— Сколько до Медвежьего?
— Два-три часа. Что будем делать, Борис Викторович, если пойдет сильная шуга? Речные правила строги — при шугоходе нужно спасаться, немедленно уходить на отстой.
— Будем идти, — сухо сказал Сильченко, сжимая губы. — У нас нет другого выхода. Будем идти, пока возможно.
— Бывает и так, что шуга (примерзает к бортам парохода, образует вокруг него ледяное поле и останавливает пароход. Вмерзнем в лед посередине реки, Борис Викторович, — весной, при ледоходе придется тяжко, можно все суда загубить.
— Если не прорвемся, вмерзнем в лед, Петр Васильевич. Постараемся вмерзнуть поближе к Пинежу, если уж без этого нельзя обойтись. Зимой вывезем грузы по льду Каралака на самолетах, на оленях и лошадях, на всех видах транспорта, какие можно будет поднять.
— Вмерзнуть — дело не страшное. Меня беспокоит только весенний ледоход. Придется отыскивать для отстоя защищенную бухточку, устье какой-нибудь речушки. Впрочем, это уже дело Семена Семеновича, от Медвежьего командование принимает он. Думаю, он лучше всех нас сообразит, что делать при отстое.
— Нужно думать не об отстое, а о том, чтобы добраться до Пинежа. Что там виднеется — река, что ли?
— Хватился, Борис Викторович! Три часа уже виднеется, с самого первого света. Карунь, а на Каруни Медвежий. Дымки различаешь?
Сильченко не обладал таким острым зрением, как Крылов. Он ничего не различал, кроме покрытой снежурой и шугой реки, белых берегов и какой-то блестящей ленты, прорезавшей правый берег. Он догадался, что эта лента — Карунь.
Первой открылась сама Карунь — могучая таежная река. Вскоре на стрелке ее высокого правого берега показался поселок Медвежий — два десятка темных изб, несколько деревянных складов, стоящие на отшибе металлические баки для горючего. На крутом береговом выступе толпилось человек двадцать — они приветственно махали руками. На пристани стоял флагман буксирного флота Каралака — пароход «Ленин». Около него вытянулись в линию семь большегрузных барж.
От пристани мчалась моторка. Лихо повернув, она пошла бок о бок с «Колхозником». На моторке стоял высокий, худой человек в меховой тужурке, подтянутый, чисто выбритый. Это был Семен Семенович Дружин, капитан «Ленина». Он был известен среди водников Каралака строгой организованностью, смелостью и удачей в плаваниях. Он помахал рукой матросам и командирам, заполнившим палубы и мостики, а затем, улучив удобный момент, прыгнул на нос «Колхозника». Моторка, взревев винтом, окуталась водяной пылью, отвалила от борта парохода и унеслась вперед.
Дружин, перепрыгивая через ступеньки, быстро взбежал на капитанский мостик, где находились Сильченко, Крылов и Зыков. Пожимая всем по очереди руки, он говорил, оживленно улыбаясь:
— Прибыли третьего дня, успели немного подлататься. Вашу радиограмму, товарищ полковник, получили еще в Пинеже. Для перегрузки все готово.
Моя команда получила наряд вне очереди на двойную порцию сна, все выспались вволю и отдохнули. Надо скорей приниматься за дело. Завтра к вечеру должны уйти, не позже. Зима в этом году распространяется быстро, в районе мыса Дозорного Кара-лак уже стал. Тут лишний час решает.
— Думаешь, прорвемся, Семен Семенович? — спросил Крылов, поглаживая усы.
— Обязательно прорвемся, Петр Васильевич, — весело ответил Дружин. — Нам радио передавало о ваших приключениях. Если ты в тумане не заблудился навек в Пестовских порогах, то и я не потеряюсь в пинежских просторах.
Перегрузка началась тотчас же, как южные баржи подошли к берегу и стали борт о борт с баржами Дружина. Дружин оправдывал свою славу — его распоряжения были четки и решительны. Команда «Ленина» от судомойки до первого помощника капитана, персонал барж, население поселка — все ждали на палубах пустых барж. Люди были разбиты на группы, у каждой был свой старший. В эти группы Дружин безостановочно вливал новых людей, поступавших под его начальство, — поднятые по тревоге команды трех прибывших пароходов и барж. Над пристанью поднялся черный дым и поплыл над стальной поверхностью быстро бегущей Каруни — «Колхозник» стал под последнюю бункеровку углем.
Сильченко, пройдясь по баржам, убедился, что ему тут делать нечего. Мимо него торопливо пробегали люди с мешками на спине. Сбросив мешки в трюм, они еще быстрее бежали обратно. Этот торопливый бег был так четок, что посторонний человек, не бежавший вместе со всеми, невольно нарушал ритм и мешал работе. Сильченко возвратился на мостик. Уже уходя, он заметил Михеева. Молодой капитан «Таежного партизана», накинув поверх форменки брезентовый плащ грузчика, бежал вместе со всеми и сгибался под тяжестью мешка с мукой.
— Работают с ожесточением ребята, — одобрительно сказал Крылов.
Его багровое лицо выражало живейшее удовольствие. Сильченко поразило меткое словцо Крылова. «Да, правильно, с ожесточением! Раньше, в мирные годы, мы работали с воодушевлением, с энтузиазмом. А сейчас, когда мы отстаиваем плоды своего труда, в работу нашу врывается ожесточение — тоже творческий элемент, не так ли?» Сильченко поделился с Крыловым мыслями, которые вызвало в нем его краткое определение. Но Крылов не разобрался в философской сути рассуждений Сильченко.
— А если бы завести тут пару подъемных кранов, — сказал он с сожалением, — так вообще вся эта перегрузка была бы плевое дело.
Ночью пошел густой снег, Карунь вся покрылась снежурой. На мостик поднялся черный от грязи, усталый, охрипший Дружин. Его глаза весело блестели. Он доложил:
— Еще часа на четыре осталось, товарищ полковник. Уйдем не вечером, а утром. И это в самый раз — погода мне очень не нравится. Когда Карунь в темноте вся белеет, это признак нехороший. Если соединится все сразу — сало, шуга и снегопад — да вдобавок грянет сильный мороз, ничьего умения не станет прорваться. Может, удастся даже часов в девять поднять якоря. И придется держать пар на контрольной стрелке манометра, на самом пределе. Кочегарам достанется так, как еще ни разу здесь не доставалось. Вообще успех нашего рейса на три четверти зависит от старания кочегаров.
— Перед отправкой соберите кочегаров и прочий рабочий и командный состав на летучку.
Перегрузка закончилась на рассвете. В клубе поселка собрались командные составы пароходов «Ленин», «Колхозник» и барж, продолжавших путь на север. Пришло также много людей с пароходов и барж, выделенных Серовым. Совещание, открытое Сильченко, продолжалось всего несколько минут.
— Прежде всего я приношу сердечное спасибо командам пароходов «Чапаев» и «Таежный партизан», — сказал Сильченко, посматривая на красного, радостно улыбавшегося Михеева, сидевшего со своими людьми в углу зала. — Если бы не ваша самоотверженная помощь, нам не удалось бы доставить — пока только сюда, в Медвежий, — столько тонн грузов, остро необходимых Ленинску. Но это только половина дела, может быть даже не самая трудная половина. — Он повернулся к сидевшим тесной кучкой кочегарам. — Большая будет радость в лагере врага, если мы не доберемся до Пинежа. Приближается зима, ее нельзя остановить… Нам остается одно — обогнать ее. Мы должны идти не только в неслыханно тяжелых условиях, мы должны идти с неслыханно высокой скоростью. Я хотел бы слышать ваше мнение по этому вопросу, товарищи кочегары.
В кучке кочегаров послышались приглушенные голоса. Кто-то настойчиво твердил:
— Бойко, отвечай! Скажи полковнику, Бойко! Не дрейфь, говори ото всех!
После минуты замешательства и споров поднялся невысокий пожилой человек со злыми, пронзительными глазами и сжатым ртом. Он посмотрел сперва на собрание, потом на Сильченко и сиплым, надорванным голосом заговорил:
— От имени всех машинистов и кочегаров заверяю командование, что кочегары и машинисты знают свой долг. За нас не беспокойтесь, товарищи. Пусть рулевые зады не греют и штурмана не ковыряют в носу, а мы не подкачаем. Берем обязательство держать пар на контрольной стрелке — и смерть фашистам! — крикнул он и взмахнул рукой, будто ударил кого-то по голове.
Выходя, Сильченко взял Дружина под руку.
— Кто этот кочегар, товарищ Дружин? Дружин рассмеялся:
— Что, удивила своеобразная речь? Бойко такие штуки может. Это бригадир кочегаров «Ленина». Характер у него тяжеловатый — он ведь и почище может пустить при всех словцо.
Караваны вышли еще до десяти часов утра. Так как баржи, идущие в Пинеж, имели большее водоизмещение, чем оставленные баржи Серова, то теперь, составленные в два каравана, они растягивались километра на два вместо прежних трех. Во главе первого каравана стоял «Ленин», второй тянул «Колхозник».
«Таежный партизан» и «Чапаев» протяжно гудели, провожая товарищей в арктический рейс, и «Ленин» отвечал им низким басом. Мимо прошли крутые берега Каруни и развернулся простор широко разлившегося Каралака. В лицо дул северный ветер. На якорных цепях, на плитах бортов нарастал плотный лед. Шлюпка, тянувшаяся за одной из барж, через несколько часов превратилась в бесформенную ледяную глыбу. Ее подняли на баржу, и она стояла там, тяжелая, уродливая.
По всей реке шло сало. Теперь это были уже не тонкие пластинки, свободно пропускавшие темный цвет воды, — это были большие блины льда. Непрозрачные, мутно-белые, они испятнали всю реку. Между ними, слегка подпрыгивая над водой, всплывала шуга.
— Обледеневаем, товарищ Дружин? — спросил Сильченко сошедшего вниз капитана.
— Пока ничего. Сейчас шуга идет вяло, а скорость у нас приличная, на борта льду особенно не налипнуть. Дальше, конечно, будет хуже.
— Этот лед не может попасть под винт?
— Все время попадает. Что винту сделается? Вдребезги раскалывает лед, только и всего.
Приняв в себя воды Каруни, Каралак раздался так широко, что берега не подходили один к другому ближе чем на три километра. По всему было видно, что Полярный круг уже рядом: пропала сосна, реже попадалась ель, все больше и больше становилось лиственницы. Потом и этот лес стал редеть, все чаще прерывался болотными пустошами, деревья, низкорослые и кривые, лепились на южных склонах холмиков, в овражках и падях. За Полярным кругом густо пошел белый ползучий мох — отсюда до самого океана простиралась его страна.
Дружин не жалел угля — из трубы «Ленина» валил дым, светясь в темноте густо-вишневым сиянием.
Утром Сильченко, выйдя наружу, в первую минуту подумал, что река стала. Каралак был весь белый. Но тяжелое дрожание корпуса корабля и быстро проносившийся мимо близкий берег показывали, что караваны движутся с большой скоростью. Трубы «Ленина» по-прежнему извергали густой дым с искрами, а «Колхозник» временами совсем пропадал в дыму — Крылов честно равнялся на своего более могучего товарища.
— Полюбуйтесь, товарищ полковник, — сказал ходивший по мостику Дружин. Его лицо, красное от холода, было мрачно. — Вот это и есть настоящая шуга.
Вода кипела от множества комков льда, непрерывно выскакивавших из глубины. Комки сближались, срастались, превращались в большие комья, временами сталкивались и снова распадались на мелкие комочки. Наблюдая реку в течение получаса, можно было заметить, как постепенно густела и уплотнялась масса поднимавшегося на поверхность льда.
— Сколько градусов? — спросил Сильченко.
— Минус шесть. Ночью было четырнадцать, от этого и образовалась шуга. Вода слишком переохладилась. Если бы Каралак тек на юг, а не на север, мы давно вмерзли бы в лед.
— Нас спасает то, что Каралак замерзает раньше в низовье и с юга непрерывно наносится более теплая вода, — заметил Сильченко. — Каралак теснит и гонит назад распространяющийся по нему лед.
Дружин возразил: