— Пошли спать, — ответил Седюк. — Уж третий час ночи. Утром, на свежую голову, попробуем сначала.
Утром все повторилось. Контактирование вначале пошло, потом приостановилось и поползло вниз. Седюк, несмотря на протесты Киреева, настоял на вскрытии контактного аппарата. Под снятой крышкой раскрылась чистая, беловатая масса без всяких внешних признаков отравления. Анализ пробы этой массы показал, что она сохранила всю свою активность — сернистый газ, просасываемый струйкой из колбочки через пробу, полностью превращался в серный. Разозленный Седюк швырнул на стол тетрадь анализов и с досадой посмотрел на Киреева. Киреев, забыв порадоваться, что он оказался прав, с ненавистью и отвращением вглядывался в гранулы.
— На этот раз вы угадали, — хмуро сказал ему Седюк, — никаких отравлений, а окисление не идет. Какой же черт мешает процессу?
— Все дело в температуре, — сказала Варя уверенно. — Мы поставили новый электрофильтр, это же целая комната, газ, проходя через нее, дополнительно охлаждается. А подогреватель наш очень мал, он не рассчитан на такой высокий подогрев. Вот газ и поступает в контактный аппарат недостаточно нагретым. Нам требуется четыреста пятьдесят градусов при контактировании, ручаюсь, что сейчас температура значительно ниже.
Седюк сам полез с термометром на контактный аппарат. Варя была права, температура в контактном аппарате оказалась градусов на полтораста ниже, чем нужно. В этих условиях превращение сернистого газа в серный действительно должно было идти очень плохо. Седюк был подавлен. Это был просчет, самый очевидный, самый возмутительный просчет. И в этом просчете в первую голову виноват он. Хороший инженер должен был это предвидеть, хороший инженер заранее принял бы меры против этого охлаждения. А он не сообразил и не принял мер — как можно оправдать такие ошибки?
— Придется капитально переоборудовать наш подогреватель, — сказал он, стараясь не глядеть на Варю и Киреева. — Тут мы, конечно, прошляпили, следовало запастись солидным резервом мощности.
Он злился на себя, произнося эти слова. Нерешительные и уклончивые, они не были похожи на те задорные, смелые, какие он произносил еще совсем недавно, убеждая принять этот новый процесс.
Переделка подогревателя заняла еще два дня. За это время по всему Ленинску успели распространиться слухи, что опыт кончился полной неудачей. Янсон при встрече прямо спросил Седюка, верно ли, что все дело лопнуло. Седюк в ответ выругался.
Встревоженный Назаров примчался на установку и долго разговаривал с Седюком. Он дал несколько дельных советов по монтажу нового подогревателя, и Седюк с охотой их принял. С сочувствием глядя на осунувшееся, недовольное лицо Седюка, Назаров несколько раз с уверенностью повторил:
— По-моему, все в порядке, трудности меньшие, чем ожидались, дело у тебя, в сущности, идет хорошо, а не плохо.
Дело, однако, не шло хорошо. Седюк ожидал нового пуска установки с волнением, скрываемым ото всех, — сейчас он уже по-настоящему представлял размеры трудностей.
И снова в первый час все шло отлично. Уже не только туман в сосудах газоанализатора — реальная, мутная, концентрированная кислота быстро прибывала в поглотительных баках. Киреев осторожно налил большой стакан этой кислоты. Он поворачивал его, высоко поднимал вверх, славна готовясь произнести тост. Несколько капель кислоты прожгло ему пиджак и брюки. Варя с испугом кинулась замывать их содой. Киреев только рукой махнул и счастливо засмеялся — кислота стоила загубленного костюма. Среди общего веселья и торжества один Седюк был сдержан и невесел. Он постарался улыбнуться, чтоб другие не заметили его состояния, но Варю ему провести не удалось.
— Что с тобой? — шепнула она с огорчением. — Почему ты не радуешься?
— А чему радоваться? — ответил он с упреком. — Что кислота пойдет, мы все знали. А вот как она пойдет? Как концентрация газа скажется на окислении?
Скоро началось то, чего он страшился. По мере того как медь варилась в конвертере, газ становился более концентрированным и температура в контактном аппарате поднималась. Она быстро перевалила за необходимые четыреста пятьдесят градусов и унеслась к шестистам градусам. Температура повышалась, окисление шло все хуже, и кислота больше не прибывала. Потом температура поползла вниз, и окисление восстановилось. Одна стадия варки меди сменяла другую, концентрация газа все время менялась и в ответ на это температура прыгала то вверх, то вниз, а газ, не превращаясь в кислоту, выносился наружу. Теперь не только Седюк, но и все сидели притихшие, огорченные. Это была уже не досадная неожиданность, не небрежность монтажа, а органические пороки нового метода.
Варя смотрела на измученного, усталого Седюка, и сердце ее ныло. Она понимала, что он должен испытывать. Всеми силами своей души она ненавидела сейчас и конвертер, и контактный аппарат, и новый метод. Никогда она еще не чувствовала себя такой беспомощной. И никогда ей так страстно не хотелось быть сильной, умной, необыкновенно знающей и проницательной. Найти бы сейчас желанный выход, открыть неизвестные секреты и показать их всем! Ей хотелось заплакать, она кусала губы, сдерживаясь. Как все глупо происходит в мире! Если бы ей сказали: «Отдай свою кровь, здоровье, молодость», — она отдала бы сразу, не задумываясь. Но никто не требовал от нее ни жертв, ни здоровья — только простого технического предложения: как сделать так, чтобы газ поступал в контактный аппарат всегда с одной и той же концентрацией? И это, оказывается, было труднее, нежели отдать душу.
Седюк молчал. Он глядел воспаленными от сернистого газа глазами на контактный аппарат и не видел его. «Они были не дураки, нет, те, что до тебя пробовали этот процесс, — думал он мстительно. — Они знали, что делали. Они раньше нашли что-то особое, что-то такое, о чем ты даже не догадываешься, и только тогда решились. А ты поймал случайную мысль и раззвонил повсюду: нам-де море по колено! Так поделом же тебе, поделом!»
Строительство совмещенными стадиями из голой идеи становилось фактом. Монтажники, не ожидая, пока им возведут стены, работали на срочно подготовленных для них пятачках фундаментов, накрытые шатрами, а часто и на свежем воздухе, защищаясь от пург и снега только заборами. Зеленский, все более увлекаясь новым методом строительства, круто ломал старые нормы, привычки и порядки — площадка неузнаваемо меняла свой внешний облик.
Несмотря на свою сравнительную молодость — ему было тридцать четыре года, — Зеленский выделялся среди других строителей Ленинска широтой технического кругозора, объемом специальных знаний и деловитостью, но более всего — своеобразным строительным стилем. Еще в институте он удивлял пристрастием к сложным строительным задачам — сложным не по масштабу, но по отсутствию опыта в их решении. Ему было скучно изучать то, что знают все, хотя бы это широко известное и было необходимо и модно. Заведующий кафедрой предложил ему в качестве дипломной темы строительство комбината черной металлургии на миллион тонн в год с полным передельным циклом — черная металлургия была боевым вопросом в те годы, когда Зеленский кончал. Но Зеленский выдвинул свою тему — строительство речного порта первого класса на заболоченных берегах, при отсутствии твердого грунта. Он отстоял свою странную тему и блестяще защитил дипломную работу. После окончания института его оставляли в Москве инженером по проектированию промышленных сооружений — он поехал в северную тайгу и построил крупный лесопильный завод. Он был одним из немногих строителей, кто попал на крайний север не случайно и не по приказу, а по внутреннему побуждению. Его привлекала совершенно тогда неизученная проблема — строительство крупных промышленных и гражданских сооружений на вечномерзлых грунтах. И уже к началу войны он стал известным специалистом по этому виду строительства. В Ленинск Зеленский летел, зная, что его там ждут суровый климат, ограниченность материальных средств, жесткие сроки и крутые начальники. Он убедился, что вся правда не в одном этом, — еще ни на одном строительстве он не встречал столько опытных, решительных, часто блестящих инженеров. Он сразу понял, что в этом большом талантливом коллективе он может быть только деятельным членом, а не главой. Старые замашки времен, когда он на строительстве был первой фигурой, правда, давали о себе знать — даже его помощники боялись попадать ему под горячую руку. Но с ним скоро научились ладить, и он сам старался не особенно обнаруживать свои шипы и иглы.
Однако Зеленский, властолюбивый и обидчивый, часто бывал пристрастен и несправедлив. Но план Сильченко блестяще удался. Зеленский к делу, которое он возглавлял, не мог относиться как к чужому. Он стал деятельно переучиваться и властно переучивал других. Монтажа сложных механизмов он никогда хорошо не знал. Приходилось на ходу, среди неотложных дел, знакомиться с конструкциями, вникать в чертежи котлов, турбин, генераторов, трансформаторов, технологических схем — не только знакомиться, но и принимать самостоятельные решения. В кабинете у него стало тесно и шумно, кругом звонили телефоны, вбегала и выбегала секретарша Елизавета Борисовна, шли прорабы, бригадиры, инженеры, вторгались с жалобами монтажники и наладчики. Зеленский, сидя за своим столом, среди общего шума и гомона учился работать «совмещенно»: говорил по телефону, одновременно подписывал бумаги и тут же одним глазом просматривал разбросанные по столу чертежи.
Зеленский понимал, что на первых порах столкновения между ним и Лешковичем и Федотовым неизбежны. Лешкович монтировал самые крупные металлургические заводы страны, за спиной Федотова стояли десятки налаженных и пущенных в эксплуатацию турбин. Можно было, конечно, без рассуждения исполнять их планы, делать, что подскажут. Таких начальников много, и жизнь их спокойна и беспечальна. Но Зеленский по самой своей натуре к ним не принадлежал.
Ссоры с Лешковичем начались сразу. Лешкович старательно исполнял свою угрозу — был трудным подчиненным. В Зеленском он видел только соперника. Даже то, что Зеленский быстро постигал секреты монтажного дела и не щадил ни времени, ни сил для того, чтобы ускорить работу, казалось ему подозрительным. Он сердился, что Зеленский вмешивается в монтажные дела. И когда Зеленский передал через голову Лешковича какое-то распоряжение прорабу по монтажу, Лешкович, разъяренный, примчался в кабинет Зеленского и разбушевался. Зеленскому много трудов стоило сдержаться, но он сдержался, и между ними произошел разговор, разъяснивший многие недоразумения.
— Давайте договоримся, Валериан Александрович, — спокойно предложил Зеленский: — вы — автор нового плана работ, а я — начальник, проводящий этот план в жизнь. В одиночку вам все равно не осуществить свои идеи, строительство — это не поэма, которую поэт пишет от начала до конца сам. Как начальник, я занимаюсь всеми вопросами строительства и монтажа. И если я что-нибудь не согласовал с вами, то этим не умаляю вашу славу автора нового метода, а только осуществляю свое право начальника отдавать распоряжения любым своим подчиненным.
Все это казалось ясным и справедливым. Лешкович, вспыльчивый, но добрый, понимал, что возражать ему нечего. Ему было приятно, что Зеленский открыто и безоговорочно признает именно его инициатором новых методов строительства: чем дальше, тем основательнее сам он забывал, что идея этого метода была подсказана ему Дебревым. Он отступил и больше скандалов не устраивал. Он вскоре сам оценил энергию и расторопность Зеленского. А после того, как в горячую пору монтажа они заночевали на одном столе в конторке и незаметно перешли на «ты», он сдружился с Зеленским и начисто забыл о своих подозрениях.
Значительно медленнее у Зеленского устанавливались хорошие отношения с Федотовым. Шеф-инженер по турбинам был человек трудный. Уступив по самому важному вопросу и согласившись производить монтаж турбины в недостроенном помещении, он решительно не делал больше никаких уступок. Инструкции, данные ему заводом, изготавливающим турбины, были жестки, и он требовал их выполнения во всех мелочах. Между ним и Зеленским происходили непрерывные столкновения.
— Вообще он имеет резон, — докладывал как-то Зеленский приехавшему на площадку ТЭЦ Дебреву. — В конце концов, он требует условий, чтоб делать лучше, а не хуже. Но у нас нет возможности осуществить все, что он требует. Взрывы мы прекратили, но скалу разделывать надо. Рядом с турбиной работают пневматические молотки, бьют кувалды — некоторые сотрясения передаются. А что мы можем поделать?
Дебрев сердито сопел и поблескивал глазами.
— Вчера во время пурги в турбинное помещение попал снег, — продолжал Зеленский. — Я не оправдываюсь — прошляпили, неаккуратно натянули шатер. Однако это еще не основание, чтоб бросать все работы и уезжать с площадки домой. Федотов держит себя как посторонний человек, а не как член нашего коллектива.
— Пошлите за ним, — приказал Дебрев.
— Дадите ему нагоняй? — предположил Симонян, присутствовавший при этом разговоре.
Дебрев пожал плечами.
— Что для него мои выговоры? — возразил он. — Федотов нам не подчинен. Нет, тут надо рубить сплеча, обухом по голове. Вот я сейчас с ним поговорю, и он не то что уезжать в рабочее время домой — обедать и ночевать будет на лопатках своей турбины.
— Петушиное слово знаете? — сдержанно осведомился Зеленский.
— Петушиное, — подтвердил Дебрев, улыбаясь задуманному разговору с Федотовым. — Борис Викторович недавно придумал великолепный метод укрощения иглокожих. На одном попробовали — получилось сверх ожиданий, — он насмешливо покосился на Зеленского. — Теперь я на свой риск на Федотове испытаю.
Зеленский не понял, что именно готовился предпринять главный инженер комбината, но допытываться не стал.
Федотов пришел готовый к бою. Было видно, что на сердце у него накипело. Он ругал все: сотрясение скалы мешает установке вала в подшипниках, сквозь щели проникает снег, от работы землекопов поднимается пыль, у самой турбины прогуливаются, дьявол их знает зачем, строительные рабочие. Если так будет продолжаться, монтаж первой турбины сорвется.
Дебрев обрушился на Зеленского.
— Ни к черту вы не умеете организовать работу на участке монтажа! — кричал он, грозно переводя взгляд с Зеленского на Симоняна. — Нужно, наконец, понять, что самое главное — это удовлетворение интересов наладчиков! Все должно быть подчинено им. Считаю претензии товарища Федотова полностью обоснованными.
Федотов слушал Дебрева с недоверчивой радостью: до сих пор главный инженер чаще нападал на него, чем выступал в его защиту. Зеленский понимал, что разнос Дебрева преследует какие-то дипломатические цели. Однако выслушивать его крики было так неприятно, что он, весь покраснев, чуть было не затеял спора. Симонян, угадав его намерение, незаметно дернул его за рукав.
— Что бы вы предложили для ликвидации всех этих безобразий? — спросил Дебрев Федотова.
— Пусть строители выполняют все наши требования, — сказал Федотов.
Но Дебрев отверг этот план. У строителей масса всяких забот, они охотно пообещают все, что от них потребуют, но надуют.
— Мы сделаем по-другому, — проговорил Дебрев задумчиво, как будто у него явилась новая мысль. — Нужно, чтоб на вашем участке монтажа все было подчинено вам. Вы должны не предъявлять строителям требования, а руководить ими.
На этот раз обрадованный Федотов поверил в серьезность слов Дебрева.
— Это будет хорошо, — одобрил он. — Надо, наконец, понять, что монтаж турбины — это не сборка трактора, такие вещи в плохо оборудованном сарае не сделаешь.
— Раз вы не возражаете, так и постановим, — решил Дебрев. — Я сегодня доложу полковнику, и мы выпустим приказ о том, что на участке монтажа турбин на вас возлагается ответственность за все монтажные и строительные работы. Теперь вы сами будете планировать, нужно ли вам допускать пыль и стрекотню и как все это переделать, не заваливая строительного плана.
Ошеломленный таким поворотом дела, Федотов пытался возражать. Его дело — турбина и ее ввод в эксплуатацию. Если говорить начистоту, то ни строительные работы, ни сроки пуска комбината его совершенно не касаются. Ко всем этим вопросам он не имеет прямого отношения, и они могут интересовать его лишь со стороны, как наблюдателя чужой работы.
Пи не может превышать права, предоставленные ему его заводом, и не собирается брать на себя дополнительные обязанности.
Лицо Дебрева снова приобрело обычное угрюмое выражение.