Нет, у меня не ладилось. И я обратился за помощью к Офелии. Вы думаете, она мне диктовала, произнося своим надменно-мелодичным голосом полубогини-полудомашней хозяйки разные красивые и благозвучные слова?
Нет, она просто превращала себя в книгу, сливаясь с ее текстом, как синяя лесная река становится частью леса и частью бытия в поэме подлинного поэта, где слова не просто слова, а вещи и явления, облекшие себя в звук, в эхо жизни, в эхо, отражающее тебя и меня, играя с миром и вещами в волшебную игру.
Мне неизвестно, как рассказывали древние скальды свои саги, как говорил Гомер и автор "Слова о полку Игореве". Не само ли время говорило их голосом? Голос Офелии снова стал рыдающим, как в те дни, когда она ходила по дворам и пела древнескандинавскую Эдду, не думая о том, поймут ли обыватели, подошедшие к раскрытым окнам, слова, сложенные скальдом.
Иногда она обрывала свою Эдду, свой рассказ, чтобы поболтать и покурить. И мы начинали с ней разговор о том, что такое поэзия.
Да, что же это такое?
Сотни, тысячи людей, начиная с Аристотеля, пытались ответить на этот вопрос, но поэзия ускользала из силка логики. Тогда историки и исследователи погружали свою мысль в бездонное море истории, в те тысячелетия, когда рука краманьонца писала на стене охрой оленя или бизона. Жизнь сливала себя с линией и цветом, чтобы соединить тебя и меня и этот миг на стене пещеры. И все же это было так же необъяснимо, как необъяснима была Офелия - слово, картина, образ и Колина жена, сидевшая вот тут, напротив меня.
Она сидела, и синяя струйка папиросного дыма вилась возле ее прекрасного и усталого лица. А рядом на столе стояла пепельница с окурками, стакан с чаем и французская булка.
- А не случится ли, - спросил я ее, - с моим романом то же самое, что случилось с твоим портретом?
- А что с ним случилось?
- Интересно! Как будто ты не знаешь?
- Знаю, - сказала она с досадой. - Но я же не могла сидеть на холсте. Меня ждал муж, Коля. И мне надо было постирать. Погладить. Купить морковь. Смолоть ее на мясорубке. Коля любит морковные котлеты.
- Твой Коля вегетарианец?
- Наоборот. Но у нас нет денег, чтобы жарить кровавые бифштексы. Мой муж не нэпман, а аспирант.
- Твой муж цитолог. А цитологи доведут человечество до беды. Они откроют филогенетическую память в хромосомах соматической клетки и преподнесут человечеству подарок - бессмертие, вечность.
- Но я же бессмертна, - сказала Офелия, - и это мне не мешает любить Колю и помогать тебе писать твой фантастический роман.
- Не слишком он фантастичен, - сказал я.
- Что ты имеешь в виду?
- Много немотивированных страниц, поступков, событий, лиц.
- Например?
- Далеко за примером ходить не надо. Например, ты. Как же объяснить тебя? Ты же необъяснима.
Лицо Офелии стало удивленно-обиженным.
- То есть как необъяснима? Я необъяснима! У тебя хватает неделикатности мне это говорить!
- Ну, хорошо! Я тебя объясню. Переведу тебя с языка мифологии и поэзии на обычный язык. Если говорить высоким стилем, ты волшебница.
- А если не высоким?
- Колдунья.
- Это я колдунья?
- Ну, хорошо хорошо. Ты - знак. Это слово тоже переводимо.
- Переведи.
- Ты идея, воплощенная в материальную оболочку, мысль, ставшая плотью.
- А еще я кто?
- Ведьма.
- Кто?
- Ведьма.
- Ах, так! Я тебе покажу. Смотри!
Я посмотрел и схватился рукой за подоконник. Передо мной была бездна. Вакуум. Пустота. Бездна и Офелия на стуле.
Это продолжалось минут пять, не больше. А потом к развеществленяым вещам снова вернулась их обыденная форма. Снова появился письменный стол. Шкаф. Стена с окном. Пол. А на полу мои заношенные носки, которые я забыл убрать.
- Так кто я? - спросила Офелия и рассмеялась.
- Ты жена младшего научного сотрудника. Но смотри! Я подам на тебя заявление. Перечислю все, что ты умеешь и знаешь. Жене младшего научного сотрудника не пристало заниматься такими делами.
- Заодно, - перебила меня она, - ты скажи, что я помогала тебе писать роман.
- Нет, пусть уж это лучше останется в тайне.
Офелия взглянула на часы.
- Ну, ладно. Мне пора. До завтра.
На другой день Офелия запоздала. И мне пришлось долго ждать, глядя на пустую белую незаконченную страницу.
Наконец она явилась.
- Где ты была? - спросил я.
- Ходила с Колей в кино. Смотрела волшебную картину. Про птиц. И про то, как они вьют свои гнезда.
- Ты тоже свила гнездо. Ушла по уши в быт. Тебе ли это пристало.
- Хватит ныть. На чем мы с тобой остановились, нытик? Ах, да! Слушай!
И она начала создавать из слов облака, реки, людей, животных, страсти.