- Гегель утверждает... - перебил меня Сыромятников.
- Гегель не был врагом сказки, врагом поэзии.
- Гегель утверждает...
- Ничего этого не утверждал твой Гегель! Роман - это чудо куда более необыкновенное, чем телефон или даже радио.
- Телефон изобрели!
- А сказка и книги сами возникли, что ли? Или их создал господь бог?
- Нет, ты изложи в двух словах свою идею. Долой Андерсена! Ведь не хотел же ты сказать, что Андерсен со своей сказкой будет существовать и в двадцать втором веке?
- Вот именно. Это и есть моя идея!
Тут Ирина схватила меня под руку и демонстративно повела из сквера.
11
Мы пришли в комнату Ирины. Ирина открыла шкаф, где в пахнущей нафталином темноте еще недавно висела юбка и стоял в стыдливой позе скелет. Юбка была на месте, а скелета не оказалось. Вместо скелета стоял живой незнакомый человек. Это был высокий мужчина с черной курчавой бородкой и в пенсне, похожий на страхового агента или учителя приходской школы.
Ирина побледнела, но, видя, что я спокоен, взяла себя в руки.
- Кто вы такой? - спросила она незнакомого человека, стоявшего в шкафу и растерянной рукой трогавшего свою курчавую бородку.
- Язвич, - сказал он, приветливо улыбаясь.
- Что это значит?
- Не понимаю вашего вопроса. Я - Язвич, Густав Адольфович. Со мной паспорт. И визитная карточка.
Он пошарил в боковом кармане пиджака и вытащил визитную карточку, узенькую и изящную, на которой было напечатано: "Язвич Густав Адольфович. Страховой агент".
- Я ничего не понимаю, - сказала Ирина, и ее калмыцкие глаза сузились, с испугом выглядывая из неаккуратно вырезанной прорези. - Ничего не понимаю, - повторила она.
- Нечего тут и понимать, - перебил я ее, - время потекло вспять.
- Как в твоем романе?
- Не было никакого романа.
- Нет, был. Да еще какой роман! Целых три главы, перепечатанных на пишущей машинке.
- Не было!
- Нет, было!
Она так увлеклась спором, что забыла о постороннем, но он деликатно напомнил о себе.
- Извините меня, если я вам помешал и нарушил распорядок вашего дня. Язвич, - и он поклонился.
Язвич. Это имя к нему подходило. Он мог быть только Язвичем и ни кем другим.
- Вы Язвич? - для чего-то спросил я, словно сомневаясь.
- Язвич, - ответил он охотно. - Густав Адольфович. Можете в этом не сомневаться. Мое имя и безупречное поведение всем известно, так же как и страховое общество, которое я представляю.
Ирина, по-видимому, не слышала этих слов, а может, и слышала, но не придала им никакого значения. Она хотела объяснить себе необъяснимый факт, но факт не давался, он затеял с Ириной какую-то странную лукавую игру, опровергая опыт и здравый смысл, которым Ирина очень гордилась. Действительно, не мог же скелет превратиться в живого человека, значит, это вор или, еще хуже, какой-нибудь белогвардеец, спрятавшийся от погони.
Повернувшись к незнакомцу и оглядывая его с ног до головы своими калмыцкими глазами, на этот раз почти вылезшими из узкой прорези наружу, она строгим голосом повторила свой вопрос:
- Кто вы? И как попали сюда?
- Язвич я. Страховой агент Язвич, - ответил незнакомец чрезвычайно приятным, необыкновенно звучным и вежливым голосом. - Язвич. Пришел застраховать ваши вещи.
- Но, во-первых, у меня нет никаких вещей, кроме взятого напрокат скелета. Его я почему-то не вижу. А во-вторых, сейчас революция, гражданская война. И по этой причине никто не страхует свое имущество. Все страховые компании давно не существуют.
Незнакомец, называвший себя страховым агентом Язвичем, развел руками.
- Хорошо, - согласился он. - Допустим, сейчас революция, как вы говорите, гражданская война и страховые компании уже не существуют. Но как же тогда объяснить, почему я оказался в вашей комнате? Уж не думаете ли вы, что я вор?
- Вы хуже вора.
- Почему хуже?
- Сами знаете - почему. Объясните лучше, как вы оказались в шкафу?
- Как я оказался в шкафу? Не мешайте. Я, кажется, вспомнил. Я вышел в девять часов утра. Это был, если я не ошибаюсь, четверг, семнадцатое февраля тысяча девятьсот второго года.
- Тысяча девятьсот второго? - перебила его Ирина. - А сейчас тысяча девятьсот двадцатый. Где же вы провели восемнадцать лет?
- Не знаю.
- Зато я знаю.
Тут я вынужден произнести тривиальную фразу. В женщинах много детского. А когда ребенок попадает в логический тупик, он начинает плакать. Расплакалась и Ирина. Устроила мне форменную истерику.
- Это было! Было! - кричала она.
- Где было? - спросил я. - Когда?
- В твоем фантастическом романе. Там тоже время текло обратно и скелет превращался в страхового агента. Если бы контрразведчики не забрали бы и не унесли рукопись, я бы тебе доказала.
- Не было никакой рукописи!
- Нет, была! Была! - кричала Ирина, и слезы обильно текли из ее сливоподобных калмыцких глаз. - И я догадываюсь. Ты пригласил актера и оставил его в шкафу, чтобы меня испугать. Это все твои сумасшедшие штучки. Сам в тюрьме сошел с ума и хочешь свести других.