочные груши, грозди крупного янтарного винограда.
- А что делать? - Линда развела руки. - Если уж государству плевать на наши потребности, приходится самим заниматься их удовлетворением. И главное, многого-то не надо. Зима вот надвигается... Мне Славка сапожки австрийские отложил - закачаешься! А на Горьковской шубка висит как раз под эти сапожки. - Она посмотрела на Нила, Нил тоже посмотрел на нее, но ничего не сказал. - Ладно, лично я хочу кофе. Кать, пойдем заварим...
Девушки вышли, а Нил потянулся за очередным персиком.
- Ты извини, старик, только не очень красиво получается, - неожиданно сказал доселе молчавший Ринго. Нил удивленно и обиженно поднял брови. Девочка помогла тебе, теперь ты ей помоги.
- Да я бы с радостью, только что я могу? У меня денег вообще не осталось.
- У тебя пластинки остались.
- Ну, остались...
- Так ссуди ей опять на пару дней, повторим операцию - и всего делов.
- Конечно. Только, слушай, я ведь так и не понял, как это она...
- А тебе ничего понимать не надо. Ты дай, а мы вернем с процентом.
- Может, все-таки, объяснишь?
- Объяснять ничего не буду. Если хочешь, можешь все сам увидеть.
IX
(Ленинград, 1973)
- Ну, выбрали что-нибудь? - нелюбезно спросила продавщица сувенирного отдела.
Ее раздражение было нетрудно понять: посетители Гостиного двора проходило мимо этого хилого отдельчика, немногие останавливались на несколько секунд и, окинув беглым взглядом выставленный товар - топорных мишек с перекошенными физиономиями, горбатые шкатулки, вырубленные из полена в артели безруких инвалидов, красные флажки с бахромой и великое множество изображений одного и того же плешивого, раскосого гражданина с жиденькой бородкой, исполненных на бумаге, ткани, металле, пластмассе и стекле, - отворачивались и шли дальше. Иногда безмятежный покой продавщицы нарушали растрепанные, запыхавшиеся тетки с длинными списками в руках. Сверяясь со списками, тетки брали сразу по несколько десятков вымпелов, жестяных значков, медалек, а иногда и мишек со шкатулками, тщательно отсчитывали мятые купюры и непременно требовали товарные чеки. Это было продавщице близко и понятно: профсоюзные активистки, готовятся к какому-нибудь торжественному мероприятию или же спешно расходуют подотчетные средства в последние дни отчетного периода. Люди при деле, да и покупатели основательные. Эта же парочка юных оболтусов крутится возле прилавка уже минут десять, глазеет непонятно на что, покупать ничего явно не собирается, только держит несчастную женщину в напряжении...
Парень мотнул головой, положил на место бронзовую медаль с изображением ракеты и словами "Ленин жив вечно!" и начал отходить. Но девка, оказавшаяся намного наглее, удержала спутника и заявила продавщице:
- Еще нет. Покажите вон ту ложку. Продавщица в сердцах хлопнула о прилавок длинную деревянную ложку с облупившейся краской, а парень неожиданно схватил девку за рукав и, показывая за окно, взволнованно зашептал:
- Ой, Линда, смотри, это же Стефанюк!
- Тиш-ше, - зашипела она и оттащила его в сторонку. - Стой так! - тихо сказала она, встав между Нилом и застекленным выходом на галерею. - Обними меня и смотри поверх моей головы. Ты будешь его видеть, а он тебя нет... Ну, что там?
- Стоит, мается. В ногах сумка... Какой-то типчик рядом крутится. Так, подошел. Стефанюк достает диски... Слушай, это ж не мои диски!
- Естественно, не твои. Что я, по-твоему, полная дура?
- Но я думал... Ой, смотри, никак Катя?!
- Правильно. Явление второе. Все идет по плану. Рассказывай, что она?
- Подходит к Стефанюку, осматривается. В руках пакет. Что-то говорит, он кивает. Она раскрывает пакет... Ага, вот и мои пластинки!
- Дальше! - Стефанюк рассматривает... Трясет их, гад, нюхает даже. Слушай, зачем он их нюхает?
- Потом расскажу. Что сейчас?
- Два отложил, взял третий. Что-то спрашивает, она, похоже, не соглашается.
- Торгуются. Все верно. Теперь?
- Кладет в сумку. Деньги достал, пересчитывает. Озирается.... Ох, атас!
- Что такое?
- Дружинники. Или менты переодетые. Здоровые, гады. Хватают его, руки выворачивают. В сумку лезут! Господи!..
- Спокойней, Баренцев!
- Но они же... Это же мое!..
- Да успокойся ты, дурила! Сколько прихватчиков?
- Д-двое... Один - совсем шкаф. Второй тоже не слабый!
- Этот второй - он в серой кепке с завязками на макушке?
- Да. Лица не вижу, спиной стоит... А что?
- А то, что все хорошо! Идем отсюда.
- Как это - идем?