- Празднуют юбилей основания Совета. Правда, если они не найдут способа противостоять Белым магам, Совет протянет недолго.
Доррин старательно размышляет о ракетах: что приводит их в движение и не может ли энергия черного пороха заставлять работать машины?
Очередная ракета с треском взрывается, осыпая бархатную ночь дождем алых искр.
- Маги не торопятся, - медленно произносит Лидрал. - Они осмотрительны и никогда не действуют нахрапом. Но зато когда начинают действовать, предпринимать что-либо, как правило, уже поздно.
Следующая ракета распускается золотистым цветком. Доррин сжимает руку Лидрал, и та отвечает на его пожатие. Небо над гаванью снова озаряется вспышкой. Рейса заходится в кашле.
- Пойду-ка я домой, - говорит она. - Что-то слишком холодно.
Остальные молча дожидаются пуска последней ракеты.
- Глупо устраивать фейерверки зимой, - замечает Петра, притопывая озябшими ногами перед тем, как повернуть к дому. - В такую стужу только под одеялом и прятаться.
Лидрал и Доррин, переглянувшись, зажимают рты, чтобы не покатиться со смеху.
- Доброй ночи, Петра, - говорит Лидрал, когда они подходят ко двору. Поблагодари мать за то, что она рассказала нам про фейерверки.
- И вам доброй ночи, голубки, - тепло отзывается Петра перед тем, как исчезнуть за дверью кухни.
- Она славная, - Лидрал вновь сжимает руку Доррина, и они идут по промерзшему двору к его комнате.
- Да, славная. Но ты у меня особенная.
- Вроде фейерверка?
Они снова смеются.
- Мне холодно, - говорит Лидрал, заворачиваясь в стеганое одеяло.
- Может, тебе еще фейерверк требуется?
Их губы снова встречаются.
Фейерверк...
LXXI
Доррин и Лидрал стоят у сарая, на холодном, но ярком утреннем свете.
- Хочешь взять Меривен? - спрашивает он.
- Твою драгоценную кобылу? - она двусмысленно усмехается. В ответ Доррин быстро наклоняется и швыряет в нее пригоршню колючего снега.
- Ты!.. - она бросается к нему и подставляет губы для поцелуя. Он закрывает глаза, наклоняется к ней... и кубарем летит в утоптанный снег. Доррин хохочет. Лидрал подбегает и протягивает ему руки в рукавицах, однако вместо того, чтобы встать, юноша валит ее вниз, себе на колени. Они целуются снова... и снова. Потом он встает, легко поднимая Лидрал.
- А ты силен! С виду и не скажешь.
- Это благодаря работе в кузнице. Так тебе нужна Меривен?
- Нет. Я возьму пони, которого купила.
- Чем сегодня займешься?
- Торговыми делами. Посмотрю, нельзя ли здесь приобрести недорого что-нибудь путное на продажу. У меня на такие вещи чутье. В торговле оно значит не меньше, чем в кузнечном деле.
Доррин открывает дверь сарая. Держась за руки, они заходят внутрь и снова целуются.
- Тебе что, не надо к целительнице? - говорит Лидрал, слегка отстраняясь.
- Еще как нужно, - вздыхает он. - Опять иметь дело с голодными детишками и сломанными костями.
- Сломанными костями?
- Да, причем всегда женскими. Бедняжки уверяют, что это несчастные случаи, но я-то знаю: они врут. Их бьют мужья. Время нынче тяжелое, и они срывают злобу на беззащитных.
- И ты ничего не можешь поделать?
- А что? Они ведь не уйдут от своих мужей. Куда им податься, особенно в такую зиму? Женщины терпят, а мужчины безобразничают еще пуще. Так уж повелось... Взять хоть тебя - ты одеваешься и ведешь себя, как мужчина. А почему ты не можешь быть торговцем, во всем оставаясь женщиной?
- Мне думается, потому, что люди до сих пор боятся Предания.
Доррин вручает ей потертую коричневую попону, а когда Лидрал набрасывает ее на спину серого пони, умело прилаживает седло и затягивает подпругу.
- Ишь ты! Со времен нашей первой встречи ты в этом поднаторел. И не только в этом, - ухмыляется Лидрал.
Доррин заливается краской.
- А вот краснеешь ты так же, как и раньше... Я могла бы справиться и сама. Мне доводилось заниматься этим до того, как ты вообще узнал, что такое лошадь.
- Знаю, конечно, справилась бы. Мне просто нравится делать это для тебя.
Вручив ей поводья, Доррин начинает седлать Меривен, но неожиданно восклицает:
- Тьма!
- Что случилось?
- Посох забыл. Надо будет его забрать, - говорит он, надевая на Меривен недоуздок.
- А ты знаешь, что это тебя выдает?
- Что?
- Недоуздок. Говорят, никто из великих не использовал удила. Отец рассказывал, что и Креслин тоже.