— Чепуха! — возражал Костылин еще веселее. — Я сам слышал — не ухо, а кончик уха. Ты лучше расскажи, Зина, как ты свалилась.
— Ой, это такой ужас был, Сеня! Я даже не думала, что так бывает. Понимаешь, на вершине я не могла сделать ни шага, потом я упала, и меня несло, я за что-то цеплялась. И больше ничего не помню. — Она помолчала и закрыла глаза. Из глаз выкатилась слеза и поползла по щеке. — Это ты меня спас, Сеня, — сказала она тихо. — Не побоялся пойти один.
— Да подумаешь, большое дело! Ураган-то ведь кончался, — возразил он небрежно, стараясь не видеть ее слез.
— Совсем не кончался, а стал еще хуже, — настаивала она. — Я знаю, мне сестра говорила, да я и сама слышу, как он сейчас бушует! — Она снова помолчала. — Теперь мне ни танцевать, ни бегать, другие первое место возьмут по бегу.
Разговор утомил ее. Она снова закрыла глаза и прерывисто дышала. Потом из-под закрытых век опять покатились слезы.
— Буду теперь уродой. Ты теперь на меня, без уха, и смотреть не захочешь.
— Вот еще глупости! — возмутился он. — Как у тебя язык поворачивается такое говорить! Честное слово, если бы ты не была больная, я бы рассердился!
— Я знаю, ты только так говоришь, — возражала она, — а как увидишь меня безобразной, совсем другим станешь. Ты со мной сразу поссоришься.
Он облизнул внезапно пересохшие губы. Когда он заговорил, его дрожащий голос зазвучал так странно, что она открыла глаза и посмотрела на него с радостным изумлением.
— Слушай, Зина, — сказал он, — ты ведь меня знаешь — ты для меня всегда самая хорошая. Я всегда только о тебе думаю и на других век не смотрел и не посмотрю. Верь мне, Зина!
Она снова заплакала. А он с глубокой нежностью смотрел на ее пылающее от жара лицо и твердо знал, что каждое его слово — правда и что она, единственная, дорогая, стала ему теперь еще дороже.
Непрерывная, огромная, изнурительная работа — вот все, что помнил об этой ночи Седюк. Кроме работы, были грохот ветра, колючий, сухой снег, глухая тьма, скудно прорезанная светом аккумуляторных лампочек.
Бугров оказался умным и распорядительным начальником спасательной команды. У него была удивительная память, он помнил, кто в каком котловане работает, знал, кто не пришел в помещение, и вел спасателей прямо туда, где находились люди.
Пока Бугров осматривал последние котлованы, Седюк отправился на трубу. Строительство трубы подходило к концу. Козюрин, назначенный мастером по кладке, ночевал на трубе: шатер из досок и крепкой парусины надежно охранял от снега и ветра, печурка защищала от мороза, горело электричество — что еще человеку надо?
Когда началась буря, Козюрину помогали двое подсобников. Один из них, молодой робкий парень, сразу испугался и заскулил, когда парусина стала выгибаться под давлением ветра.
— Молчи, сорока! — сердито прикрикнул на него Козюрин. — Клади кирпич ровнее — все твое дело!
Потом в щель шатра стал проникать снег, прекратилась подача горячего раствора — бетономешалку остановили. Снизу крикнули, чтобы все спускались, — поступил приказ прекратить работу. Но у Козюрина возник другой план. Пурга долгой не будет, это ясно, часа через два она кончится. Чем слоняться на ветру по площадке, лучше передохнуть тут: тихо, светло, тепло, и мухи не кусают. План показался разумным, но осуществился он только частично — мухи и впрямь не кусали. Когда рабочие кончили закладывать круговую щель досками, погас свет и прекратила работу электрическая воздуходувка, нагнетавшая в трубу под шатер теплый воздух. Теперь в темноте по обледенелым скобам, вбитым в стену трубы, спускаться было просто опасно — Козюрин, вздохнув, предложил подсобникам укладываться на боковую до лучшего времени.
Седюк, проникнув в канал трубы, встретил горы снега, завалившего все механизмы и штабеля кирпича. Седюк полез наверх — под шатром, на трехметровой стене трубы, крепко спали, обнявшись и прижимаясь друг к другу, Козюрин и его рабочие.
Приведя трубокладов в контору и убедившись, что больше отыскивать некого, Седюк впервые за эту ночь присел отдохнуть. Непомнящий завел в конторе новые порядки: в комнатах находились только раненые и обмороженные, они лежали на диванах и просто на полу, здоровые же были изгнаны в коридоры и обогревалки.
— Хотелось всех пострадавших собрать в одном месте, — деловито пояснил Непомнящий. — В обогревалках оказалось много обмороженных, всех их перенесли сюда. Я сам, Михаил Тарасович, три раза ходил в обогревалки, — добавил он с гордостью. Бугров с одобрением сказал:
— Паренек расторопный, и пищу и помощь организовал аккуратно, он даже отдельную комнату освободил для спасателей, чтоб отдохнули, чайку попили.
В конторе Седюк встретился с Назаровым, обмороженным, охрипшим от усталости. Ему этой ночью пришлось узнать, почем фунт лиха, — в районе огромных северных котлованов буря не встречала никаких препятствий. Спасателям не раз приходилось спасать самих себя, восемь из них были уложены с перевязками среди других пострадавших.
— Всего двадцать восемь человек вытащили, — говорил Назаров. — Двенадцать из них тяжело ранены и обморожены, а четверо мертвы, спасти не удалось… Если бы не поспешили с помощью, еще хуже было бы. Правда, намучились, ребята просто с ног валились.
«А ты все же неплохой парень! — думал Седюк, разглядывая обмороженное, измученное лицо Назарова. — И работать ты, пожалуй, умеешь — когда загоришься по-настоящему».
— Я прикорну часок, — сказал Назаров, зевая. — Ты не подежуришь, Михаил Тарасович?
Седюк обещал подежурить.
В семь часов утра заработал телефон. Голос монтера, спрашивавшего, хорошо ли его слышат, был сразу прерван голосом Дебрева. Дебрев потребовал, чтобы на электростанцию было отправлено тридцать здоровых мужчин.
— Самая срочная работа сейчас — восстановление электростанции, — говорил Дебрев. — Синий организовал замену обгоревших кабелей и половину из них уже переложил. Меня, когда я полез в кабельную траншею, он покрыл последними словами и закричал, что ему нужны не начальники, а запасной кабель с базы техснаба. Кабель ему доставили.
— Молодец! — не удержался Седюк.
— Молодец, правильно! — в голосе Дебрева слышалась улыбка: ему, видимо, нравилось, что в Ленинске нашелся человек, который осмелился его обругать, и что этим человеком неожиданно оказался дипломат Синий, умевший со всеми ладить и всем говорить только приятное. — Он два раза обмораживался, но не уходил. А вот твоему Лесину нужно выговор вынести: растерялся и сразу же вышел из строя.
Отобрав людей и отправив их на электростанцию, Седюк прилег на диван.
К полудню скорость ветра упала до двадцати метров в секунду, и вахты стали пропускать возвращавшихся домой рабочих. Седюк передал проснувшемуся Назарову все поступившие по телефону распоряжения и поспешил в проектный отдел — узнать, что с Варей.
Варя сидела на своем обычном месте. Переночевав в вестибюле столовой, она утром, когда ураган стал стихать, добралась в управление и принялась за работу. Седюк посмотрел подготовленные ею расчеты и чертежи. Потом он прошел к Сильченко и доложил ему о спасательных работах. Секретарша Сильченко вручила Седюку давно обещанный ему ордер на отдельную комнату в новом доме — строители планировали сдать этот дом к празднику, но не успели.
— Воображаю, что наделала буря в этом пустом доме! — со смехом сказал Седюк, пряча ордер.
Следующие три дня были заполнены напряженной борьбой со снегом. Строительные работы нигде не возобновлялись. Некоторые предприятия, находившиеся на низменных местах, были занесены целиком — среди них цементный завод и опытный цех. Опытному цеху пришлось всего труднее. Он начисто исчез. На том месте, где он стоял, теперь простиралась снеговая равнина, из-под снега виднелась только дощатая площадка с установленным над ней трансформатором и торчали, словно пеньки, верхушки нескольких железных труб.
Киреев двадцать минут перечислял Янсону по телефону разрушения, нанесенные цеху бурей и подлежащие немедленному исправлению. Когда он дошел до переборки покоробившихся деревянных полов И покраски стен, Янсон бросил карандаш и оказал насмешливо:
— Сидор Карпович, вы, вероятно, думаете, что буря имела специальное задание обеспечить капитальный ремонт вашего цеха? Такие штуки не выжмешь даже из урагана жесткостью в сто один градус.
Теперь в опытный цех можно было войти только по снеговому туннелю длиною в пятьдесят метров. Вначале его пытались укрепить бревнами, как штольни подземных выработок, потом догадались полить водою. Образовался ледяной купол, прочно предохраняющий снег от обвала. Когда опытная установка работала, со стороны казалось, что дым выходит прямо из снега.
Больше всего народа работало на очистке железнодорожных путей. Почти все щиты были сорваны — их приходилось отыскивать, ремонтировать и устанавливать заново. Все выемки на железнодорожных путях, все пути, проходившие по крутым склонам гор, были полностью забиты снегом. На второй день работ откопали заваленный снеговым обвалом снегоочиститель — в нем спали у остывшей топки машинист и кочегар. Оба были целы и невредимы, но сильно проголодались. Через час снегоочиститель вступил в строй и стал быстро расчищать пути. К концу третьего дня и автотранспорт и железная дорога работали нормально.
Когда на всех площадках возобновилось строительство, было созвано совещание партийно-хозяйственного актива. Кинозал был полон и походил на палату военного лазарета — забинтованные лица, руки на перевязи, палки вместо костылей.
Сильченко начал свой доклад с того, что прочитал телеграмму Забелина:
«Ветер в тридцать пять метров в секунду представляет нормальную трудность строительства в вашем районе. Считаю причины остановки комбината неубедительными. Требую немедленного разворота всех строительных и монтажных работ с расчетом пуска объектов в правительственные сроки. Телеграфируйте мероприятия по ликвидации разрушений и меры по предотвращению их в дальнейшем. Представьте наиболее отличившихся при ликвидации аварий к награде. Забелин».
— Это оценка всей нашей работы, — сказал Сильченко, — сделанная опытным заполярником. И оценка эта заслуженно сурова. Мы потерпели поражение в первом крупном бою с суровой природой. Бои будут продолжаться, зима только разворачивается. Мы должны извлечь уроки из наших неудач, у нас нет права терпеть поражения.
В президиум вошел шифровальщик и подал Сильченко телеграмму, Сильченко встал. Он видел перед собой сотни нетерпеливых глаз. Голосом, полным торжества, он сказал:
— Наступает и на нашей улице праздник, товарищи! Наши армии под Сталинградом перешли в генеральное наступление с юга и с севера. Фашистский фронт прорван! Наступление развивается и нарастает, железное кольцо смыкается вокруг гитлеровских армий у Сталинграда!
Гром ликующих аплодисментов, крики «ура» покрыли его слова. Весь зал кричал, топал ногами, бил в ладоши. Потом кто-то запел «Интернационал», и сотни голосов мощно подхватили ликующий, грозный гимн.
Седюк влетел к металлургам и взволнованно крикнул:
— Слышали, товарищи? Наши наступают под Сталинградом! К нему кинулись проектанты и, перебивая друг друга, потребовали подробных объяснений. Он видел сияющее, счастливое лицо Вари, она тоже спрашивала — взглядом, словами, — но в общем гуле голосов он ничего не слышал.
— Получена радиограмма из Москвы — наши прорвали немецкий фронт, фашисты окружены, больше ничего не знаю, честное слово!