"А я, братцы, влюбился", - грустно ответил Коля.
Все с сожалением посмотрели на него.
"Да, - еще более грустным голосом подтвердил Коля. - Я люблю тебя, Люба".
"Ай да Коля, вот так Коля!" - сказала после паузы Лада.
Щупко выл, рыдал под гитару и строил рыла.
Тогда Коля встал, выпил рюмочку водки на посошок, да и пошел домой. А дальше в этот вечер все было хорошо, но не интересно, за исключеньем того, что вернувшийся Дрынч Сморчевский прочел гостям свой новый рассказ.
Вот она передо мной, эта вещица.
ИДЕНТИФИКАЦИЯ МУЖЧИНЫ
"Утро романтика начинается вечером", - сообщает в начале рассказа наш парадоксов друг, то бишь Дрынч.
В темной комнате спит человек, играющий носом "хупиш". Мы не видим его, как вообще ничего не видим, как вообще ничего не ведаем, до того здесь темно. В невидимом радио "томится симфонический оркестр". Где-то на неведомой улице трещит мотоциклетный мотор. Да только что внизу, под окном, "с чистыми музыкальными паузами рассыпались об асфальт мягкие дребезги выброшенных откуда-то трех по очереди бутылок..."
Проходит немного колов времени. В муках умирает симфонический оркестр, слышится отдаленный грохот - не то аплодисменты, не то камнепад, не то бульдозер вошел в филармонию... - вслед за которым катятся сосредоточенные удары Кремлевских курантов.
Появляется второе действующее лицо, включает свет: "...Под потолком засверкал каскад сполохов, в дверях засквозили контуры Билла, зыбким лунным светом облилась комната..." Ну, разумеется, это опять же они, наши "славные мирмидоняне" (как называют они себя сами), почти близнецы: Билл и Пилл, постоянные персонажи Сморчевского.
Волшебное пробуждение: Пилл открывает глаза и обнаруживает, что "правая рука его сжимает полную кружку пива с шапкой обильной белоснежной пены, меж тем как левая рука в сепаратном порядке объединилась с очищенным рыбьим хвостом. Глаза кавалера увлажнились. Кавалер [...] засунулся в кружку и уничтожил ее. В сей же миг перед ним оказалась новая кружка пива. Щеки кавалера покрылись румянцем. Он плюхнулся в кружку, как в озеро, и в два приема погрузился на дно. Рот кавалера растянулся в блаженной улыбке. Немедленно он был вооружен и третьей кружкой. Славный мирмидонянин форсировал ее как Сиваш, по лоб в пене и отдыхая на каждом шагу. Наконец, он достиг суши и расслабленно лег на спину, обсасывая рыбий хвост. Живот кавалера заурчал и произвел небольшой акустический салют..."
Тема рассказа: плохая память. "Память - самая слабая часть человеческого организма", - поясняет нам автор. "А забывать я все начал, уточняет Пилл, - когда у меня похмелье пропало. Пью, пью, утром встаю, все нормально, голова не болит. Только потом я вдруг замечаю как-то, что забывать все начал..." - "И когда ты сказал мне об этом, я понял, что я тоже уже давно все забыл", - добавляет Билл.
Вот разговор заходит про детство. "Детство для меня - потерянный край, - говорит Пилл, - который, хотя и рифмуется с раем, но похож скорее на Остров Невезения. Дикий остров, где бытовали дикие нравы, где дикие люди проводили свои дикие дни в диких развлечениях, а когда им надоедали эти дикие развлечения, они дико колотили друг друга дикими кулаками по диким физиономиям... Многие мои друзья так и остались на этом острове имени Киплинга, настолько они одичали за это время".
Не менее безрадостны и воспоминания Билла: "Помню, - рассказывает Билл, - случай со мной был в детстве. На крылечке сижу я. Радостный такой сижу, бодрый. Свежесть в себе чую необыкновенную. Толстый такой сижу, морда блестит, как чайник. На траву гляжу, на лужу, на дерево какое-то. А под деревом тем друзья какие-то двое ходят, тоже, значит, воздухом дышат. А потом двое они подходят ко мне и один из них ударяет меня по морде. То ли морда моя слишком от солнца отсвечивала, то ли так просто, в порядке освоения живой природы. Я сижу и плачу... А больше ничего я из детства не помню, - добавляет Билл, утирая слезы. - Тяжело мне об этом вспоминать".
Не хуже, чем с детством, обстоят у них дела с днем вчерашним. "Теперь совсем ерунда осталась, - радуется поначалу Билл, - выяснить, чем же вчера занимались мы". "Да, - вздыхает Пилл, - это сильный вопрос".
Еще более сильный вопрос - где они раздобыли денег. Оживают призраки различных знакомых - каждый из этих гомункулусов наделен от природы мнимым или принципиальным отсутствием денег: народный богатырь со сложносочиненным прозвищем Толстый Кровавый Парниша, который "стоя может целую канистру пива выпить, и росту в нем метра два, а сидя еще больше"; скупой рыцарь Бронштейн, оплошно предлагающий друзьям вместо бутерброда "пожилого вида домашнюю тапочку с прилипшим на подошве свежим тараканом"; коммерсант Чиж о нем сообщается, что "как и всякий истинный герой нашего времени, он не годится в герои литературного произведения - хотя бы по той по одной причине, что с ним непременно придется пить в таких количествах, что после этого в живых он останется один"; Арбалета Мортировна, о коей Билл собирается писать порнографический роман. "А может, назвать его "фильм ужасов"?" - рассуждает он ("фасад Арбалеты, - примечается в скобках, - ничем приятным поразить не способен, кроме, разве что, дряхлости полета архитектурной мысли"). "Лучше, - решается Билл, - я напишу пособие: "100 способов соблазнения Арбалеты Мортировны". Способ первый (украинского панка Опанаса Липкого) - сводить ее на фильм "Танцор диско". Способ второй (татарского мужчины Рашида) - напиться пьяным и признаться в своей девственности. Способ третий (Арсения) - просто спросить ее: "Ну как?"..." etc.
Среди этих фантомов (никто из них не воплощается) возникает и тень Туманного Отрока - под этим именем фигурировал в подобных дружеских сочинениях Коля:
"...Но согласись, - проговорил Пилл, - что Отрок - человек чрезвычайный".
"Да, - согласился Билл, - и с этим согласились бы все, если б он встал с кровати".
"Но он же не встанет", - вздохнул Пилл.
"Не встанет", - вздохнул и Билл.
"Но если б он встал, - сказал Пилл, поднявши палец, - это была бы стихия!"
"Это была бы стихия, - подтвердил Билл, также подъемля толстый, крючковатый указующий перст. - К тому же, он сразу бы заработал большие деньги".
"Да что там деньги! - пренебрежительно махнул рукой Пилл. - Он бы сразу увековечил свое имя. Написал бы, к примеру, гениальный роман".
"Но гениальный роман не напечатают", - грустно промолвил Билл.
"В том-то и дело, - сказал Пилл не менее грустным голосом. - Вот если б он мог написать негениальный роман, то его, разумеется, сразу же напечатали б. Но негениальный роман он написать не сумеет".
Они помолчали.
"Вообще-то, гениальный роман тоже могли б напечатать", - рассудительно молвил Билл, помолчав.
"После смерти", - уточнил Пилл.
Билл согласился. В том-то и дело, сказал Билл. После смерти, естественно, деньги Отроку будут ни к чему. А наследников у него нет. Он их не может родить в силу принципиального обустройства мужской природы. А дети от женщины - это были б уже, разумеется, не вполне его дети. Так что, вставать совершенно нет смысла. И Отрок лежит. И будет лежать еще долго-долго, до самой Билловой смерти, потому что, когда Билл умрет, то Отроку, конечно, придется встать, чтобы самому пойти в таксопарк.
Вот какой человек Туманный Отрок..."
В конце концов, Билл припоминает, что деньги они надыбали все-таки у Чижа. Пилл поражен: "Неужели? Выходит, мы вчера пили с ним?" "Выходит, пили", - уныло кивает Билл. "Следовательно, - разочарованно говорит Пилл, все это было не вчера. Потому что, если б мы пили с Чижом, то пива у нас уже не было бы".
Наступает безмолвие. Билл дремлет с мыслящим лицом. Пилл обнаруживает в кармане свою записную книжку, раскрывает ее и читает стихи, которые вчера (вспомнил!) списал для него Рашид:
...Но, все понимая, зачем я так странно живу,
Зачем я так странно...
ПОХМЕЛЬНЫЙ БЛЮЗ
Где-то дней десять спустя кавалер Коля проснулся под вечер в своей постели... хм... проснуться-то, вроде бы, и проснулся, а все же еще и прыгали перед глазами его какие-то мультики, хе-хе, прелести, так сказать, суккубы преобольстительнейшие... непорядок, одним словом, похмельный блюз, синдром приобретенного алкогольного дефицита - СПАД. На белой, старушечьей кровати проснулся Коля, той, что с железными прутьями и с шишечками на штангах, под ковриком на стене с вышитым нежным Иваном-царевичем, умыкаемым брутальным старомуромским волком. Подобрал с полу рухнувшие во сне очки, книжку - называется "Тихий дон", интересно, про что там? - наверное, опять про Испанию... Выключил у изголовья настольную лампу с зеленым ленинским абажуром, тихо сиявшую забытым неугасимым огнем... Но вот напасть ведь какая: только ведь было начал в себя приходить, только ведь было встал, отлил, освежил кефиром похмелье, ан нет - лезет из телевизора балет, почти что голые женщины!
Ай-яй-яй! Что нам осталось еще в этой жизни, кроме как вступить в христианское общество трезвости? Эра всепланетного телевидения, понимаешь. Развитие коммуникаций. Конкубинат Западного парадиса с нашим раешником. Вскоре каждая пейзанка сможет обслужить голодного односельчанина, как в лучших странах Парижа! Вот такой вот ништяк. Вопрос: что будет, если в одну бездуховность впарить другую? Налево застава, махновцы направо... Увы, господа, увы! Эту страну уже не спасет ни одиннадцатая граната, столь витально необходимая матросу Железняку, ни двадцать первый палец - в том смысле, что нету у нас надежды на будущие поколения... Увы, господа, увы, не плачьте, но это факт: время сие явно создано не для нас. Напрасны наши совершенства, мы лишние на этом празднике шизни, киса...
Так и сидел Коля на разоренной кровати, вздыхал, сопел... В какой-то момент он даже забылся, увлекся, стал наборматывать вслух, рифму наклевывал, вишь ли, стопу подковывал, начал шагать уже через логические ступени к едрене фене, к неоформившейся еще, но смутно маячившей на полувзводе концовке... Да что-то не вытанцовывался на сей раз стишок, не клевала рифма, строки сбивались с дыхания, и постепенно он охладел, сник, задремал уж было...
На этом месте автор имеет возможность сотворить в Колиной комнате зуммерующий телефон.
"Коль", - сказал Коля, деликатно дыша в телефонное ухо.
"Твердый или мягкий?" - прожужжал, как шмель в ухе, низкий Щупковский голос.
"Ты про кого конкретно, про моего младшего брата?"
Короткий смешок, сумерки в раковинном пространстве, звуки танго "Магнолия", затем - из ужасного далека - ленивый голосок Дрынча: "Сколь изысканна речь Щупко. Иногда такие турусы выдает..."
"Кол - с твердым знаком, или же без?" - продолжал дурачиться Федор Щупко.
"С мягким", - ответил Коля, пережил шерсть и смерть Щупковского веселья, после чего трубку взяла Лада.
"Новый день за окном", - сказала Лада.