Реликвия же сия наполняет сердца братьев ордена милосердием и споспешествует тому, чтобы взлелеивали они в себе веру в горнее и сострадание к земному.
Когда же в лето господне 1187-е настало время для святого Бертольда взойти к трону Господню, поведал он братьям се.
Не навеки дарована реликвия, а лишь пока верны братья заветам и чаяниям основателя орденского и уставу священному, заверенному папой Гонорием III (о последнем не говорил святой, но подразумевал). И в любой момент может сгинуть она и снова придется свершить паломничество на тайный остров, с тем, чтобы вернуть ее. Но никому из братьев, ибо все они повинны в пропаже, не дозволенно будет ступить на святую землю острова. А равно и прочим служителям церкви Господней. Только мирянину будет дозволено это. Но ни ныне, ни в грядущем не откроется остров никому, кроме братьев ордена для всякого прочего невидим есмь.
— Ха! Ну, так что? Схожу — ка я за этой вещью и тронемся в обратный путь, — вставая заговорил Зулеб. Но брат Ожье взглядом вернул его на место.
— Ты не сможешь совершить это деяние, Зулеб. Если бы ты не перебил меня, то вскоре услышал бы, что магометанину не дастся в руки реликвия.
— Я не магометанин, я уже говорил, — вытолкнул сквозь зубы Зулеб, но кармелит уже обращался ко мне.
— Только добрый христианин, человек почитающий папу и славящий Иисуса, сможет помочь ордену вновь обрести драгоценную святыню.
— Э-мм… — смущенно начал я, но кармелит продолжал:
— Ибо сказал святой Бертольд, что никакой язычник, никто, кто поклоняется ложным идолам, не достоен войти в благословенную пещеру и рука его не возляжет на чудесный ларец. То ему открыла Богородица и явила образ ангела, сторожащего реликвию от сатанопоклоннических и языческих рук.
По окончании его тирады я кивнул. Такая формулировка меня устраивала.
— Идите же и добудьте нам искомое! Зулеб поможет вам влезть на дерево и проследит, чтобы вы смогли благополучно спуститься.
— Подождите, брат Ожье! А что представляет собой ваша реликвия? Что мне забирать, из, если я правильно запомнил, кедрового ларца?
Кармелит с благоговением коснулся своего скапулярия, будто черпая из него силу, и ответил:
— На взгляд непосвященного в ларце хранится кусок ветхой снежно-белой ткани с желтоватыми разводами. Но это ничто иное, как сбереженное богородицей покрывало, которым оборачивала она младенца Христа.
— Пеленка? — уточнил Зулеб.
— Именно, — подтвердил монах и так закаменел лицом, что Зулеб и не подумал шутить.
Как оказалось, передвигаться по невидимому острову сделалось необычайно легко, стоило лишь закрыть глаза. Тогда диссонанс между видимым и чувствуемым исчезал, и все превращалось в обычную прогулку безлунной ночью. Ноги сразу поняли, где подъем, а где спуск, и быстро вознесли меня на самую вершину пологого, усыпанного щебнем и поросшего жесткой травой холма, каковым был остров Богородицы. Не знаю, закрывал ли глаза Зулеб, но он оказался даже проворнее меня, потому что первым нашел дерево. И хорошо, что это был он. Дерево отличалось изрядными для акации колючками и крайне твердой корой. Зулеб ударился локтем о ствол и, судя по его шипению, это было больно.
Нащупав ствол руками, я определил, где находятся нижние ветки и, подталкиваемый и поддерживаемый Зулебом, принялся карабкаться по акации, не видя ее, но чувствуя, как шипы рвут мои манжеты и цепляются за панталоны.
Дерево по мере моего подъема становилось тоньше, ствол начал раскачиваться. Заподозрив, что падение с невидимого дерева может принести те же увечья, что и падение с дерева обыкновенного, я стал осторожнее.
Когда, вытянув руку, я обнаружил, что стою на последней ветке способной выдержать мой вес, а выше лишь тонкая верхушка и небеса над ней, мне пришла в голову неприятная мысль: в какую сторону я должен шагнуть чтобы оказаться в пещере, а не на земле со сломанными ногами?
Цепляясь одной рукой за верхушку акации, я принялся шарить вокруг, надеясь, что упомянутые монахом "мраморные ступени" проявятся. Увы, надлежало быть решительным и довериться истинности слов святого Бертольда. Глубоко вздохнув, я отпустил руки и сделал шаг в пустоту, готовый сгруппироваться и покатиться, едва мои ноги коснуться земли.
Так я и сделал. Но ноги мои коснулись не щебнистой почвы, а полированного мрамора. Комичный должно быть был у меня вид, когда я катился по гладким плитам, на которые даже не рухнул откуда-то сверху, а ступил ровно с той высоты, с какой всегда ступает идущий человек.
Я открыл глаза. Чудо состоялось, вокруг была пещера и я ее видел. Она не впечатлила меня так, как святого Бертольда. Здесь было довольно тесно, а свет, падавший через щели в каменном своде, тускловатый и словно свечной, позволял видеть, что помещение, если и было обитаемым, то давно. Несмотря на то, что ни пыль, ни грязь не скопились на убранстве и утвари, человеческого дыхания тут явно не хватало.
Зато сразу делалось понятно, что долго искать реликвию не придется. В пещере был только стол, два карла, длинная лавка, плетеный из лозы сундук и ларец. Вероятно, кедровый, но лак на нем так почернел от времени, что рисунок дерева совершенно не проглядывался.
Машинально обтерев руки платком, я склонился перед ларцом и с немалым трепетом приподнял крышку. С трудом провернулись бронзовые петли, крышка распахнулась, и я смог заглянуть внутрь ларца. Дыхание, которое я от волнения задержал, склонившись над вместилищем реликвии, с шумом восстановилось. Ларец был пуст.
Оторопело помотав головой, я заглянул в плетеный сундук. Там тоже ничего не было. Даже каких-нибудь крошек или дохлых мышей — совсем ничего. Полагаю, весть, которую я принесу брату Ожье, поставит его в тупик. Бедолага кармелит!
Брата Ожье мое сообщение так ошарашило, что сперва он просто отказался мне поверить. Я отнес его дерзость на счет нервического самочувствия и подтвердил, что все обстоит именно так: ларец на месте, пеленки — как ни бывало.
Кармелит погрузился в тягостное молчание. Мы расселись по своим местам в лодке, и я приналег на весла. Как бы там ни было, а продлевать свое отсутствие в Акко, сверх необходимого, резонов у меня не было. Устав от интенсивной гребли, я ненадолго уложил весла вдоль бортов и стал встряхивать руками и крутить поясницей, чтобы снять напряжение. Во время одного из поворотов я заметил на берегу любопытную фигуру.
— Кто это, Зулеб?
— Какой-то старик-монах, — Человек, подпрыгивающий у кромки воды, явно не слишком занимал Зулеба. Должно быть, он никогда его раньше не видел. О себе я такого сказать не могу, поскольку опознал в человеке ни кого иного, как брата Луи — патриарха молчальника босых кармелитов. Когда я обратил на него внимание брата Ожье, тот несколько оживился и попросил меня скорее причалить к берегу. Напрягши спину, я выполнил его просьбу.
Брат Луи, стоя обутыми в сандалии ногами в воде, кричал сиплым голосом человека отвыкшего от речи:
— Вы привезли ее?
Весть о том, что реликвия исчезла, его опечалила, но не удивила.
— Так я и знал. Бог да проклянет этих интриганов! Пречистая дева да отвратит от них свой лик! Сатана во всей мерзости своей да выпотрошит их черева, а турецкие нехристи да оскопят их своими желтыми ногтями!
Старик, похоже, долго сдерживал свои ругательские таланты и теперь дал им выход.
— Да отсохнут их уды и ятра, и да прольются их глаза на землю гнойными каплями! Проклинаю их самое и породивших их, и труды их, и дни, и след каждого из них, и пищу его, соль его, и огонь его! Паки и паки проклинаю их, да пожрут их Белиал и Астарот!
На этом месте старец, сообразив, до чего он договорился, захлопнул себе руками рот.
— Поаккуратнее, — буркнул Зулеб. — С такими именами не шутят.
А брат Ожье, весь побелевший, с проступившими на висках жилами (так старался он держать себя в руках) холодно попросил:
— Брат Луи, расскажите нам, что вам известно о пропаже реликвии, почему вы здесь и почему нарушили обет молчания?
Старец прополоскал рот озерной водой, и, собираясь с мыслями, пригладил мокрой ладонью редкий пух вокруг тонзуры. Или лысины, в таком возрасте ей уже приличествует быть.
— Это все Камилл, проклятье ему, — голос старика стал глуховат, словно он был не совсем уверен в своих словах. — На заседании Капитула он обронил, что только общая беда сплотит сейчас орден.
— Это было до предсказания одержимой? — поинтересовался я.
— До. И сказать по правде, думаю, не было никакого предсказания. Все рассказы о нем идут от Камилла или близких к нему братьев. Придумал он это, а потом подстроил пропажу. Но такие штуки с реликвиями с рук не сходят! — старик почти визжал, потрясая тощим, как птичья лапка, кулаком.
— Странная версия, — я пожал плечами. — К чему ему тогда обращаться ко мне за помощью? Потянул бы время, сплотил орден, а потом бы реликвия "нашлась".
Пряча глаза, старик ответил:
— Вас должны были убить. Такая трагедия! Спаситель реликвии не добрался до цели, где нам искать нового!? Он был таким любопытным и доброжелательным, хотел помочь ордену, мир его праху!
— Абсурд! — слова старца возмутили меня. — Не верю, что кто-то из братьев, включая Камилла, пошел бы на убийство! Пусть я не знаю его, но я разбираюсь в людях!
— О, нет, — выставил перед собой ладони старик, — конечно, Камилл не стал бы брать на душу такой грех! Думаю, он полагал, что вас убьет совсем другой человек и по другому поводу.