Второй рассмеялся.
— Аль Фреско? Это кто? Ты про того пьяницу, что дрыхнет возле помойки?
Уходя, я сунула ему в задний карман десятидолларовую банкноту в качестве платы за ужин.
Я поплыла дальше по переулку снова на Набережную, ловко уворачиваясь от туристов. Наверное, быть невидимым почти так же хорошо, как летать. Один раз я задела пухлого мужчину в костюме. Он отпрянул и украдкой огляделся, чтобы понять, кто же дотронулся до него. И ахнул. Мне потребовалась пара секунд, чтобы сообразить, в чем дело: его стукнул мой невидимый рюкзак.
Я развлекалась, впервые за долгое время, и прикидывала, что бы еще такое выкинуть. Но физическое напряжение от поддержания невидимости выматывает так же, как многокилометровая поездка на велосипеде. Пора было подыскивать место для ночлега.
По крутой мощеной улочке я вернулась обратно в центр и направилась к гостинице, замеченной ранее.
Проникнуть в «Дом маршала» оказалось легче, чем я предполагала: ухватившись за кованые чугунные перила, я забралась на балкон, миновала ряд пустых кресел-качалок и влезла в незапертое окно ванной. Убедившись, что комната пуста, я заперла дверь, скинула одежду и наполнила ванну. Постояльцам полагались даже махровые халаты. На полочке я обнаружила флакончик с лавандовым маслом для ванн, но крышечка оказалась завинчена так туго, что мне не удавалось его открыть, пока я не помогла себе зубами. Я вылила масло в бегущую воду, погрузилась в ванну и медленно выпустила из себя свет, позволив себе сделаться видимой — как будто кто-то мог меня увидеть. Я намывала волосы, отросшие уже ниже пояса, и ноги.
И едва не заснула в ванне. Встала, вытерлась, завернулась в халат, заплела волосы и, едва живая от усталости, нырнула в королевских размеров кровать. Простыни неправдоподобно пахли розами. Мне снились цветы, птицы и кроссворды.
В «Энеиде» Вергилий называет сон «братом смерти». Для нас сон — самое близкое подобие смерти, какое нам суждено испытать (за исключением насильственной смерти, разумеется, всегда за этим исключением).
Меня разбудил солнечный свет, струившийся золотыми полосами в окно над балконом. Я села в постели, впервые за много месяцев ощущая свежесть и ясность в голове. Я чувствовала себя так, будто выспалась по-настоящему с тех пор, как покинула дом. И мгновенно осознала, как соскучилась по работе своего пытливого ума. Может, от моего прежнего образования все-таки есть какая-то польза, не столько в том, чему именно меня учили, сколько в том, что меня научили думать, Поиски тети теперь представлялись простым и понятным делом. Сначала я сверилась с телефонной книгой на комоде: там значилось больше двадцати Стефенсонов, но ни одной Софи или даже С.
Но она могла выйти замуж и взять другую фамилию, или просто номер ее в книге не значился. Я перебрала в уме то немногое, что отец рассказал мне о прошлом моей матери: она выросла в окрестностях Саванны, но я не знала, где она ходила в школу, Я знала или думала, что знаю ее прежний адрес, и знала, что она работала с пчелами.
Я оставила комнату в нетронутом виде, за вычетом флакончика с лавандовым маслом для ванн. Старая деревянная дверь скрипнула, когда я выходила. На цыпочках прошла по коридору и спустилась по лестнице. В вестибюле уселась за компьютерный терминал для постояльцев. Благодаря гостиничному интернет-доступу за несколько секунд по словам «Саванна» и «мёд» я нашла то, что мне требовалось: адрес и телефон компании «Пчела Тиби».
Я пересекла вестибюль, как будто и правда была платным постояльцем.
Швейцар открыл передо мной дверь.
— С добрым утречком, красавица!
— Доброе утро.
Я надела темные очки и важно направилась вдоль по Бротону, в своем лондонском черном брючном костюме и впрямь чувствуя себя красавицей.
В иные дни чувствуешь себя единым целым со вселенной. У вас так бывает? Земля сама ложится под ноги, а ветер ласкает кожу. Длинные волосы развевались у меня за спиной и пахли лавандовым шампунем. Даже рюкзак казался легким.
Компания «Пчела Тиби» располагалась в ангаре на краю города — не самое приятное место, да и найти такое нелегко. Невидимость пригодилась: автостопить я не хотела и на заправке просто скользнула на заднее сиденье машины с наклейкой «Тиби Айленд» на заднем стекле. За рулем сидела молоденькая девушка, которая направилась к выезду из города по Айленд-экспресс. Когда она поравнялась с поворотом на Президент-стрит, я загудела, стараясь максимально точно подражать звуку барахлящего двигателя. Она послушно свернула на обочину, и я (вместе с рюкзаком) выскользнула наружу, пока она заглядывала под капот. Одними губами я произнесла «спасибо».
Нет, я не чувствовала себя виноватой за тогдашние проделки. Я считала, что цель оправдает средства, какими бы они ни были. Много позже я пришла к полному моральному расчету с самой собой.
На последний отрезок пути я сделалась видимой и дважды останавливалась спросить дорогу, прежде чем отыскала ангар. Внутри трудились с полдюжины молодых людей. Одни приклеивали этикетки к высоким бутылкам с золотым медом, другие упаковывали маленькие банки в картонные коробки для перевозки, а еще кто-то лопаточкой нарезал на квадратики медовые соты. В помещении были большие окна и высокие потолки, но воздух все равно казался густым и сладким.
Когда я вошла, они дружно обернулись.
— Привет, — сказала я. — Берете на работу?
Со мной беседовала ухоженная дама в костюме в офисе наверху. Она сказала, что в данный момент у них нет открытых вакансий, но она введет мое заявление в картотеку. Заполняя бумаги, я сказала, что мне восемнадцать и оставила адресную строчку пустой. Я объяснила, что в данный момент направляюсь к родственникам, и спросила, не знала ли она мою маму, которая работала здесь пятнадцать лет назад.
— Я здесь всего год, — сказала она. — Может, вам поговорить с хозяином? Он за городом, на Овсяном острове, с пчелами.
Одна из упаковщиц жила на этом острове и как раз собиралась домой на обед, она и подбросила меня до пасеки. Та находилась на краю природного заповедника, возле старой деревянной лодки, покоившейся на бетонных блоках. Девушка показала мне, куда идти, и развернулась к машине.
— Боюсь пчел, — бросила она через плечо. — Иди медленно, и они тебя не тронут.
Предупрежденная таким образом, я двинулась через луг к ульям, которые с такого расстояния выглядели полуразвалившимися канцелярскими шкафчиками. Мужчина в белом костюме с капюшоном вытаскивал из одного шкафчика нечто, напоминающее выдвижной ящик. Рядом на земле стояло металлическое устройство, испускавшее смолистый дымок. Я медленно подошла к нему сзади. Вокруг меня прожужжала пчела, как бы отмечая мое появление, и улетела. В обе стороны от ульев тянулись плотные транспортные потоки пчел. Небо затянуло облаками, и место казалось совершенно неподвижным, за исключением пчелиного гула.
Пасечник обернулся и увидел меня. Он задвинул ящик обратно в шкафчик, затем махнул мне в сторону лодки. Когда мы туда добрались, он стянул капюшон и сетку.
— Так-то лучше, — сказал он. — Барышни нынче несколько пугливы.
У него была копна чисто белых волос и глаза цвета аквамарина.
Я упоминала о своем интересе к драгоценным камням? Все началось со старой энциклопедии.
До сих пор у меня перед глазами цветные вклейки с ограненными и необработанными драгоценными камнями: нефрит, аквамарин, кошачий глаз, изумруд, лунный камень, оливин, рубин, турмалин и мой любимец — звездчатый сапфир. Бриллианты, на мой вкус, скучны, им недостает утонченности и тайны. Но шестиконечная золотисто-белая звезда сапфира на фоне цвета берлинской лазури сияла, как фейерверк или молния в ночном небе. Спустя годы я увидела настоящий звездчатый сапфир, и он оказался еще загадочнее: звезду не было видно, пока не посмотришь на камень под определенным углом, и тогда она появлялась, словно призрачное морское создание, выплывающее из глубин на поверхность, благодаря оптическому явлению под названием «астеризм». Я зависала над описаниями камней и связанной с ними мифологии, затем перелистывала страницу к следующей статье, «Генеалогия», которая включала «схему кровного родства», объясняя, как прапрадедушка в конечном итоге связан с двоюродным племянником. Я никогда не читала эту статью, но прилагавшаяся к ней схема (множество соединенных стрелочками маленьких кружочков) всегда будет ассоциироваться у меня с сиянием и огнем и тайной драгоценных камней.
— Ты не из наших краев, — начал тем временем пасечник.
Я представилась, впервые за несколько месяцев назвав свое настоящее имя.
— По-моему, моя мама работала у вас, — сказала я. — Сара Стефенсон.
Лицо его из вопросительного сделаюсь печальным.
— Сара, — вздохнул он. — Я много лет о ней не вспоминал. Что с ней сталось?
— Мне известно не больше, чем вам.
Его звали Роджер Уинтерс. Услышав, что я ни разу не видела маму, он сокрушенно покачал головой. Потом сказал, что прекрасно знал ее.
— Она работала у меня на полставки, когда еще училась в колледже, и потом, когда получила развод, вернулась. Ты знала, что она была еще замужем?
— Да.
— Я был рад, что она ушла от него, и рад принять ее обратно. Она была хорошим работником. С пчелами ладила, как никто.
Речь его была тихой и неторопливой, с мягкими модуляциями и приглушенными гласными, какой я никогда раньше не слышала. Я подумала о том, как резко и грубо звучит речь большинства жителей Саратога-Спрингс (за примечательным исключением в лице папы). Я могла слушать речь мистера Уинтерса часами.
— Теперь я вижу сходство, — сказал он, глядя на меня. — У тебя мамины глаза.
— Спасибо!
Он дал мне первую физическую ниточку к маме.
Мистер Уинтерс как-то странно дернул правым плечом.
— Она была редкой красавицей. И шутницей. Эта женщина всегда могла меня рассмешить.