Подвалы под дворцом вице-короля имели все, что и должно было быть в таких подвалах с глухими каменными стенами и железными дверями, тусклыми электрическими лампами, что были хуже коптящих факелов. Вооруженные люди в форме шотландской гвардии, что сопровождали меня с верхних уровней, подождали, пока дородный человек с круглым лоснящимся темным лицом открыл решетку винного погреба на каменном ящике 6Х8 с соломой. Ему показалось, что я двигался недостаточно быстро для него; он собрался отвесить мне тумак, поторапливая, но не нашел места приложения. Рузвельт появился как раз вовремя, чтобы отбить его руку назад, к его собственному толстому лицу.
-Вы обращаетесь с герцогом королевства, как с обычным преступником?- рявкнул он.- Вы недостойны касаться пола перед его ногами.
Другой схватил ключи толстяка, открыл нам путь вдоль узкого прохода, отпер дубовую дверь в большую камеру с кроватью и окном-бойницей.
-Здесь вы поразмышляете на покое,- сказал мне Рузвельт,пока не понадобитесь мне.
Я лег на кровать, дождался, пока гул в моей голове понизится до переносимого уровня... ... и проснулся от голоса, звучащего не в моей голове, шепчущего:
-Плантагенет! Держитесь! Ждите сигнала! Я не шелохнулся и ждал, но больше ничего не произошло.
-Кто это?- прошептал я, но никто не ответил.
Я поднялся и проверил стену в головах и саму кровать. Это были просто кровать и просто стена. Я подошел к двери и прислушался, потом подпрыгнул и выглянул в шестидюймовую щель светового колодца.
Никаких мерцающих окошек с веревками, привязанными к ним, никаких потайных дверей в потолке. Я был заперт в камере без каких бы то ни было выходов наружу и всего прочего. Вероятно, голоса были придуманы для манипуляции людьми, были еще одним из тонких приемов Рузвельта, либо чтобы подавить мое сопротивление, либо чтобы убедить меня в безумии. Он действовал очень мило в обоих направлениях.
Я видел чудесный сон о месте, где цветы росли крупнее кочанов капусты на деревьях за тихим озером. Там была Иронель, она шла ко мне по водной глади, которая раскололась, и пока я пытался добраться до нее, цветы обернулись головами, что выкрикивали мне угрозы, а ветви стали руками, что хватали и трясли меня...
Руки тряхнули меня, чтобы разбудить, в лицо мне светил фонарь. Человек в аккуратной форме с нерво- автоматом без кобуры повел меня по переходам и вверх по ступенькам в комнату, где ждал Рузвельт, разодетый в пурпурный бархат, горностай и петли из золотого шнура. Покрытый драгоценностями меч, длинный, как гарнизонный флаг, висел у его бока, как приклеенный. Он ничего не говорил, молчал и я. Никто не интересовался последними словами обреченного.
Слуги гроздьями толпились вокруг, прилаживая ко мне тяжелое облачение из шелка, атласа и золотой нити. Цирюльник подстриг мне волосы и облил духами, кто-то приладил на мои ноги красные кожаные туфли. Рузвельт собственноручно застегнул широкий парчовый пояс вокруг моей талии, и помощник портного приладил к нему украшенные драгоценными камнями ножны. Рукоятка, выглядывавшая из ножен, была обитой и без украшений. Это был мой старый нож, выглядевший нелепо среди такого великолепия. Оружейник услужливо предложил мне сияющий меч, но Рузвельт отмахнулся.
-Ваша единственная собственность, Кэрлон, а?- сказал он.Он разделяет вашу сильную ауру. Пусть он будет с вами - в ваш момент славы.
Снаружи в коридоре нас ждала процессия с торчащими дулами автоматов в ненавязчивой близости ко мне. Рузвельт держался рядом со мной, пока мы поднимались по широкой лестнице в гулкий зал, стены которого были увешаны копьями, знаменами и портретами с умными лицами. Зал заполняли люди в париках, блестках и лентах. За отверстием арки я увидел высокое окно с цветными стеклами над алтарем под балдахином и узнал, где нахожусь.
Я стоял на том же месте, где стоял с Иронель и грифоном Вроделиксом как раз перед тем, как Рузвельт в первый раз попытался добраться до алтаря. Сейчас пол был устлан ковром в золотых розах, в воздухе стоял запах ярости; дерево светилось тусклым сиянием воска - но это была та же самая комната - и не та же самая. За исключением тысячи лет истории.
Мы остановились, и священник в красном одеянии, тонколицый человек в лентах, легком взбитом паричке пришел в действие, качая ритуальными предметами вперед и назад, кивая головой каждому и бормоча заклинания.
Предполагаю, что это была весьма впечатляющая церемония в древнем помещении с задрапированным Дамаском, почерневшими от времени балками, но я вряд ли обращал на нее внимание. Я продолжал вспоминать Иронель, ведущую Рузвельта к своему Красивому Месту, Чтобы тот мог разрушить его.
Запах ненависти был силен достаточно, чтобы жечь мне глаза. Я принюхался получше и обнаружил, что вдыхаю нечто более материальное, чем воображаемый запах, вполне реальное, исходящее откуда-то от горящего дерева, ткани и краски. В воздухе стоял тонкий дымок с медноватым оттенком.
Рузвельт посмотрел назад; старший священник прервал свою игру. Автоматчики потеснились ко мне поближе с обеспокоенным видом. Рузвельт рявкнул несколько приказов, и я услышал вопли снаружи большой комнаты. Волна жара прокатилась над нами, и вечеринка расстроилась. Четыре автомата подтолкнули меня к арке. Если это был сигнал, он был превосходен, но вряд ли я мог что-либо сделать при этом. Команда автоматчиков прорезала путь через толпу нотаблей, которые беспокоились, кашляли, половиной голов на одной дороге, половиной на второй. Мы добрались до низких ступенек, и двое новых гвардейцев вошли с флангов, произошла некая торопливая работа ногами, и они оказались рядом со мной, и толпа сомкнулась вокруг нас в борьбе за позиции. Старикан в розовом с золотом и с париком asgew утвердил свое лицо рядом с моим.
-Сделайте одолжение, налево, ваша Милость,- прошипел он. Я еще перерабатывал это, когда увидел, что ближайший гвардеец приставил нерв-автомат к почкам своего напарника и нажал кнопку. Откуда-то вышли еще двое в форме; я расслышал сзади себя глухой удар, и мы оказались на свободе, вылущившись из края основной толпы, и направились прямо в дым.
-Лишь несколько ярдов, ваш'Милость,- пропищал старикашка.
Дверь открылась, и мы затопали по лестнице, ведущей вниз. На площадке все четыре стража расстались со своими форменками и, отбросив их в сторону, натянули комбинезоны рабочих из склада за дверью. Старый приятель закопал свой парик и плащ, оказавшись в черной ливрее фурмана. Они накинули на меня длинный серый плащ. Вся операция походила на хорошо отрепетированный балет и заняла не больше двадцати секунд.
На нижнем этаже мы протиснулись сквозь строй зрителей, пожарников, нескольких опоясанных эрлов, священников с митрами, и никто не обратил внимания на ремонтную команду в грязных комбинезонах.
Старик вел нас к проходу, где с озабоченным лицом стоял одинокий охранник. Он встал у нас на пути. Старик поднял палец и повел им вправо, в то время как другой рукой отточенным движением резанул его за ухом, после чего мы оказались в проходе и побежали.
Две испуганные женщины со щетками видели, как мы пересекали кухню и через дверь между банками с припасами нырнули на неосвещенную аллею. Припаркованный там грузовик завелся с отчаянным хлопаньем клапанов и черным керосиновым выхлопом. Я перепрыгнул через задний борт, за мной вскарабкался старик, и грузовик рванулся вперед.
Через три минуты он замедлил ход и остановился. Я услышал голоса, доносившиеся спереди, стрекот автоматов и стук ботинок по булыжной мостовой. Через минуту щелкнула передача, и мы тронулись в дальнейший путь. На противоположной скамье мой новый друг с облегчением перевел дыхание и ухмыльнулся.
-Сработало, как по волшебству,- заявил он, кашлянул и потер руки.- Как по кровавому волшебству, прошу прощения у ваш'Милости.
Имя старика было Вилибальд.
-Наши друзья ждут вашу Милость,- сказал он.- Испытанные британцы, все они, каждый - шотландец - что надо. Простые люди, ваш'Милость, но честные! Ничего похожего на этих черных стражей, изменников из этого дворца, в их шелках и драгоценностях! Он заскрежетал деснами и кивнул головой.
-Это была честная игра, Вилибальд,- сказал я.- Как вы все это устроили?
-Среди голубых курток есть настоящие люди, ваш'Милость. Тюремщик - один из них. Он пытался поместить вашу Милость в безопасную камеру - одну из тех, к которым у нас есть туннель но его высокоблагородие господин барон не хотели ни одной из них. Так что это заняло немного больше времени. Но сейчас ваш'Милость все равно здесь! - Он хихикнул и со скрипом потер руки одна об другую, как крылья сверчка.
-Вы с мятежниками?
-Некоторые зовут нас мятежниками, ваш'Милость, но для честных людей мы патриоты, поклявшиеся освободить эти острова от французской проказы!
-Почему вы выбрали меня?
-Почему? Почему?- Старик казался ошеломленным.- Когда до побережья дошла весть, что Плантагенет поселен в гробнице вице-короля, каким курсом мог следовать лояльный британец, ваш'Милость? Разве ваш'Милость полагает, что мы оставим его гнить там?
-Но я не...- начал я и оставил фразу висеть в воздухе.
-Что "не", ваш'Милость? - спросил Вилибальд.- Не удивлен? Конечно, нет. На этом острове десять миллионов британцев, поклявшихся освободить эту землю от тирании!
-...собираюсь терять время зря!- закончил я фразу.- Мы ударим немедленно.
Движение на этой дороге представляло собой мешанину из карет, запряженных лошадьми; больших и изрядно устаревших грузовиков с открытыми кабинами; юрких машин с опущенными носами, выглядевших так, словно их сделали из хлебниц, и небольших, сверкающих голубым военных экипажей.
По словам Вили, вице-король концентрировал свои силы вокруг вооруженных портов, готовых прикрыть высадку подкрепления, если разговор о восстании выкристаллизируются в действие. Место, куда мы направлялись,- поместье сэра Джона Лэклэнда.
-Проведенный в темную джентльмен,- сказал Вили,- но денежный из древнего рода.
Весь следующий час он перескакивал с одного на другое, знакомя меня с ситуацией на месте. Повстанцы, клялся он, готовы подняться. И, согласно Рузвельту, если они поднимутся, то победят.
-Увидите,- сказал Вили,- лояльные британцы поднимутся до последнего человека и примкнут к знамени вашей Милости!
После часовой гонки мы свернули на боковую дорогу и, проехав меж двух толстых столбов, проследовали по подъездной дороге, ведущей через ухоженные леса в покрытый гравием двор перед трехэтажным зданием с цветочными ящиками, освинцованными окнами и полудеревянными фронтонами, смотревшими, как настоящие. Ступеньки вели на широкую веранду. Старик в причудливом колете" черных штанах и домашних шлепанцах провел нас внутрь. Увидев меня, он захлопал глазами.
-Его Милость должен немедленно повидать сэра Джона,сказал Вили.
-Сэр Джон должен быть в постели эти два дня. Легкая лихорадка. Он не принимает...
-А сейчас должен,- оборвал его Вили. Старик вздохнул, затем провел нас в затененную комнату, полную книг, и зашаркал прочь.
Я разглядывал книги на полках - большей частью обтянутые кожей тома с заголовками типа "Истории Дворов" или "Коннектикутская кампания". Минут через пять или около того дверь открылась и вернувшийся старик пропищал, что сэр Джон хотел бы видеть нас сейчас же.
Глава дома находился в спальне на верхнем этаже. Это был старый аристократ с сухим лицом, острым носом, шелковыми черными бровями, и усами, аналогичной бахромой волос вокруг высокого лысого купола. Он полусидел в постели, не меньшей, чем каток, наполовину погребенный в фиолетовое атласное одеяло с вышитой монограммой и зашнурованный сильнее, чем голливудский епископ. На нем было шерстяное коричневое ночное платье с атласными отворотами, обернутое вокруг него, и вязаная шаль поверх всего, хотя даже при всем этом кончик носа казался замерзшим. При виде меня он немедленно выпрыгнул из постели.