— Я отправил послание туркам, они давно точат зуб на наш монастырь. Я рассказал, что братья прибегнут к колдовству, чтобы навести порчу на пашу. Но вас спасли, ты привел французов. Что мне было делать? Твой слуга был готов взвалить твою ношу, и я уже не знал, как остановить вас.
Я бросился к туркам, я даже взял их деньги. Но они не стали искать вас. Они пришли с порохом и штыками. Они разрушили обитель. Они убили даже раненых, уходу за которыми я хотел посвятить себя, чтобы замолить свои грехи. Пророчество свершилось! Но виновник того, что пришла не беда, а трагедия — ты!
Тут он завыл, а потом стал бредить, требуя, чтобы его повесили на осине.
— Дурак какой! — глядя на брата Ожье со смесью восхищения и сарказма сказал Зулеб.
Мы похоронили тела тех, кого нашли среди развалин, а заодно и Абиха Мамеда. На доске, бывшей когда-то столешницей, брат Камилл написал имена тех, кого знал. Жаль, нам не было известно имя, которое получил Абих при крещении.
Ночевать среди руин мы не стали. Отошли в сторону Хайфы и заночевали в реденьком горном лесу. Наутро мы разойдемся. Братья Камилл и Луи пойдут своим путем, захватив с собой брата Ожье. Должно быть, суровая выйдет ему епитимья.
Зулеб скроется на своих загадочных тропах. А куда идти мне — непонятно совершенно. Но в Акко возвращаться было бы крайне неосмотрительно и опасно.
С такими мыслями я натянул одежду на голову и уснул прямо на теплом камне. К утру он остынет, но мое крепкое здоровье убережет меня от простуды.
На рассвете, когда холод пробрал меня до костей, я встал и обнаружил: место, где с вечера обосновался Зулеб, пустует. Однако хурджин его и мушкет лежали там, где он их положил, отходя ко сну.
Прохаживаясь, чтобы согреться, я услышал журчание ручья и решил, что будет уместно прополоскать рот от ночной несвежести.
Возле ручья на корточках сидел Зулеб. Он брился, глядясь в крохотное стеклянное зеркало неправильной формы — осколок большого.
— Холодно, — вместо приветствия сказал Зулеб. — Я же дал клятву, что сбрею бороду, если ты наврал и кармелитская пеленка в ларце. Вот сбриваю.
Я сел напротив и стал смотреть, как он вершит нелюбезное ему дело. Удивительным образом кожа под бородой у Зулеба была почти такой же смуглой, как и на остальном лице. А я думал, он почернел от солнца, а не родился таким.
Убрав бритву, Зулеб подмигнул мне.
— Ладно, я не сержусь. Я тебя разгадал. Ты гармианец, да? Встречал таких, ваша вера близка к моей. На вот, на память. Сам когда-то сделал.
И он перебросил мне некий предмет, при взгляде на который мне расхотелось что-либо говорить насчет примстившегося Зулебу моего поклонения Гарму, да и о чем — либо еще.
К более чем хорошо знакомому мне куску янтаря с серым боком и пузырьком воздуха внутри, посредством серебряного кольца приделан был пучок щетины. Помазок. Зулеб слукавил, сказав, что сделал его сам. Максимум — починил.
Не давая себе уплыть в воспоминания, я задумался о том, чем отдарить Зулеба. Бельгийским пистолетом (а еще лучше — ха-ха, пулей из него)? Но отдавать единственное оружие перед долгой дорогой — безумие. Поэтому я протянул Зулебу Мильтона. В конце концов, отдать книгу владельцу я не смогу, так как в Акко не вернусь.
Рыжий посмотрел на обложку, взвесил книгу на ладони и в задумчивости почесал свежеобритый подбородок.
А я сжал в кулаке помазок. Менее всего на свете я хотел сейчас держать в руках эту вещь. Многое разбередила она в моей душе. Особенно же осень далекого года и замок Иртвель.
***
Я стоял у доверенной мне бойницы, перебирал стрелы в туле и молчал вместе со всеми. Такой тут был обычай — перед боем молчать. Никаких шуток, никаких песенок, никакого "если что, передай моей…". Все это или накануне или после. Но никакого "после" не предвиделось. Все знали, что, когда красное солнце прикоснется к вершинам черных елей, нам останется жить меньше времени, чем потребуется солнцу, чтобы вынырнуть из-за синих гор.
Впрочем, я забежал вперед, и сильно. Стоит начать с того дня, когда я вошел в окованные желтоватой бронзой ворота замка Иртвель. Вошел как бродяга, ищущий куска хлеба и кружку молока в обмен на тяжкую, но недолгую работу или, если повезет, даром.
И в первый же день я полюбил этот замок, который стал мне домом, и людей, населявших его, которые стали мне друзьями и братьями. Но я снова тороплюсь.
Все, что у меня было хорошего — крепкие сапоги и удобный посох, стянутый посередке и у концов гречишной бечевкой. Всеми этими тремя предметами я и прогрохотал по гулким доскам моста. Стоявший у ворота долговязый стражник в кольчуге и яке с рисунком, повторяющим весящий над воротами герб, не стал преграждать мне дорогу копьем, не стал даже ни о чем спрашивать. Только внимательно оглядел пока я шел по мосту и кивнул.
— Нет ли какой работы? — спросил я кузнеца, притулившегося со своей кузней под внешней стеной неподалеку от ворот. Поерзав по лбу головной повязкой, чтобы впитался выступивший над бровями пот, кузнец махнул клещами.
— Там вон в узле, что от обеда осталось. Поешь сперва, а потом уж посмотрим. Спина у тебя широкая, уж меха качать всяко сгодишься. А мелкий пусть купаться бежит, давно просится.
Повернув голову туда, куда он указывал, я сглотнул слюну при виде куска холодного мяса в полуразвязанном узелке, лежащем на колоде, и перехватил полный надежды взгляд коренастого подростка, тянувшего за веревку меха.
Утолив голод и напившись воды из бочки, я скинул лохмотья, служившие мне рубахой, и сменил парнишку у мехов. Поблагодарив меня кивком и смехом, он рванул через ворота и, судя по всплеску, прямо с моста прыгнул в ров.
Качать меха — как раз та работа, на которую я рассчитывал. Изматывает, а голову оставляет свободной. С час я то тянул, то отпускал оттертый руками до жирного блеска канат, а кузнец, покряхтывая, правил мятый толстостенный цервельер.
Отложив молот, кузнец покрутил шлем на клещах и с сомнением присвистнул.
— Глупая вещь. Делать его — в полдня управишься. А чинить да выправлять — весь день уйдет. Тебе — он оценивающе окинул взглядом мой торс и руки — доводилось ведь нашивать такие?
— Нет. По мне так тоже глупая вещь. Лучше уж мисюрка с репьем и крепкой бармицей.
— Тут такого не сыщешь, — усмехнулся кузнец. — Но! — он поднял вверх клещи — свой основной инструмент жестикуляции, — что-нибудь тебе эрлов каморник разыщет. Ежели захочешь в дружину поступить. А чего не поступить? Ты ж воин, сразу видать — мышца не та, что наша кузнечная. Лучник, поди?
— Я кивнул и вслух восхитился его наблюдательностью.
— Угу. Я приметливый, — согласился кузнец и, покачав клещами, дал мне понять, что горн остывает, пора бы вновь привести меха в движение. За работой он помалкивал.
— Лучник? Это неплохо, но щитники нам нужнее. В пешем строю работал? В железе с копьем?
Я скромно отвечал, а Гунно — коморник эрла Векса Бьяна почесывал щетинистый подбородок и вздыхал в такт моим ответам.
— Сможешь, но толку немного будет? Верю. Тут раж нужен, у лучников не то. Иди в казарму к Беспалому. Ох, к капитану Варру, конечно! И не называй его Беспалым, по крайней мере, до того, как подерешься с годик под его командой. За глаза я имею в виду. А в глаза — никогда. Иди, а потом снова ко мне.
Капитан Варр не стал спрашивать меня, где и за кого я воевал, только предупредил, что в замке есть обычаи, которые никогда не нарушаются. Один из прекраснейших по его словам обычаев заключался в утоплении воров и мародеров посредством удержания головы в лохани с квашней, а за неимением — в нужнике.
Слова его меня не напугали, ведь воровал я только тогда, когда не было другого способа поесть и одеться, а мародерством не занимался никогда.
Капитан вытащил из сундука проклеенный жилами лук и две стрелы и, позвав меня за собой, вышел вместе со мной за замковую стену.
— Одна на дальность, вторая на меткость. Стреляй вдоль леса.
Лук был мне длинноват, я привык к более коротким, зато растягивался с приятной плавностью. Дальностью полета стрелы капитан остался доволен.
— В то дерево! — приказал Варр, указав на чуть выступавшую за общую границу леса ель. Я прикинул расстояние и ветер, взял три пальца поправки и отпустил стрелу, рассчитав, чтобы она пришла в ствол на уровне сердца. Ошибся я совсем немного, причем с высотой угадал, вот только стрела не осталась в дереве, а, содрав кору с его бока, ушла в лес.
Капитан качнул седеющей головой и вынес вердикт:
— Годишься. Каждый раз надеюсь наткнуться на такого стрелка, чтобы из ряда вон, но и просто хорошему найдется заделье. Получи оружие, доспех и подъемные, спать приходи в казарму. С утра — на стену, днем упражняться, ночью спать. Со следующей недели спать утром, на стену ночью. Еще через неделю — вместо стены в патруль. Так по кругу.
— Понял, очень благодарен.
Коморник разрешил мне самому выбрать лук. К счастью мне удалось найти привычный мне зифар. Еще Гунно предложил мне взять подъемные не деньгами, а одеждой, и я согласился. Крепкие штаны и рубаха, овчинный плащ — все это поначалу нужнее, чем возможность пить в свободное от службы время. Ратнику и так поднесут. А вот бесштанному могут и за деньги не налить.