Он подошел к трубе, спустился вниз на три этажа - на мгновение перехватило дыхание от невесомости - и оказался перед дверью операционного блока. Как было бы просто, если бы ему предстояла обычная операция! Как просто... Даже если бы пришлось ему сейчас оперировать мозговую опухоль, от которой страдала когда-то Луиза Диллет. То, что ему предстояло сделать теперь, было гораздо сложнее. И опаснее - прежде всего, для него самого...
Когда дверь за Энасси закрылась, Гайдли с полминуты не решался повернуться лицом к профессору Диллету. Он чувствовал, что его бьет нервная дрожь - даже зубы стучали - и, спроси его сейчас профессор о чем-нибудь, не сумел бы ответить. Еще утром, когда он понял, заставил себя поверить в этот кошмар он с ужасом подумал о том, что ему еще предстоит все объяснить профессору. Не ужас происходящего угнетал его - этот ужас был слишком велик и не вмещался в сознании - а именно вот эта частная задача: все объяснить профессору Диллету.
Ну почему, почему это всегда происходит именно с такими - верными, любящими, умными? Почему?!
А Энасси молодец. Пришел, увидел, победил.
Вот только как он теперь справится там, в операционной? Хорошо, что он не взял меня с собой, - подумал Гайдли, опускаясь на стул напротив профессора. Ему было стыдно признаваться себе в этом, но он ощущал облегчение.
- Скажите, ей будет очень больно? - профессор поднял голову, посмотрел Гайдли прямо в глаза.
- Всякое лечение болезненно. В той или иной мере. Боюсь, что вам будет гораздо больнее. Поэтому доктор Энасси и оставил меня с вами.
- Но надежда - есть ли хоть какая-то надежда?
- Мы не брались бы за это, не будь у нас надежды, - Гайдли смотрел в сторону. Он не умел врать.
- Я понимаю, вы все равно не скажете. Только потом...
В голосе профессора звучала полная безнадежность. Он же чувствует, он же все чувствует, подумал Гайдли. И все же хочет, чтобы его обманывали. Все мы такие.
- Мы ведь так хорошо жили, - как бы про себя, чуть слышно заговорил профессор. - Эти три года... Я, наверное, никогда не был так счастлив. Как раз после той поездки на Мантейб... Вы говорите, что все могло начаться именно там. Возможно, возможно... Вам виднее. Но эти три года - я не променял бы их на тридцать лет из прежней жизни. А Луиза... Она стала тогда совсем другой. Я не сразу понял это, не сразу даже и почувствовал но в ней появилось что-то новое, что-то такое человечное... И мы так любили друг друга. Она... Она не оставляла меня ни на один день, она даже в командировки меня сопровождала. Но нет, это была не ревность. Это было... это было так, будто она не могла прожить без меня и дня, и часа...
Именно так, подумал Гайдли, именно так. Не прожить врозь и дня, и часа. Энтар - какие тут могут быть сомнения? Какие тут могут быть надежды?
Но как, как он сумел миновать карантин?!
- И потом... Вы, наверное, не знаете - я же был тяжело болен. Очень тяжело болен тогда. Я даже думал, что скоро умру. Я даже поездку на разнесчастный этот Мантейб, будь он трижды проклят, наметил, как свою последнюю поездку. Съездить - и умереть. Вообразил себе бог знает что.
Не бог знает что. Совсем не бог знает что. Мы проверяли - судя по всему, у профессора была тогда редкая форма лейкоспонгиоза. Медленно прогрессирующая, но в любой момент процесс мог выйти из-под контроля. А потом наступила ремиссия, последние два с половиной года - никаких признаков болезни. Все-таки дух человеческий - великий целитель, и энтар, возможно, подарил профессору Диллету лишних три года жизни и работы. А может быть, и больше - если профессор переживет то, что случится в ближайшие часы.
Впервые, наверное, Гайдли подумал об энтаре без отвращения и ужаса. И сам себе удивился.
- Вам, профессор, грех жаловаться на жизнь, - сказал Гайдли. Сказал просто так, чтобы не молчать. - Редко кто добивается таких успехов...
- Успехи... Эти успехи - как наркотик. Ты чего-то добиваешься, ты живешь, пока стремишься к цели. Но достигаешь желаемого - а там пустота. Пустота, понимаете? Пустота, которая не может наполнить жизнь смыслом. Ты обманут, и приходится снова искать цель, одно только стремление к которой и есть жизнь. И ты живешь стремлением к этой цели, но в глубине-то души уже знаешь, что за ней опять пустота. Опять пустота... Да... А в последние три года жизнь, понимаете, стала совсем не такой, она наполнилась смыслом сама по себе, без какого-то стремления к какой-то там цели. Жизнь сама по себе приобрела ценность! Ну да это вряд ли можно объяснить.
Жизнь приобрела ценность сама по себе... Что ж, бывает. Только все имеет цену, которую рано или поздно придется заплатить. Пришло ваше время платить, профессор. И вам пока невдомек, что это будет за цена. Еще хорошо, что ваш энтар оказался столь устойчивым, не начал распадаться, делиться. Обычно они не выдерживают так долго. Хотя, откуда нам знать, как долго они выдерживают? Серьезные исследования велись лишь сто лет назад, потом энтаров сочли слишком опасными - и не без основания - и предпочли организовать карантин. И успокоились - больше энтары не прорывались из зараженных миров. Ни разу - так мы думали, пока Луиза Диллет не поступила в клинику на прошлой неделе.
Так что же мы можем ждать теперь?
Раздался сигнал вызова, затем голос Энасси:
- Через три минуты я приступаю к операции. Проводите профессора в демонстрационный зал.
- Что? - профессор в недоумении покрутил головой.
- Пойдемте, профессор, - Гайдли поднялся на ноги. Колени его слегка дрожали.
- Куда? Зачем? Я не хочу, я не могу этого видеть!
- Это необходимо видеть, профессор. Именно вам - быть может, вы один сумеете помочь в критической ситуации. Ведь вы же лучше всех знаете свою жену, - эту фразу Гайдли придумал с час назад и много раз повторял про себя. Но произнес ее все равно неубедительно и неуклюже. Но профессор был, наверное, не в состоянии вдумываться в интонации.
- Хорошо, - сказал он, суетливо поднимаясь. - Хорошо. Если я смогу хоть в чем-то помочь...
Идти было совсем недалеко - до двери напротив. Зал был пуст. Вообще во всем здании не осталось сегодня лишних людей - только те, чья помощь была необходима. У остальных получился незапланированный выходной. А само здание... Когда профессора и его жену привезли сюда утром, вокруг установили защитный барьер. Если что произойдет, энтара сумеют уничтожить. Вместе со всеми остальными.
Хотя кто дал бы сейчас гарантию, что он не успел уже заразить многих и многих? Того же профессора, к примеру.
Едва они уселись, как стена впереди исчезла, и появилась операционная. Яркий свет, льющийся с потолка, аппаратура, установленная вдоль стен - сегодня толку ото всей этой аппаратуры было ни на грош. В центре - операционный стол, на нем - фигура, накрытая простыней. Энасси стоял к ним спиной, у дальней стены, тщательно мыл руки. Шаманство, в который уже раз подумал Гайдли. Шаманство. И даже мытье рук превратилось в ритуал, мы просто не можем без этого. Какая разница, вымоет ли Энасси руки перед такой операцией?
А интересно, что чувствует сейчас энтар? И способен ли он чувствовать? Если да - то страшно ли ему?
Наконец, Энасси повернулся к ним лицом. Белый халат, маска - его можно было бы принять за обычного врача. Скальпель в руки - и перед вами хирург. Но рукам Энасси скальпель был не нужен. Не дай бог прикоснуться скальпелем к энтару. Не дай бог.
Энасси не смотрел в их сторону. Для него теперь не существовало ничего постороннего. Он был предельно сосредоточен на главном - и не имел права на посторонние мысли.
А вдруг мы все-таки ошиблись? - подумал Гайдли и украдкой бросил взгляд на профессора. Тот сидел, напряженно глядя на происходящее в операционной, судорожно сжав подлокотники кресла. Профессор ждал - но он не ведал об ужасе, который предстояло увидеть. С утра Гайдли готовил его но только по первой версии. Так это называлось на их профессиональном жаргоне. Первая версия - это сказочка о том, будто бывают слабые, излечимые формы поражения энтаром. Сказочка, когда-то давным-давно удачно пущенная в оборот и прижившаяся в общественном сознании. Ее, эту сказочку, использовали все, кто имел с энтарами дело - но сами знали наверняка, что все это ложь. Не бывает слабой формы поражения, поражение всегда абсолютно и окончательно. Если только диагноз поставлен верно.
И Гайдли вдруг мучительно захотелось, чтобы на сей раз в диагнозе оказалась ошибка. Но Энасси - он знал - еще никогда не ошибался. К сожалению.
Энасси подошел к операционному столу и снял простыню, отбросив ее куда-то за спину. Гайдли почувствовал, как вздрогнул профессор, и взял его за руку. То ли еще будет, подумал он. То ли еще будет. Им предстояло нелегкое зрелище.
На столе неподвижно лежала обнаженная женщина. Вполне обыкновенная фигура, обычное, ничем не примечательное лицо, какие десятками можно встретить в любой толпе. Не красавица - нос слишком вздернут, рот широковат, слегка выдаются скулы. Сейчас, когда она лежала без сознания, невидящими глазами уставившись в потолок, когда мышцы лица были расслаблены, совершенно лишив лицо это выражения, она даже мало напоминала живого человека - скорее, манекен. Она лежала неподвижно - и только грудь вздымалась и опускалась от дыхания. Но не размеренно, а какими-то судорожными, нерегулярными толчками. Сбой дыхания - первый признак близкого распада энтара. Процесс зашел слишком далеко. На сгибе левой руки виднелись следы уколов - с неделю ее пытались лечить в госпитале, и только сегодня на рассвете догадались сообщить в институт. Еще бы немного...
Энасси стоял неподвижно, согнув руки в локтях и сосредоточенно глядя в пространство куда-то над их головами. Лицо его было бесстрастно. Но Гайдли знал, что таится за этой бесстрастностью.
Ненависть.
Ненависть к энтарам - вот то, что отличало настоящих бойцов от остальных, от таких, как он сам. Гайдли не умел так вот ненавидеть и не смог бы поэтому настроиться так, как необходимо во время операции. Несколько раз он ассистировал - в других, более легких случаях. И понял окончательно, что ассистировать - это максимум, чего может он достичь.
Но Гайдли не сожалел об этом. Стыдился, но не сожалел.
Медленно-медленно Энасси начал поднимать руки - глядя все так же в пустоту над их головами. Наконец, вытянув их прямо перед собой, прямо над телом лежащей на столе женщины, он начал опускать их, как бы упираясь во что-то ладонями и преодолевая все возрастающее сопротивление. Гайдли знал, что за этим последует, и заранее сжался, приготовившись - но и он вздрогнул, когда, лишь только правая рука Энасси коснулась груди женщины, раздался дикий, нечеловеческий вопль, тело ее выгнулось дугой и начало извиваться в конвульсиях. Если бы не фиксаторы на руках и ногах, она скатилась бы с операционного стола. А так... Возможно, будут вывихи, даже переломы - но какое это имеет значение?! Какое?! Энасси не ошибся в своем диагнозе - вот что было главным.
- Ч-что... ч-ч-что он делает? - профессор приподнялся, хотел шагнуть вперед, но уперся в невидимую стену впереди. - Что он делает?
- Т-так надо, профессор, спокойнее, - Гайдли старался скрыть дрожь в голосе. Зачем? Разве до его, Гайдли чувств было сейчас профессору?
Лишь только женщина начала извиваться, как Энасси отдернул руки и слегка отступил от стола. Стоял и ждал, пока она успокоится, с лицом бесстрастным и невозмутимым. Он знал, что делает, знал, как это надо делать, и ему не требовалось даже смотреть на то, что перед ним лежало, чтобы делать это. Смотреть? Зачем - если то, с чем он сейчас боролся, не имело пока ни формы, ни какого-либо видимого образа. Только предельно развитые чувства позволяли ему улавливать его движения - и действовать самому. Предельно развитые чувства - они ведь не давались даром, чтобы обрести их, приходилось пройти через огромную боль и муку. Я бы так не смог, повторял про себя Гайдли, я бы так не смог.
Женщина постепенно успокаивалась, и наконец снова застыла в полной неподвижности - только дышала, все так же прерывисто, нерегулярно. На левой груди - там, где ее коснулась рука Энасси - возникло ярко-красное пятно, как от ожога. Энтар, энтар! - думал Гайдли, разглядывая это пятно, - это энтар! Будь все проклято в этом мире!
И снова руки Энасси вытянулись над телом женщины и пошли, преодолевая сопротивление, вниз. И снова ожидаемый, и все же неожиданный нечеловеческий вопль. И снова-ярко красные пятна - теперь на шее и на животе. И снова постепенно замирающие конвульсии. И снова и снова то же самое, пока наконец, когда Гайдли уже начало казаться, что сам он скоро не выдержит этой пытки, профессор не вскочил с места и не принялся биться всем телом о невидимую стену перед собой.
- Остановите его, остановите! - кричал он, в кровь разбивая кулаки. Остановите!